Столыпин. На пути к великой России - Дмитрий Струков

Физическое здоровье позволяло царю работать с раннего утра до позднего вечера. «Выносливость его была поразительной», – вспоминал все тот же Мосолов. Люди, живущие недалеко от дворца в Царском Селе, свидетельствовали, что свет в рабочем кабинете царя гас далеко за полночь. Порой и глубокой ночью Николай возвращался в свой кабинет, если поступали известия, требовавшие безотлагательного решения[376]. «Я вспоминаю, – писала баронесса С.К. Бухсгевден, – как однажды, возвращаясь из Царского Села в Санкт-Петербург, куда Император сопровождал своих дочерей, я посмотрела на часы и заметила, что мы будем во Дворце очень поздно, после часу ночи, и что мне уже очень хочется в постель. “Вы счастливая женщина, – сказал Государь, – у меня же масса работы, которую я еще должен сделать. Должен просмотреть министерские донесения, а уже в девять часов я должен принять Х., так что вставать мне придется в семь часов утра!”»[377]. В годы первой революции Николаю приходилось работать целыми сутками, из-за чего у него возникли затяжные головные боли.

Ко всем прочему следует добавить и молитвенную занятость императора. Людям, далеким от религиозной жизни, нелегко понять, что глубокая искренняя молитва есть высшее нравственное переживание, в котором человек напрягает все силы своего естества, чтобы все доброе, что живет в нем и в тех людях, о которых он молится, получило Божье благословение и силу. Даже в Ливадии государь никогда не пропускал службы, как бы ни сложились обстоятельства[378].

Царский день был расписан по минутам, и в этом жестко регламентированном дне редко удавалось найти отдохновение. Круг царского служения представлялся настолько безграничным, что у государя не оставалось времени на личные знакомства и дружеские отношения. Даже в переписке с матерью Николаю приходилось, зная интересы Марии Федоровны, обсуждать политические дела. Единственным оазисом, долгое время находившимся вне политики, оставалась семья. Впрочем, и здесь перед царем стояла государственная задача: воспитать сына достойным правителем страны.

Современники отмечали целый ряд способностей Николая как государственного деятеля. У него была исключительная помять, в разговоре с министрами он с полуслова схватывал суть проблемы, оценивая все оттенки ее изложения[379]. «Надо сказать, – характеризовал царя во время приема докладов управляющий государственным коннозаводством Н.Б. Щербатов, – во всех технических вопросах более благоприятного лица для докладов себе представить нельзя было. …Входил во все подробности, делом интересовался чрезвычайно»[380]. При возникновении принципиальных разногласий с министрами государь проявлял удивительный такт и выдержку, позволявшую мягко, без нажима настоять на своем.

Основная тяжесть царской работы приходилось на создание и реализацию генерального плана строительства российской государственности. Как уже говорилось, план был задуман царем раньше, чем к нему приступил Столыпин и внес свои дополнения и коррективы. «О русском Императоре говорят, что он доступен разным влияниям. Это глубоко неверно, – писал о Николае президент Французской Республики Эмиль Лубэ. – Русский Император сам проводит свои идеи. Он защищает их с постоянством и большой силой. У него есть зрело продуманные и тщательно выработанные планы. Над осуществлением их он трудится беспрестанно»[381]. Однако эта колоссальная деятельность Николая II оказалась незамеченной и не оцененной его современниками. Вместо благодарности общество отплатило царю черной злобой и клеветой. В чем же причины такого неприятия государя?

В отличие от демократического правления самодержавная верховная власть в своем классическом виде не стремится ежедневно подчеркивать перед публикой собственные достижения. Государь отвечает только перед Богом, и политический пиар, широко используемый в тиранических и демократических государствах, несовместим с его христианской установкой: искать славы у Бога, а не у людей, ибо что хорошо у людей, сказано в Священном Писании, может оказаться мерзостью перед Богом. Государь не собирался отдавать свою власть на суд общественного мнения. Отсюда его отказ повторно выступать перед скандальной Государственной думой, нежелание отвечать на газетную клевету и сплетни. Отказываясь от личного публичного ответа на нападки в собственный адрес, государь надеялся, что его народ, так искренне молящийся о нем во время церковной ектеньи, не отречется от него.

Более того, постоянное напоминание подданным о собственных заслугах было противно христианской натуре Николая. Возвышающий себя, говорит Писание, унижен будет, а унижающий себя возвысится. Когда во время одной из своих церковных проповедей в присутствии царя протопресвитер отец Георгий Шавельский напомнил императору: «В этом величественном храме и царь земной должен чувствовать свое ничтожество перед Царем Небесным», государь с большой благодарностью принял эти смиряющие слова пастыря[382].

Современники отмечали, что царь избегал афишировать собственную добродетель, а между тем тысячи неимущих тайно получали помощь из его личных средств[383]. «Он не любил торжеств, громких речей, – писал о царе историк С.С. Ольденбург, – этикет был ему в тягость. Ему было не по душе все показное, всякая широковещательная реклама…»[384] Отсюда же проистекал его сознательный отказ от культа императора[385]. Государь говорил о себе иным способом: своей скромной благочестивой жизнью, усиливающейся с каждым годом социальной заботой и государственным строительством.

С другой стороны, многие царские деяния совершенно не освещались в официальной хронике, хотя это могло бы помочь обществу сформировать более справедливое отношение к царю. «Я всегда искренно негодовал на отдел придворной печати и придворную цензуру, – писал в мемуарах начальник первого отдела департамента общих дел Министерства внутренних дел С.Н. Палеолог. – Следует поражаться, как бесталанно, нежизненно и, скажу, вредно исполняли они свое важное назначение. Что читала большая публика о Царе? Парады, торжества, праздники, юбилеи, балы, выходы, смотры, маневры… Обращалось внимание только на внешнюю, показную сторону царской жизни, на блеск, звуки труб и фанфар, мишуру… Почему эта строгая, неразумная и тупая цензура не считалась с психологией общества, с запросами населения и замалчивала все, что могло в сознании масс вознести Царя на подобающую высоту? Я неоднократно поднимал вопрос, чтобы наиболее яркие резолюции, проходившие через мои руки и характеризовавшие работу и сердце Царя, делались достоянием повременной печати. Напрасные усилия! Придворная цензура, руководимая далекими от жизни, косными и мертвыми людьми, упорно питала своими сообщениями критику, направленную против Царя, и замалчивала все, о чем следовало кричать и, в интересах Монарха, публиковать во всеобщее сведение»[386].