Я вернусь через тысячу лет. Книга 1 - Исай Давыдов

Обезьяна глядит на нас с улицы насторожённо, но без страха. Видно, понимает, что стекло разделяет нас. Видно, не впервые глядит на людей через стекло. Опытная обезьяна!

Я вздрагиваю от выстрела, который раздаётся у самого моего уха. Оглядываюсь. Вано опускает пистолет. Снова смотрю в окно. В нём маленькая круглая дырочка с разбегающимися лучами – от пули. И уже нет обезьяньей морды. С улицы доносится медленно затихающий стон – жалобный, почти человеческий.

– Зачем ты? – спрашивает Грицько и морщится, и удивлённо пожимает плечами.

– Она натворила бы много бед, – спокойно объясняет Вано. – И как они пробираются через защиту?

– Мы же её выключаем, – объясняет Арстан. – Когда пропускаем стада. Обезьяны успевают… А потом злятся, что не могут выйти.

– Всё-таки жалко её, – тихо произносит Грицько.

Мне тоже жалко. Я никогда не убивал ничего живого. Кроме комаров на Урале да змей на Огненной Земле, куда летал к родителям. И, наверно, не смог бы вот так спокойно убить обезьяну, хотя нас и учили в «Малахите» метко стрелять.

Арстан молча поднимается, включает у дверей уличные прожекторы. Вслед за Арстаном мы выходим на широкое крытое крыльцо. Под окном, раскинув по земле лапы, лежит на спине убитая обезьяна – большая, наверно, в человеческий рост. Она покрыта толстой бурой шерстью. Под головой расплывается тёмное пятно.

Один за другим мы спускаемся по ступенькам с высокого крыльца. Я спускаюсь последним.

И вдруг что-то мохнатое, тяжёлое и невыносимо вонючее сваливается на меня сверху, вспарывает когтями рубашку, а затем и кожу на груди, и урчит за ушами, и вонзает мне сзади в шею острые зубы.

«Обезьяна! Вторая обезьяна!» – думаю я сквозь разрывающую тело боль и пытаюсь удержаться на ногах, потому что понимаю: упаду – погибну. Правой рукой шарю по поясу – ищу пистолет. Но натыкаюсь то на маленький, скользкий слип, то на трубку карлара… Где же пистолет?.. Где пистолет, чёрт возьми?

Крик боли и ужаса против моей воли вырывается из горла. И я вижу, как мелькает в руках у Арстана белый уголок слипа, и после этого вместе с дикой болью и страшной тяжестью на спине проваливаюсь в чёрное небытие.

8. Доллинги

Меня привозят в Город через три дня. Я уже могу ходить и медленно глотаю всякую жидкую пищу – как младенца, меня кормят бульонами и кашками – и медленно выдавливаю из себя самые необходимые слова. Только головы не повернуть: шея и грудь в тугом корсете.

Устраивают меня в стерильно белой двухместной больничной палате. Вторую койку в палате отдают Бируте. Она здесь живёт. Прямо сюда приходит после занятий в школе и здесь готовится к урокам, проверяет в тетрадях каракули своих малышей и не позволяет дежурной сестре ничего делать для меня – всё делает сама.

А утром, когда Бирута в школе, в палату приходит мама и снимает мой ненавистный корсет, и облучает швы на шее и на груди. Швы зарастают быстро. Мама обещает скоро заменить корсет тугой повязкой.

Когда случилась эта беда на ферме, мама сама хотела оперировать меня. Но её не пустили. На ферму вылетела Мария Челидзе. Однако пока она собиралась и летела, операцию провела жена главного полевода, фельдшер Марта Коростецкая. А консультировала её мама – по видеофону, камера которого была подвешена вертикально, прямо над моей злополучной шеей. И всё обошлось идеально: у мамы не могла дрогнуть рука, а Марте не нужно было ломать голову в поисках правильного хода операции.

И даже анестезии не понадобилось. Усыпляющий луч слипа, который направил на обезьяну Арстан, отлично сработал и на меня. После операции я спал больше десяти часов.

По вечерам, после работы, ко мне забегает кто-нибудь из ребят. Но ненадолго. Я догадываюсь: там, в приёмной, предупреждают: не задерживайтесь! Зачем? Неужели я такой тяжелобольной?

Видно, надо вести себя бодрее.

Вообще, чертовски обидно болеть, так ничего и не успев сделать на планете. Но куда денешься?

Несмотря на боль, которой отдаётся в горле каждый шаг, начинаю бродить по коридорам, обнаруживаю очень уютный холл со стереоэкраном и балконом-лоджией, изучаю коридорные пульты управления всякой больничной автоматикой. Никогда раньше не доводилось видеть.

А ведь придётся их ремонтировать!

Впрочем, принципы общие. Разберусь!

На четвёртый день неожиданно встречаю в холле Энн Доллинг и удивлённо таращу глаза.

– Что с тобой, Энн?

