Сердце убийцы - Челси Кейн

Его вдруг охватывает непонятное безразличие. Такую же равнодушную отчужденность Арчи наблюдал на лицах заключенных в камерах смертников. Безысходность лишает сопротивление всякого смысла. Тело постепенно теряет чувствительность, превращаясь в массу недвижной плоти. Шеридан пытается пошевелить пальцами, покачать головой, подвигать плечами, но мышцы не слушаются. Он чувствует облегчение. На протяжении своей короткой карьеры детектив отдавал все силы на борьбу с беззаконием, насилием, хаосом. А теперь мог просто махнуть на все рукой.

Греттен улыбается ему, и по этой улыбке Арчи понимает, что эта сумасшедшая играет с ним, как кошка с мышкой. Он попросил одолжение у своей истязательницы и получил его. И более того, испытывает благодарность, отмечая это с бесстрастной отрешенностью.

Ему остается только неподвижно лежать, глядя на хорошо знакомые лампы дневного света и трубы под белым потолком, механически следить краем глаза за тем, как Греттен моет руки, укладывает инструменты на поддон, сбривает волосы у него на животе. Подопытный чувствует кожей прохладу смоченного йодом тампона, а потом укол скальпеля. Острое лезвие в руке вивисектора-садиста сначала с легкостью рассекает кожу, затем под ним лопается мышца.

Арчи старается отстраниться от происходящего, заговорить себя от боли. На мгновение ему кажется, что все не так страшно, он выдюжит. Это не больнее, чем гвозди. Но тут Греттен вставляет в разрез хирургическую скобу и с ее помощью раздвигает края разреза. Нечеловеческая, умопомрачительная, тошнотворная боль пронизывает все его тело, и Шеридан захлебывается в беззвучном вопле — голосовые связки онемели. Он не может раскрыть рта, оторвать голову от кровати, но все же ухитряется кричать внутренним голосом, и с этим раздирающим душу воем теряет сознание.

Лоуэлл дает ему поспать. Когда Арчи приходит в себя, ему кажется, что миновали дни, поскольку в сознании наступило прояснение. Поворачивает голову и совсем близко — всего в нескольких дюймах, почти нос к носу — видит лицо Греттен, она уперла подбородок в поставленные друг на друга кулачки. Трубки в горле уже нет, но болезненное ощущение остается. Детектив понимает, что Лоуэлл не спала. Под бледной кожей на ее лбу проступили тонкие жилки. Ему знакомо выражение ее лица, и он «читает» его почти так же хорошо, как лицо Дебби.

— Что тебе снилось?

Цветные образы проносятся в его голове.

— Я ехал на машине по городу. Искал свой дом, — рассказывает Арчи хриплым, надтреснутым голосом, почти шепотом. — И не мог найти. Адрес забыл. Поэтому ехал наугад, куда глаза глядят. — Иссушенные, потрескавшиеся губы кривятся в невеселой ухмылке. — Интересно, что бы это значило?

— Ты больше никогда не увидишь их, сам знаешь, — отвечает убийца, не меняя позы.

— Да, знаю. — Подопытный опускает взгляд на забинтованный живот. Новая боль тускнеет по сравнению с муками, которые причиняют сломанные ребра. Вся грудь искромсана и приобрела цвет гнилого яблока. Тело кажется рыхлым, как будто слеплено из мокрого песка. Он уже почти не замечает смердящего запаха разлагающейся плоти. И вообще непонятно, для чего оставаться живым? Шеридана все меньше привлекает эта перспектива. — Посылка вручена адресату?

— Я отправила ее Генри. Однако полиция не сообщила об этом прессе.

— Правильно, и не сообщат.

— Почему?

— Сначала они убедятся, что селезенка моя, — поясняет Арчи.

— Я же послала вместе с ней твой бумажник! — недоумевает Греттен.

— Все равно, им надо прежде сопоставить ДНК, — уверяет ее детектив. — Это займет несколько дней.

Лоуэлл опять вплотную приближает к нему свое прекрасное лицо.

— Они поймут, что орган изъят из живого тела. И найдут следы препаратов, которые я ввела в твой организм.

— Для тебя это очень важно, правда? Важно знать, что они знают, что ты со мной делаешь?

— Да!

— Почему?

— Пусть знают, что я причиняю тебе боль. Пусть знают и разыскивают, и все равно не смогут найти. А после я убью тебя. — Греттен мягко, как мать ребенку, кладет ладонь ему на лоб, словно проверяя, не горячий ли. — Но мне не хочется отдавать им тебя, милый. Пожалуй, я так и оставлю их в неведении. Мне нравится время от времени задавать неразрешимые задачки. Жизнь не должна быть слишком обыденной и скучной.

