Королева - Розалин Майлз

Он сверкнул белозубой улыбкой — это уж, мол, само собой.

— Доверьтесь мне, сладчайшая миледи, доверьтесь мне!

Однако Шотландия постоянно была рядом, постоянно тянула за ноги, пока не затащила нас всех в свое первобытное болото. Ни Софокл, рыдала я при полуночных свечах, ни другой древний сочинитель не придумал бы истории трагичнее; боги обратили нас в актеров, зло суфлировало, страсти раскрутили сюжет. И с самого начала, с первой нити Судеб, в центре драмы была Мария.

О, она прикидывалась невинной, словно десятилетняя девственница, этакое дитя, только что из пеленок. Но судите сами по ее поступкам. Она сыграла на руку всем, кто говорит, что власть женщины, мол, противна законам Божеским и человеческим, подтвердила все, что говорилось против «чудовищного правления женщин», отбросила нас на сто, нет, на пятьсот лет назад! Женщина, похвалявшаяся своей властью над мужчинами, не сумела совладать с одним!

«Король», как по-прежнему называли несчастного Дарнли, стал чужаком жене и ребенку.

— Он не соизволил появиться даже на крестинах собственного сына! — возмущался герцог Бедфорд.

— Грязный забулдыга! — назвала его Мария перед всем двором, и только вмешательство графа Босуэлла помешало Дарнли ее ударить.

А затем на празднестве гражданских чиновников в степенном городе Эдинбурге он вышел, как все полагали, справить нужду.

Нужду! Да, свою собственную грязную нужду; сбежавшиеся на женский крик люди обнаружили его в прихожей, где он насиловал королевину фрейлину. Мария поклялась, что он ей больше не муж. А вскорости обострилась его болезнь, он испражнялся и мочился кровью, его лихорадило, по телу пошла красная сыпь, и все поняли, что Господь покарал его за похоть.

И вдруг Рандольф сообщает, что Мария простила беспутного супруга, примирилась с ним, уговорила переехать в ее дом в Кирк-Филд, да еще и пообещала, как только сойдут язвы, допустить на свое ложе. И, уложив его в постель, в комнате над своей, она вдруг решила, что не может спать здесь и должна вернуться в Холлируд.

Дальнейшее вам известно: горестная повесть, как и история убийства Эми, трижды облетела мир.

Перед самым закатом сильнейший взрыв разнес дом в щепки. Дом — но не его обитателя.

Тело Дарнли нашли ночью в полях, он был голый, задушенный, рядом с ним лежали шуба и длинная веревка. Бедный глупец, он увидел или услышал, что идут враги, с помощью слуги вылез в окно, попытался бежать, был пойман и убит.

Мария приготовила для меня целую повесть о якобы проведенном расследовании, отправила ее в Англию с самым быстрым гонцом: коронер возложил всю вину на призрачного негодяя Nemo, господина Никто.

Но глаза и уши Сесила и мои собственные гонцы оказались честнее и проворнее. «Убийцами были люди Босуэлла, и все знают, что королева с ним в связи», — сообщал торопливый шифр; так что мои упреки достигли Эдинбурга раньше, чем Мариину ложь довезли до Лондона.

«Мадам, — с ледяной холодностью писала я, не „дорогая сестра, Ма Chere Soeur“, как обычно, настолько я была зла, — я лишилась бы права называться вашей верной сестрой и другом, если бы не побуждала вас защитить свою честь и без всякого лицеприятия покарать тех, кто оказал вам эту услугу!»

Однако я писала и знала: она не последует моему примеру, когда после гибели Эми я отослала моего лорда и начала тщательное, долгое расследование. И она сделала как раз наоборот! Отец Дарнли возбудил иск против графа Босуэлла, обвинил его в смерти сына. Однако в день слушания путь в суд ему преградили четыре тысячи Босуэлловых земляков — с горскими саблями и кинжалами наголо, с ножами в зубах, они орали и глумились над стариком. А вскоре стало ясно, как далека Мария от того, чтобы выбраться из обступившего ее кромешного мрака.

Падение ее все ускорялось. Однажды во время верховой прогулки ее подстерег — «похитил», как позже уверяла она, — все тот же Босуэлл.

Она отправилась с ним в замок, и здесь он взял ее — силой, на этом она впоследствии строила свою защиту, — и они стали любовниками. Через две недели она вышла за него замуж, и вся Шотландия под предводительством Морея, Марииного единокровного брата, взялась за оружие.

«Они не затем убивали Дарнли, чтобы получить графа Босуэлла в качестве лэрда и короля, — писал в своей депеше Рандольф. — Но королева клянется, что не отречется от него, даже если ей придется отказаться от своего королевства, Англии, Франции, всего мира и бежать за ним в нижней юбке на край света».

Заслуживает ли этого хоть один мужчина?

Мария и Босуэлл выехали во главе войска. Он бежал, она была разбита и доставлена назад в цепях, в грязи, с позором, а народ высыпал на улицу и орал: «На костер шлюху!» Ее заставили отречься от трона, отказаться от сына и заключили в мрачную островную крепость Лохлевен — пусть кается в грехах; а тем временем Морей и его совет объявили, что будут править от имени малютки короля Якова.

Я в Англии вздохнула с облегчением, что не мешало мне посылать горькие упреки свергнувшим законную королеву лэрдам.

«Я намерена отметить за оскорбление, нанесенное моей сестре и кузине!» — писала я в притворном гневе и сама собой любовалась в эти минуты.

Усилия мои не пропали зря. Чтоб умилостивить меня. Морей предложил на выбор любые из Марииных драгоценностей меньше чем за треть цены. Я сдалась на уговоры Робина — «жемчуга для девственниц, мадам, лунные камни для вас, царицы наших небес» — и приобрела шесть ниток черного жемчуга, нанизанного в виде четок, несравненной красоты, каждая жемчужина большая и блестящая, словно виноградина.

Почти таким же приятным — нет, даже приятнее — было обещание Морея воспитать маленького Якова в протестантизме. Морей писал, что теперь мальчик сможет вступить в истинное общение с английской крестной, то есть со мной.

«И моим народом?» — был мой невысказанный вопрос.

Однако, даже начав истреблять все следы Марииного пребывания на троне, лэрды понимали: от нее самой так просто не отделаешься. Что с ней будет? Не только Шотландия, но и вся Европа чесала в затылке. Что-то надо делать — со временем, разумеется, все прояснится.

Однако Мария слишком высоко себя ценила, чтобы покорно дожидаться исхода. Она засыпала меня гневно-патетическими письмами, требовала сочувствия к ее жизни в заточении — «ежедневном распятии», как писала она, скуке, смерти душевной и умственной. Она умоляла ее вызволить. «Сжальтесь, о, сжальтесь, — молила она, — над своей дорогой сестрой и кузиной».

Однако, даже сочиняя эти трогательные слова, она готовилась выкинуть очередную свою подлую штуку.

Моя величайшая, моя неизбывная мука началась с той минуты, когда ранним майским утром меня разыскал в Виндзорском лесу запыхавшийся гонец: