Фарс о Магдалине - Евгений Юрьевич Угрюмов

Vulgarität! Volgarmente! – Пётр Анисимович, отрывается от чтения, чтоб поправить зарвавшийся огонёк свечи (зачем же ещё, он мог оторваться) и продолжает:

Бим

Vulgarität? Volgarmente? – Нет! так обычно – так, обычно, разбираются в том, что кому принадлежит.

Пётр Анисимович

Непонятно каким образом вступивший в диалог с Шутом, по прозванью Бим.

Trivialmente! Всё давно поделено. Кому что принадлежит…

Бим

Правильно, хоть и trivialmеnte… кому что принадлежит и кому за что отвечать и нести покарание давно решено!

Пётр Анисимович

Да, правильно (хоть и, in modo volgare), Создатель отвечает за создание, хотя создания претерпевают… ох, столько (не сколько, а столько) претерпевают, что создаётся впечатление, что кара, вся, падает на них, и лишь только за то, что они – созданья чьих-то рук, там, или мыслей.

Уважаемый Суд, – всё в той же раме на стене, появляется Советник, и снова прикосновением пальцев золотит и серебрит ту же рамку.

– А Вы ещё не ушли? – поднимает глаза Пётр Анисимович.

– Я ушёл? Нет, мы все здесь… ещё много чего осталось… – и Советник так брызнул по рамке бриллиантом, своим, в брильянте, пальцем, что Пётру Анисимовичу пришлось ладонью прикрыть глаза от яркого взблеска, чтоб самому не брызнуть напротив слезой.

– Да Вы не волнуйтесь, Пётр Анисимович, мы видим, что ещё не время. Вы уж простите ему эту пошлую выходку! – заключил защитник.

– Но как же рукопись?

– Ну, это всё сказки… это ещё будет, это потом, – снова успокоил обвиняемого защитник.

И иконки, медальки и рама с Шилейко, или Лозинским, или Гумилёвым, или самой А. Ахматовой, превратились в то, чем они и были.

Бим

Правильно! Вся вина на нём! На них! Сколько их там – один или двадцать один! И накажут их, и больно им будет, и страдать будут они. А ты, (Рыжей) лишь персонаж в списке действующих лиц под названием «Рыжая», причём тебе до их страданий (а уж как им до твоих!) нет никакого дела. Вот так и выходит – живёшь, как святая, а страдаешь, как проклятая.

Пётр Анисимович оторвался от рукописи с мыслью о том… о том, что эта, последняя сентенция… гм… гм… очень даже, как будто бы из женского романа: «живёшь, как святая, а страдаешь, как проклятая».

– Да и много чего в тексте: все стенания, клики, попытки вызвать жалость, сострадание, всё – будто из женского романа.

– …ну, может, только, бесконечные ссылки на источники?.. – подтвердил мысль Петра Анисимовича, младший лейтенант Бимов.

– Конечно же, женский, – подтвердил мысль Петра Анисимовича голос в трубке, и продолжал: – роман женский… вернее женский фарс… крикливый, как женский и крикливый, как фарс: Я пишу и кричу для тебя. Для тебя одного. Я не пытаюсь разобраться. Да мне и не разобраться. Я пытаюсь только, хоть краткие миги проживать с полюбившимся мне, с полюбившимся мне, обжёгшим меня. А остальное – только угли, перетирающие твой свет. Я пытаюсь забыть и пытаюсь не забыть, и не могу.

– Кто это, с кем я говорю? – закричал в трубку Пётр Анисимович, хотя в крике кричало на весь свет: – Я знаю, с кем я говорю!

– Сказано же, – таял голос в трубке: – «Вначале появилось прелюбодеяние, затем убийца, и он был порождён от прелюбодеяния…»61, – и голос растаял, и в трубке образовалась безмерность.

«Vulgarität? Volgarmente?» – неожиданно для себя пробурчал недавно где-то услышанное Советник юстиции.

– Извините, господин уважаемый председатель, возник вопрос, как писать правильно: советник с большой буквы, а юстиции с маленькой или наоборот? Потому что, если советник – часть юстиции, то советник с большой буквы – вопиюще некорректно и правильнее писать бы – юстиции с большой буквы. С другой стороны, советник с «маленькой» умаляет значительную часть активного начала обьекта.

Прокурор: Я выражаю протест.

Председатель: Обяснитесь.

Прокурор: Защитник, используя всякие отвлечения, не касающиеся дела, заводит дело в тупик.

Председатель суда (защитнику): Обьяснитесь.

Защитник: Никаких отвлечений! Напротив, прямо туда, в понравившуюся так господину Советнику Шутовскую мысль, как сказал Протагор, «мы способны более слабый аргумент выставить более сильным».

Итак, советник принадлежит юстиции, и юстиция считает его принадлежащим ей.

Пётр Анисимович отрывается от рукописи, и следующее произносит, будто он знает это наизусть:

Если я принадлежу Господу или, пусть и Сатане, и он (они) возьмут мои, что значит свои грехи на себя… оттого, что он возьмёт на себя мои грехи – мои страдания станут легче? я не буду стенать и кричать от боли, от обиды, от унижения, от нищеты, от любви, от жажды мстить? Буду!!! А потом мне простят, а потом снова вступают фаготы: тру-ту-ту, ту-ту-ту!.. а за ними валторны, как слепые котята тыкаются в блюдце с молоком, а за ними рояль пам-пам-пам, а за ним вся «Шестая, си минор, Патетическая»! «А за ними раки На хромой собаке»… Не хочешь на хромой собаке? Тебя снова простят.

– Но, златобедрейший62 мой милейший, Вы что же, хотите заставить страдать богов? Чтоб они орали от боли, как правдиво описанный сладкопевцем, раненый в пах Диомедом, с помощью светлоокой дщери, Арей:

Страшно, как будто бы девять иль десять воскликнули тысяч

Сильных мужей…

Дрогнули все, и дружины троян и дружины ахеян,

С ужаса… 63

– «С ужаса!», – вскочил Бим с пейсами в широкополой шляпе.

Никто так не говорит: С ужаса! Говорят: от ужаса… «от ужаса в зобу дыханье спёрло».

– Вы бы ещё написали и советника, и юстицию с большой буквы… – громко забурчал снова Бим с пейсами и в широкополой шляпе, – какой простор для воображения! В этих делах человек человеку не судья, извините, господин председатель.

Голоса из амфитеатра:

Вы бы ещё сказали обеих с «маленькой».

Вот и мы об этом, уважаемый советник …

Не обеих, а обоих.

Да мне до ваших там сложноподчинённых экзерсисов!

Да сидели б, Вы, уж.

А мне, знаете? – что сидя, что стоя!

С Л Е Д У Ю Щ А Я Н О Ч Ь

Луна освещает сидящих за столиками и выкрикивающих свои реплики посетителей. Осветитель отдельными софитами высвечивает кукольную ширму, окружающую сценку с шестом, на которой корчилась Певица. В зале один Зритель.

Необходимое замечание: все кукольные персонажи говорят на ужасном русском языке, потому что актёры пародируют актёров-иностранцев, гастролёров со всего света: сегодня здесь – завтра там. Если меня спросят, для чего это, я не