Кузнецкий мост - Савва Дангулов

Они были на атлантическом побережье с рассветом, их путь к аэродрому лежал вдоль береговой линии. Море было серо-синим, больше осенним, чем летним, и неожиданно пустынным. Всё, что являло собой силы вторжения, точно переселилось в небо и в ночь. Импровизированные порты, разбросанные по побережью, были почти без судов, — видно, морские дороги отныне легли в Кан. Но небо было заселено надежно, при этом невзирая на то, что был день. Армады самолетов двух- и четырехмоторных, шестью, восемью и даже десятью звеньями прошли на высоте значительной, такую высоту с прибрежного аэродрома не наберешь, бомбардировщики определенно базировались в глубине острова. Хор сказал, что превосходство в воздухе велико — один к шести, быть может, один к восьми, — но «люфтваффе» достаточно активная авиация, по крайней мере над полем боя врага, грозна, правда, лишь над полем боя. Союзники вели себя как при равенстве сил, предосторожность соблюдалась тщательно: истребители несли вахту охранения неусыпно — видно, ни одно звено бомбардировщиков не покидало британский берег без того, чтобы рядом не было истребителя. В этот день на побережье и над побережьем было так тихо, что эта предосторожность Бекетову показалась даже излишней — видимых признаков того, что враг рядом, не было. Это умиротворило и Хора, его даже не прельщала перспектива сразиться с водителями встречных машин, хотя они такую возможность воинственному Хору предоставляли — они точно знали, что полковник спит, и позволяли себе даже обгонять полковничью машину. А Хор спал, свернувшись калачиком, и, казалось, только бороду его не мог сморить сон: она торчала торчком, великолепная полковничья борода, похожая на облако, подсвеченное солнышком. Чтобы выхолить такую бороду, надо любить себя.

Слева по горизонту обозначилась неяркая черточка транспортного судна, и тотчас рядом поднялся столб воды, один, второй, третий, и поверхность штилевого моря, слегка холмистого, звонко хрупнула и раскололась, будто восприняв взрывы. Шофер полковничьей машины живо притерся к стене кирпичного домика, оказавшегося подле, Бекетов вышел. Море начиналось шагах в тридцати от домика, и его простор, как и ширь неба свободно открывались глазу. Теперь были видны осторожные пунктиры самолетов в небе, столь же неяркие, как и судно в морской дали; они подошли к транспорту, воспользовавшись облачностью. Но высота была значительной и попадание было отнюдь не столь точным, как казалось с берега, иначе бы самолеты не пошли на снижение. Но этого было достаточно, чтобы корабль вызвал подмогу, в небе завязался бой. Корабль шел к берегу, не меняя курса, и словно вел за собой на веревочке полтора десятка самолетов, сражавшихся на высоте. Немцы послали к морю не бомбардировщики (при том преимуществе, какое было в воздухе у союзников, это бессмысленно), а истребители-бомбардировщики, у которых были и скорость, и маневр, свойственные истребителям. Немцы дрались отчаянно, стремясь снизиться и защититься морем, а то и берегом. Ведущий единоборствовал едва ли не с четверкой самолетов над дюнами. Грохот был таким, что казалось, сами песчаные дюны пришли в движение. Шум воздушного боя неожиданно приблизился и сломал каменный сон полковника.

— Не подставляй брюхо и хвост подбери, хвост! — взмолился полковник, устремив руки к небу. — Ах ты, неразумная твоя голова, хвост, говорю, подбери.

Хор обернулся к Бекетову и онемел. Даже непонятно, что его лишило воинственности, он был кроток и безгласен, как трава, которую сейчас мяли его башмаки. Он вдруг потерял интерес к воздушному бою — то, что происходило сейчас в небе, было ничто по сравнению с тем, что он увидел на лице Бекетова.

— Вам нехорошо, господин Бекетов?

— Все в порядке. Однако что вас встревожило?

Но шок, вызванный этим изумлением, еще не прошел у Хора, полковник утратил живость реакции.

— В тот момент, когда немец зашел нашему в хвост, вы стали белее ваших седин, — произнес полковник. — Казалось, с немцем схватился не англичанин, а русский…

Для Хора последнее слово явилось словом-ключом: думай, смысл в нем. Оказывается, Хор ожидал от Бекетова иной реакции на бой в прибрежном небе. Схватились, мол, союзнички с немцами и пусть дерутся на здоровье до той заветной поры, пока не переколотят друг друга. На здоровье, на здоровье! Как сулил в самом начале войны Гарри Трумэн: возьмут верх русские, поможем немцам, возьмут верх немцы, поможем русским… А Хор взглянул на Бекетова и вдруг обнаружил: иная реакция! Русский сострадает, что союзник попал в беду… Бекетов убежден, не было для Хора большего открытия ни вчера, ни сегодня… А как бы повел себя Хор, если там, наверху, был бы не англичанин, а русский, красный русский? Увидел бы в нем Хор, в этом русском, сподвижника по борьбе? Нет, это не праздный вопрос, как не празден он, когда речь идет прямо о французском восстании. Полноте, да об этом ли речь? Об этом.

На исходе утра машина вошла в рыбацкий городишко, который обнаружил себя не столько белостенными домиками, что протянулись вдоль моря одной-единственной улицей, сколько теплым ветром, напоенным запахами, которые стоило еще распознать.

— Видно, бухта где-то рядом, — хмыкнул Хор, поводя носом. — Море ушло, и обнажилось дно, пахнет илом…

Но полковнику не суждено было закончить своих изысканий, раздался характерный визг тормозов, и машина остановилась точно вкопанная: в неярком свете подфарников глянул китовый торс цистерны, как надлежит быть киту, коричнево-черный.

— Э-э-э… дьяволы, закупорили, как пробкой! — возопил Хор и вышел из машины, на всякий случай поругивая всех присных. — Кто тут… живые или мертвые? Вам заткнули горло этим дышлом, а вы молчите!.. Или она сорвалась с колодок и встала поперек улицы? — спросил полковник, точно прозрев.

— Однако угадал! — отозвался сиповатый голос из тьмы со слишком откровенным «р», явив шотландский выговор — «рекогнайз». — Принимай в свою бригаду, помоги!..

— Да я не один, — вдруг обнаружил несвойственную ему покладистость Хор. — Тут у нас еще и русский.

— Русский?..

Такое бывает не так часто, тьма точно выпростала Аристарха Николаевича, выпростала бережно, не дай бог, поскользнется и расшибет себя.

Цистерна, вставшая поперек улицы, не только мигом обрела свою округлость и способность катиться, но и встала на те самые колодки, с которых она некоторое время назад сорвалась, а Бекетов уже не мог расстаться с Грабиным.

Пока Хор вел сложные переговоры в гостинице, русские вышли к бухте. Вода убыла, и рыбацкие баркасы и шлюпки стояли, зарывшись в ил. Остро пахло водорослями, первородным и непобедимо свежим дыханием моря.