Шеридану неоднократно приходилось под дождем опускаться на корточки перед очередным трупом — множество смертей повидал он на своем веку. И всякий раз спрашивал себя: сколько же еще людей пали жертвами маньяка? Полиция может потратить долгие годы на установление связи между разрозненными убийствами. Арчи посвятил этому десять лет своей жизни. Десять лет искал он ответы на два вопроса: «Кто убийца?» и «Сколько жертв на его счету?» Теперь детектив знает ответ на первый вопрос, но что-то ему подсказывает: ответь он на второй вопрос, в душе сразу захлопнется неведомая дверца, и тогда разорвется связь с той личностью, какой Арчи Шеридан ощущал себя всю предшествующую жизнь. Казалось, чем откровеннее становилась с ним Греттен Лоуэлл, тем больше он запутывался в ее сетях.

Терпение садистки иссякает.

— Ну, спроси же меня, сколько человек я убила! Хочу сделать тебе признание.

Забывшись, он хочет вздохнуть и морщится от боли, причиненной сокращением межреберных мышц. Греттен ждет, на ее лице написано радостное предвкушение. Она похожа на капризную девочку, привыкшую, чтобы ей потакали. Видимо, это единственный способ, каким от нее можно сегодня избавиться.

— Сколько человек ты убила, Греттен?

— Ты будешь ровно двухсотым!

Арчи тяжело сглатывает. Ни хрена себе, думает он. Ну ни хрена себе!

— Это большое достижение, — произносит он вслух.

— Правда, часть из них убили мои любовники. Но они всегда делали это по моему приказанию и выбору. Так что, мне кажется, я имею право занести их на свой счет, как думаешь?

— Думаю, что имеешь.

— Тебе больно? — Ее лицо светится счастьем.

Шеридан кивает.

— Расскажи, что ты чувствуешь!

Он рассказывает, зная, что доставляет ей удовлетворение. А получив удовлетворение, Лоуэлл, возможно, хоть ненадолго оставит его в покое. Разрешит передохнуть. А когда похитительница разрешает передохнуть, пленник получает свои таблетки.

— Не могу вдохнуть. Хочу вдохнуть, а в груди все будто обрывается и печет.

— Как это — печет? — переспрашивает Греттен с сияющими глазами.

Арчи подыскивает слова:

— Словно колючей проволокой дерет. Будто мои легкие обмотаны колючей проволокой, и когда я делаю вдох, колючки впиваются в плоть.

— А шрам болит?

— В нем ощущается неприятное биение. Болит, но по-другому. Вроде бы жжет. Если не двигаться, терпеть можно. И голова болит, особенно где-то в области глаз. В том месте, где ты воткнула в меня скальпель, похоже, возникла инфекция. И кожа чешется. По всему телу. А еще, кажется, руки затекли. Я их не чувствую.

— Хочешь получить свое лекарство от всех болей?

Арчи невольно улыбается, предвкушая щекочущую волну медикаментозного тумана. Даже слюнки потекли.

— Да.

— По максимуму?

— Нет. Не хочу галлюцинаций. Начинает мерещиться моя жизнь, Дебби, как меня ищут…

— Тогда только амфетамин и кодеин?

— Да.

— Добавить таблетку кодеина?

— Да. — Арчи сглатывает слюну.

— А ты меня попроси об этом!

— Можно мне лишнюю таблетку кодеина?

Греттен улыбается.

— Можно.

Она подходит к столу возле стены, отсыпает из пузырьков нужное количество таблеток и возвращается со стаканом воды. Кладет одну таблетку за другой в рот Шеридана, дает запить и даже не проверяет, проглотил ли. В этом нет необходимости.

Транквилизаторы подействуют через пятнадцать минут, и на это время Арчи пытается абстрагироваться от собственного тела. Греттен садится на стул рядом с кроватью, складывает руки на коленях, как послушная девочка, и наблюдает.

— Почему ты решила стать психиатром? — Шеридан «оживает» после долгого молчания.

— Я не психиатр. Просто начиталась книжек.

— Но у тебя же есть медицинское образование?

— Работала в больнице, медсестрой приемного отделения. — Улыбается. — Но из меня получился бы великолепный врач, как думаешь?

— Я, наверное, не смогу ответить на этот вопрос объективно.

Оба замолкают, но у Греттен язык чешется.

— Хочешь узнать о грязной семейке, в которой я росла? — спрашивает она. — Как меня били, насиловали в детстве?

Арчи отрицательно мотает головой.

— Нет, — говорит он глухим голосом, медленно ворочая языком. — Не сейчас.

Лицо начинает покалывать, затем приятное зудение растекается по всему телу. Просто оставайся здесь, в подвале, приказывает он себе. Не думай о Дебби. Не думай о детях. Вообще не думай. Просто лежи.