"Волкодав". Компиляция. Книги 1-6 (СИ) - Семёнова Мария Васильевна

– Наставник, – ответствовали обормоты.

Хранитель невольно подумал об Избранном Ученике Хономере. Однако стоявшие перед ним парни настолько не походили на взыскующих жреческого сана, что он спохватился и понял: варвар!.. Вот кого следовало благодарить!..

Ему даже помстилось, будто тот беззвучно явился из потёмок хранилища и встал за спинами унотов, кривясь в насмешливой ухмылке… «За что караете, справедливые Братья?..» От расстройства хранитель не заспорил с горе-книгочеями, не попытался выжить их, как когда-то Волкодава, из чертога познания. Просто вынес парням творение вольнодумного учителя шадов и… почему-то нимало не удивился, когда они облюбовали тот же вековой стол в углу, хотя он был не единственный. Затеплили свечку…

Халисунец Бергай с обречённым видом придвинул к себе книгу, взглядом оценил её толщину – и горестно застонал про себя. Но всё-таки решился и открыл. На самой первой странице. Долго хмурился, вглядываясь в полузнакомые письмена чужой грамоты. Потом вполголоса, медленно прочитал несколько слов. Опять надолго умолк, с силой прижимая пальцем строку, словно та собиралась от него уползти…

Саккаремец Сурмал, даже в столь скромных пределах грамоту не постигший, поначалу молча злорадствовал, наслаждаясь страданиями наследного недруга. Вслух он, конечно, не говорил ничего, потому что тогда бы они неминуемо снова сцепились – и столь же неминуемо были бы отлучены новым Наставником от кан-киро уже навсегда. Но, оказывается, бездеятельное блаженство очень даже способно приесться. Весьма скоро Сурмалу надоело слушать, как Бергай мучительно медленно разбирает слово за словом. Надоело и втихомолку потешаться над ошибками, которые тот совершал. К тому же читал Бергай так, что Сурмал не мог связать услышанное воедино и вообще понять, о чём идёт речь. «О Богиня Милосердная, Хранящая-в-битвах!.. Почему этот скудоумный корпит и потеет, коверкая нашу благородную речь, а мне даже и того не позволено?.. Правду же бабушка говорила: со скуки – хоть меледу[43] в руки…»

Да, по какой-то причине бывший Наставник решил обойтись с ним гораздо суровее, чем с Бергаем!.. Мыслимо ли дожить, не спятив, какое там до конца книжищи, но хотя бы до завершения первой страницы?.. Сурмал подпёр голову руками и принялся рассматривать неровности потолка, который каменотёсы не стали ни выглаживать начисто, ни тем более красить, сохранив суровость природной скалы. С потолка взгляд саккаремца перекочевал на книжные полки. Сурмал вглядывался в резьбу, старался проследить ход древесных волокон… Потом и это занятие утомило его.

Хранителю чертога некогда было присматривать за обормотами. Он сидел на своём месте и по обыкновению занимался делом: вязал новую метёлочку для обметания несуществующей пыли. Он любовно соорудил пушистый султан, пристально следя, чтобы изгибы всех пёрышек были направлены в разные стороны, и теперь тщательно, виток за витком, приматывал получившуюся кисть к длинной струганой палочке.

Внезапный вопль, непристойный и невозможный в многолетней тишине библиотеки, заставил хранителя испуганно подскочить, выронив недоделанный веник. Нитка развилась – белые перья полетели в разные стороны.

– Убью!.. – вопил взбешённый халисунец. – Катись в свои плавни, пиявка болотная!.. И можешь дрыхнуть там хоть до второго Камня-с-Небес!.. Если только и его не проспишь!..

Саккаремец, успевший, оказывается, поникнуть на стол головой и начать тихонько посапывать, недоумённо таращил глаза. Кажется, он не особенно понимал, где это он и отчего столько крику. Но вот его взгляд прояснился. И тотчас вспыхнул опасным огоньком.

Хранитель, семеня, подошёл к обормотам и легонько стукнул осиротевшей палочкой по голове сперва одного, потом другого. Дюжие парни, готовые кинуться в драку, замерли и уставились на сухонького старичка.