Левая рука её странно изогнута, толста и явно неподвижна. Видно, под рубашкой такой же корсет, как и у меня.

– Да вот, ранили… – неохотно отвечает она. – Аборигены.

– Когда?

– Позавчера… – Энн морщится, глядит в сторону. – Не расспрашивай, Сандро! Тебе кто-нибудь расскажет… А мне не хочется.

Энн очень бледна, губы её пылают, тёмные глаза открыты широко, и, наверно, потому она как-то особенно, необычно красива. Она всегда была красива. Но раньше это была привычная красота здоровья и радости. А сейчас – тревожащая, хватающая за душу красота, которую иногда могут придать боль и мука. Эта мука – в необычно больших глазах с расширенными, как бы бездонными зрачками, и в непривычно опущенной кудрявой голове, и в неожиданных морщинках на лбу. За двенадцать дней, что я не видел Энн, она словно постарела на двенадцать лет.

– Очень больно? – тихо спрашиваю я.

– Не тут! – Она показывает правой рукой на левую. – Тут больно! – И тычет пальцем в грудь.

– Обидно?

– Страшно, Сандро! Страшно! Майкл убил его! Убил! – вдруг выкрикивает она и убегает от меня в палату.

Вечером я заставляю Бируту рассказать то, что знают уже все земляне.

Позавчера они отправились за травами, Энн и Майкл. Они фармацевты, и им ещё долго предстоит изучать здешние травы и искать среди них целебные и ядовитые. Работу эту начали трое ребят, прилетевших раньше. Но они не очень много успели, не до того было. И потому лечат здесь в основном привычными земными лекарствами – привезёнными и добытыми из нефти. Однако с травами всё равно работать надо. И фармацевты обязаны изучать их прежде всего в поле.

Доллинги были очень осторожны в лесу. Они не уходили далеко от биолёта, оставленного на обочине дороги, ни на минуту не выключали нашего тягостного спутника, ЭМЗа – индивидуальной электромагнитной защиты, хотя поле ЭМЗа и сковывает, замедляет движения. В поле ЭМЗа не побежишь, не прыгнешь. Даже нагибаться приходится медленно, постепенно, как в тяжёлом противометеоритном космическом скафандре. А Доллингам только и приходилось, что нагибаться.

Должно быть, охотники-pa следили за ними долго. Но напали только тогда, когда Доллинги вышли на поляну и стали открыты со всех сторон. А ра прятались за деревьями.

Энн и Майкл собирали в лабораторный сэк образцы цветов, когда из-за деревьев полетели стрелы. Доллинги медленно выпрямились. Они не боялись стрел. ЭМЗ надёжно защищает от них. Но ведь у ра есть не только луки! А от копьев и палиц ЭМЗ не защищает. От них защищает лишь суперЭМЗ. Но в поле суперЭМЗа человек не может двигаться. И поэтому никто не носит с собой тяжёлый и неудобный аккумулятор суперЭМЗа. Лишь геологи по ночам включают его и спят в его поле.

Стрелы не коснулись Доллингов. Ударившись о невидимую стенку, они попадали в траву. И тогда полетели копья. Энн закричала – копьё разворотило ей плечо.

После этого Майкл начал стрелять. Он ничего больше не мог сделать. Ни карлар, ни слип нельзя применять в поле ЭМЗа. Карлар сожжёт тебя самого, а слип тебя самого усыпит в этом поле. Лишь пуля пробивает его.

Наверно, Майкл ещё и разозлился. Я бы тоже разозлился, конечно, если бы кто-нибудь разворотил плечо моей жене. Он разогнал охотников выстрелами, выключил ЭМЗы и, подхватив Энн на руки, побежал к биолёту.

А когда через полчаса дежурный вертолёт опустился на этой поляне, за деревьями нашли одного убитого охотника и одного раненого – у него были перебиты ноги.

Раненого, конечно, вылечат. Сейчас он в больнице, где-то рядом со мной, в полной безопасности. Лечить его наверняка станут долго, чтобы он побольше увидел, побольше узнал, побольше понял. Даже если и удерёт после этого – будет что рассказать своему племени.

А вот убитого не воскресишь.

– Послезавтра собрание, – говорит Бирута. – Специально для тех, кто прилетел. Пока нас ещё не разбросали по материку. Наверно, будут говорить о Доллингах.

– Я пойду на это собрание, – говорю я.

– Не надо!

– Нет, Рут! Я пойду!

9. Долгое собрание

Мы сидим в физкультурном зале школы – самом большом помещении на Рите. Вокруг овального стола плотными рядами стоят стулья. Шестьсот человек сидят здесь. Тесно в зале.

Меня пристроили в углу, в кресле, которое стоит на сложенных матах. В другом углу, в таком же кресле, сидит Энн. И больше нет кресел в зале. Потому что они занимают слишком много места. Кресла – только для больных.

За столом Тушин и командиры нашего корабля – Фёдор Красный и Пьер Эрвин.