Симода - Николай Задорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как будто мы матросы и нас можно уверить!
«Ну и что ж!» – полагает юнкер Урусов. Он теперь ждет ухода капитана и офицеров.
Последний обед задавал товарищам юнкер Корнилов. Отец его сейчас в Севастополе, в самом пекле войны, подвергает испытанию построенный им флот, укрепления, дух сражающейся армии, состоящей, верно, наполовину из морских офицеров и матросов.
Хозяйкой сегодня на обеде Урусова будет мисс Ота. Наконец она согласилась. Кажется, даже воодушевлена. И не скрыла своей радости от офицеров, от Алексея Николаевича, который с ней еще сегодня проходил по арифметике счет. «Орин, ува...» – считала Оюки. А сама, верно, спит и видит стать хозяйкой на обеде.
Хэда, Эдо и Симода... –
запевает юнкер Лазарев.
Тру-ля-ля-ля-ля-ля... –
подхватывают Урусов и Корнилов.
Нет девицам перевода,Тру-ля-ля-ля-ля-ля... –
Дом из восьми комнат опустеет сегодня. Все уходят. Сраженье против китобоя не может быть опасным. Тут верный выигрыш. Располагая такими ловкими и сильными офицерами и матросами, Степан Степанович не упустит «приза». Могли бы взять юнкеров. Дом сегодня, однако, опустеет, и храм Хонзенди опустеет. Мусин-Пушкин переходит в Хосенди. Юнкерам предоставляется полная возможность покутить. Обед будет самый тонкий, аристократический. Готовит капитанский повар. Все это с позволения и при полной любезной внимательности Степана Степановича, который – хитер – верно, полагает: «Чем бы дитя ни тешилось...» Ота-сан во все посвящен и разобьется в лепешку, будут омары и креветки. Ота-сан больше юнкеров волнуется и млеет при этом от счастья.
Навстречу валит толпа молодых японцев с таким громким, заражающим смехом, какого никогда слышать не приходилось. Парни прыгают, как козлы, у всех физиономии расплылись. Сегодня воскресенье, на стапеле нет работы, отдыхают и веселятся и японцы.
Хэи но цунами ни, –
запевает молодой паренек с узким шустрым личиком.
Это знакомый плотник Хэйбэй. Сегодня он в опрятном коротком халате, чист, умыт, подвязан кушаком.
О-рося но атама-оКа ки ку кэ ко-о.
Опять раздается взрыв хохота. Толпа, расступаясь, останавливается и, не прерывая смеха, вежливо пропускает шагающих в ногу юнкеров.
– Орут что-то про русских. О-рося – русские или Россия. Атама-о – это голова. Видно, болит у нас от цунами голова.
Хохот, крики, кутерьма невероятная. Мальчишки орут, мусмешки суетятся.
Оказывается, японцы веселый и разбитной народ и гулять умеют. Куда тебе! Сегодня матросы говорили, что святки прошли, а не рядились, показать бы японцам ряженых. Букреев на днях надевал медвежью шкуру, купленную или выменянную за какие-то пустяки, и матросы под самодельные балалайки водили медведя вокруг лагеря. Может быть, и разбередили японцев. Им, кажется, не время еще веселиться, идет Новый год. Наверное, еще постятся, как предполагают наши. Но может быть, что у них свой деревенский праздник, и паши матросы в этом разбираются, кажется, проще и скорее, чем японисты и синологи – знатоки буддизма и иероглифов.
Сегодня с утра нагрянул Можайский с приказом от Путятина, и сразу все переменилось, начались копеечные секреты и обманы друг друга, важности, чванство и проволочки. Юнкеров не берут с собой, отказано категорически: мол, молокососы, за вас еще отвечать. Ну ничего, молокососы не будут сидеть сложа руки!
В лагере идут сборы. Там уже строятся команды. Юнкера побыстрей минули ворота храма, где Лесовский во дворе покрикивал на офицеров. Сборы шли к концу. Сделано все чудодейственно быстро, и отряд за отрядом уходят па пристань. Японцам сказано, что идут срочно за мукой и солониной. В деревне не все знают про это, но кое-кто знал заранее. Предсказывали за последние дни, что скоро русские пойдут в Симода. На работе некоторые плотники, как умоли, старались расспросить: мол, почему же еще не идете...
Хэда, Эдо и Симода...Тру-ля-ля-ля-ля...
Заслышав свирепевший голос Лесовского, Корнилов перепрыгнул загородку, и за ним товарищи, и все, как дети, пустились бежать через кладбище.
– Капитан опять на команду лает, – на ходу обронил Корнилов. – В поход не брали! Чтобы не отвечать за нас перед отцами? Очень обидно!
Пройдя на пристань, Лесовский велел поднять брезент в баркасе. Открылся целый склад самодельных пик, секир и железных крючьев.
– Что же это такое? – холодно спросил капитан.
– Оружье для абордажа, Степан Степанович, – отвечал матрос. – Ковали в кузнице.
– Унтер-офицер сюда!
– Тотчас, ваше высоко...
– Что это такое, Соколов? Японцы ковали или вы?