– Тихо! – воздел палец хранитель. И пригрозил: – Будете галдеть – выгоню!

Но вот что странно: приводить в исполнение эту угрозу ему не хотелось. Совсем не хотелось.

Они ещё посопели, продолжая ненавидяще смотреть друг на дружку… Потом всё же уселись. Бергай снова придвинул книгу, которой в запальчивости едва не треснул Сурмала по голове. Нашёл пальцем строчку, на которой остановился. Разобрал несколько слов, объединённых общностью смысла. Перевёл про себя. Вполголоса выцедил вслух – медленно, запинаясь. И свирепо прошипел, обращаясь к Сурмалу:

– Повтори!..

В этот день свечка на их столе долго не гасла. И на другой день, и на третий. Хранитель проверял списки книг, протирал тряпочкой вощёное дерево полок… и радовался неизвестно чему.

Рассуждали поэты о чести… Читали стихи, Высекавшие искры из самых бессовестных душ. Были песни свободны от всякой словесной трухи И на жертвенный подвиг немедленно звали к тому ж. Лишь один опоздал поучаствовать в их торжестве. А когда появился – заплакал: «Не дайте пропасть! Я по злобе людской без вины обвинён в воровстве… Поручитесь, прошу вас, что я неспособен украсть! Среди белого дня надо мной разразилась гроза! Неужели позволите, братья, втоптать меня в прах?..» Но молчали поэты и лишь отводили глаза: Ведь у каждого только одна голова на плечах. Нет, конечно, любой обвинённого издавна знал. И стихами его восхищался, и был ему друг. И, конечно, никто не поверил, что этот – украл. Но чужая душа, как известно, – потёмки: а вдруг?.. Уходили поэты, спокойствие духа храня, Отвернувшись от слёз: пусть во всём разберётся судья! Им ещё предстояло назавтра стихи сочинять О величии дружбы, о «жизни за други своя»…

6. Светоч негасимый

Если бы всё происходило согласно задуманному, совершаясь ровно так, как мы себе предначертали, и в тот срок, который мы загодя установили, – жить на белом свете было бы, может, и менее интересно. Но зато – существенно проще.

Волкодав намеревался покинуть Овечий Брод спозаранку, как, в общем-то, надлежит всякому доброму путешественнику. Хорошо пускаться в дорогу утром: и день – длинный весенний день – весь впереди и весь твой, и Око Богов взирает с небес ясное и умытое, ещё не затуманенное созерцанием людских горестей и неправд… Напрасно ли у него дома тому, кто желал залучить в гости удачу, советовали пораньше вставать?

Однако после ночной беготни и жуткой встречи возле болота никто в погосте даже не помышлял высовываться из дому прежде надёжного солнечного восхода. И даже потом – с весьма изрядной осторожностью: мало ли что!.. Волей-неволей пришлось Волкодаву чуть не до полудня сидеть во дворе у старейшины, расчёсывая конской щёткой ластившегося к нему Мордаша. И только когда божественная упряжка вывезла солнце к высшей точке небес и Овечий Брод начал опасливо шевелиться – венн окончательно распростился с хозяином и хозяйкой. Вскинул на спину мешок, где помимо прочего лежали в узорном берестяном коробке неусыхаемые дорожные хлебцы, – и теми же воротами покинул пределы погоста. Старейшина провожал его, держа в руках уздечку. Здесь верили: всё, что имеет отношение к лошади, любезно могучему Богу Коней, а значит, обладает способностью изгонять зло.

Дошагав до росстаней, Волкодав оставил по левую руку уже пройденную дорогу и пустился направо. Овечий Брод, как явствовало из его названия, стоял над речушкой; дорога плавно огибала тын и сразу начинала спускаться вниз, к журчащей воде. Осенью здесь действительно прогоняли овечьи стада, и дорога была прорезана в высоком песчаном обрыве, чтобы животным и людям не приходилось одолевать крутизну. Сыпучий песок тёк вниз с обочин, становившихся всё выше. Он обнажал корни сосен, и они корявыми пальцами торчали наружу, силясь удержать ненадёжную ускользающую опору.