Фарс о Магдалине - Евгений Юрьевич Угрюмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, Пётру Анисимовичу теперь, неинтересны всякие эзотерические измышления и догадки поражённого поисками архаических и символических знаний ума.
Ему снится, что он Бог. Смешно. От этой всесильности и божией вседозволенности возбуждённый и держащийся за себя Пётр Анисимович хочет проснуться.
– Извините, – еврей в пейсах останавливает Крипа Петра Анисимовича и отрывает от рукописи, – извините, уважаемый, – говорит Еврей в пейсах, – но мне кажется, что Вы перескочили на другую страницу, или как-нибудь начали читать не с того места, или как-то, может, и с того, но не так. Я уверен и точно знаю, уж поверьте мне, одному из соавторов и консультанту, мешанина началась с того места, где «проваливается в тишину» и «Тишина бывает разная».
Мы исследовали много вариантов, и «Откровение Иоанна» пробовали, но там «безмолвие сделалось», а безмолвие – это немота, но «немота – это не тишина, ибо последняя есть свойство неодушевлённых предметов»74, и Дебюсси, и Малер, и Левитан…
– А нельзя ли, уважаемый свидетель, поближе к делу, – перебивает Председатель суда. – Эк мы все до лирики охочи!
– …да, вы правы, Ваша честь, их было много, постигших тишину… остановились на мадам Дюрлье… «Тишина бывает разная»… у неё и списали… все помнят, потому что все участвовали… Элеонора Дюрлье… и другие письма, и дневники… тоже от неё. Всё же, то есть всё, что было до этого – все эти из пальца уважаемого доцента, литератора и лауреата Дешьяна высосанные, Петра Анисимовича сны, которые, кстати, ещё нужно будет толковать, это – совсем другой жанр.
– А по мне…
– И по мне…
– И по нам…
– И по нам…так очень достоверно покойница, – тут Бим и Бом, бок о бок, расходились в одобрительных жестах Петру Анисимовичу, – покойница очень достоверно описала свои похороны.
– И всё же – богохульная сцена! – дожидается, наконец, своей очереди и попик в хламидке. Ему не нравится, что слова «прелесть», «лакомый кусочек» и «бедро», разрушают мистическую атмосферу, специально созданную для прощания души с телом. Бренность тела, а не его прелесть и бедро, надо было вочеловечивать в этом эпизоде, считает служитель истинного бога.
– Ну, знаете, на чужой роток не накинешь платок. Вы же сами, Пётр Анисимович, всё видели, – снова ловит глазом глаз лейтенант, а поймав, подмигивает, как кажется Петру Анисимовичу, – Вы же сами видели, как всё было. Как было, так и записали. Может для всех этих проституток и сутенёров, которые пришли хоронить свою подружку, надо было речи заранее сочинить?
– Справедливо! – поддерживает, как всегда, коллега коллегу.
– Не хотите ли вы сказать, что это, – Пётр Анисимович указывает пальцем на рукопись, а потом им же, тем же пальцем обводит всех, на манер фото-редактора Резова Аркадия Юльевича, – что это ваша работа?
– Наша… – начинает капитан, но его тут же перебивает младший лейтенант:
– Нет-нет, мы говорим лишь, что эпохи – это не только игрушки в руках богов, но и тернии сквозь которые продираются смертные.
– Поэтому, некоторую несостыковку, – поддерживая Еврея в пейсах, произносит Марево в римской тунике и тоге, – или, правильнее сказать, неожиданную стыковку двух, казалось бы, не подходящих друг к другу эпизодов отнесём на счёт Драматурга, божественного аэда, скальда, кобзаря и сладкопевца. Ха-ха-ха!
Все начинают ехидненько смотреть на главного редактора, кто-то пытается подмигнуть, кто-то разводит руками, мол, «попался, сынок», «скальд, твою мать», кто ободряет «держись», и пальцы указующие и указательные начинают тянуться к нему и тыкаться в него, в Петра Анисимовича припёртого к стене, и, поэтому, не имеющего возможности отступить и, поэтому, задыхающегося; не хватает воздуха. Он задыхается… и хочет проснуться, но не может… третий сон пытается овладеть им… въезжает… зацапанный… солнцем одуванчик из глубокой глубины, становится всё больше, одуван, одуванище… Стоп! «Зацапанный», «зацапанный»… Одуванчик, как мёртвая картинка перед глазами, не хочет дальше. И так, и так пытается Пётр Анисимович дальше, но одуванчик – нет! будто киномеханик остановил кадр и уснул, может, в кинобудке. Если бы кто-то толкнул его, сказал: Давай дальше! – но никто не толкает и Пётр Анисимович открывает глаза… и снова одуванчик… может лучше, всё-таки проснуться… и снова – стоп! Сон хоть и пытается «овладеть», но, почему-то, как мотор, который никак не заводится…
– Moment! – визжит брат-прокурор в портретной раме на стене (в которой, в общем-то, должен быть гений востоковедов и неудавшийся поэт или, хотя бы и Вадим в трауре бело-зелёных пионов), братец-прокурор визжит и нервно, будто волшебник Абдурахман, золотит пальцем эту раму. – И хорошо, что не заводится! Хорошо! Одуванчик? Теперь Вы снова хотите вовлечь нас в иллюзии по поводу рассыпавшейся от чьих-то чужих прикосновений мечты. Не надо!.. не надо рассказывать нам о том, что Вам хотелось бы… но что не получилось… не получилось потому что, и из-за того что…
Этот брат прокурор, которого Пётр Анисимович заталкивает в расплавленную смолу, кричит и хрипит: Страшно, страшно! – и теперь, Пётр Анисимович, от этого крика просыпается и ему, даже, кажется, что кричал он сам.
… но, умерла только третья часть одушевлённых тварей…75, остальные, будто не выспавшись, зевая: До-оббб-ро-е утрец-о, Какх здоровь-е-у-е-и-ице? Настроень… а?.. – в кабинет входили знакомые персонажи (свидетели, обвинители, оскорбители, оскорблённые… униженные, притеснённые).
Капитан, как там бишь его? Главные персонажи, а я их путаю (путаю, ещё не то слово). Пойду, посмотрю в начало.
Пошёл, посмотрел, записал на листочек себе.
Пошёл, посмотрел, записал на листочек себе: капитан Бомов и лейтенант Бимов, и ещё два младших – на подхвате и для создания всяких провокационных моментов – младших лейтенанта – Бим и Бом, но эти совсем неразличимы, они будто два молодца из одного ларца.
Капитан Бомов или Бимов взвивается с порога:
– Ну и что же, вы, уважаемый Пётр Анисимович! Что же вы себе вчера позволяли? Одну историю сочиняем, одну сказку пишем, один миф создаём, а вы… вы хотели сбить нас со следу! Смешно!.. ну взяли вы из стола ключик от Вадимовой квартиры… Что? Обыск, говорите?
– Мы, к сожалению, не можем влиять на ваши сны и видения! – взвивается ещё больше лейтенант. – Поражённое смертью друга ваше воображение, очевидно, разыграло с вами шутку и, потом, зачем бы нам было ещё Веру в это дело, в то, что вы назвали обыском, втягивать?
– А чего стоят эти пляски перед стражами порядка? там, где поворачивает проспект?
Бим и Бом сидят в клоунской (естественно, в какой одежде могут сидеть Бим и Бом), в