– И мы, и японцы, – отвечал Соколов, – вот эту пику Сизов делал.
– А откуда почти на всех предметах ржавчина? Ржавое из кузницы не выходит.
– Ржавым еще страшней, Степан Степанович, – сказал Букреев. – Француз сразу сдастся.
Но капитан, кажется, хотел придраться во что бы то ни стало.
– Я вас спрашиваю: где вы набрали столько ржавого оружья? Чье это? Как к вам попало? Кто разгласил? Вы что же, раньше времени разгласили?
– Японцы уже который день говорят нам, что надо вооружиться да идти в Симоду, – сказал спокойный Сизов.
Лучшего оружия невозможно придумать для абордажа. Тут можно и цепляться, и вскакивать на борт, и бить, колоть, рубить. Не все ли равно капитану?
– Японцы сами все знали прежде нас, Степан Степанович, – заговорил Букреев, – а мы никому не говорили. Они думают, что у нас война с Америкой. И стали приносить кто что может.
– Война с Америкой? С кем же вы ведете такие разговоры? Как ты их понимаешь?
Голова капитана накренилась, лицо стало багроветь, а карие маленькие глаза сузились.
– Мы не просили. Они сами... Изрядное изделие для абордажа, – сказал унтер-офицер.
– Зачем же им эти изделия? Они сеют рис, ловят рыбу? Где, почему они заржавели?
– Для охраны берега, – небрежно обронил Букреев и добавил: – Для бунта ли...
«Экая свинья! – подумал Лесовский, глядя в лицо Василия. – Рожу наел у японцев. Тебя только на войну... Этакие мерзавцы, какие они, оказывается, разговоры тут ведут... Чуть недогляди...»
– Что ты сказал?
Букреев невольно отступил, видя, как плотная капитанская фигура закачалась на носках, как на пружинах.
– Рыло! – заорал Лесовский. – Благодетель японский! Вот тебе и дай волю... Волю тебе? А надо в рыло, в рыло, вот так. Куда ты пятишься, сволочь, стой, тебе приказываю...
Капитан крутил Букреева вокруг себя и бил по спине и по лицу.
– Горб не набейте, Степан Степанович, – сказал Васька, словно не чувствуя силы ударов и приводя этим в бешенство Лесовского. – Мне сегодня врукопашную...
«Поделом вору мука! – думал матрос Иванов. – Маслено едят они здесь с Янкой. Надо бы и Берзиню».
«Так ему, дурню, еще мало! – полагал Палий. – Капитан зря не придерется, он, видно, знает!»
Но никто не выражал ни сочувствия, ни осуждения. Каждый знал: «Не радуйся чужой беде, своя нагрянет».
«Наказание перед боем не вредит», – полагал Степан Степанович. Во флотах всего мира известна и эта истина старым капитанам, требующим от людей готовности к бою и бесстрашья. И при этом про виселицу полезно напомнить.
Фельдшер обтер Васькины ссадины спиртом. На чистой, надетой перед боем рубахе матроса появились коричневые пятна.
Но море уже темнело, и вид волн становился черней и грозней. С палубы корабля на такую волну не обратишь внимания, а в баркасе раскачиваешься вровень с ней. Такая волна для баркаса ночью кажется как шторм для фрегата. Но люди за веслами привычно сумрачны.
На небе, куда, кроме Леши Сибирцева, никто, кажется, не смотрел, еще светло, разрисованы веера из перистых облаков, похожие на вышивки ширм или на рисунки шелком на золотистом экране. От горизонта мчится небольшое черное облако, подымается в небо и растет над морем, как черная махровая хризантема гигантских размеров. Она проносится, как черный ураган. На баркасе и на шлюпках снимают весла, ставят паруса, ровный ветер заполняет их и подхватывает маленькую эскадру из двух суденышек. Люди сломают весла с уключин.
После избиения матроса Степаном Степановичем все невольно угнетены и подавлены. Матросы наготове, со всей силой и злостью и все как один кинутся в ночи на борт французского судна и как бы за все отплатят.
Ветер способствует.
«Прощание с мисс Ота было очень трогательным, – думает Леша. – Странно – прощание обычно разъединяет...» Объяснил ей, что уходит, может быть, навсегда и желает ей всего наилучшего. Вот от этих-то лучших пожеланий милые глаза ее смотрели с ужасом, казалось, не верили, что разлука возможна... И тут же он узнал, что она согласилась быть хозяйкой у юнкера... Все, что ждет его, небывало интересно: абордаж, заключение договора, жизнь в Симода, уход на родину на захваченном судне. Адмирал, однако, просил особенно не уповать. Хотел договориться о присылке за остающимися моряками судна нейтральной страны. Наши здесь еще останутся. Но кто? А черная хризантема еще в небе, в ее махрах замелькали огни, красные, как выстрелы, поднялся хребет дракона, и открылась пасть. При свете неба горы Идзу в несколько террас выступили друг над другом, и там тоже что-то сверкнуло, а очертания гор ползут и возвышаются в обрывах и туманах. Что это за мир?