Серьезное и смешное - Алексей Григорьевич Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не зная всего этого, я и попался на марку типа «Летучей мыши». Я должен был вести театр одноактных пьес, а после спектакля в этом же зале конферировать в концерте-кабаре.
Однако очень скоро выяснилось, что никакой «Летучей мышью» и не пахнет: пахло жареным из кухни. По залу шныряли официанты с блюдами, хотя нас заверили раньше, что во время выступлений артистов будет полная тишина. Конечно, соответственно не стесняли себя и посетители — нэпманы. Атмосфера создавалась отвратительная и унизительная.
И вот однажды, когда Виктор Хенкин пел «Песенки шута», по залу пробежал шустрый официант (он, очевидно, подавал особенно заслуженному у официантов нэпману) и поставил поднос с блюдами и бутылками на край сцены…
Взбеленившийся Виктор Яковлевич, который в это время пел песню «Бить в барабан велит король», чисто королевским движением ноги столкнул все это со сцены на пол. И хотя после спектакля нас заверяли, что официант уже уволен, что это случайность, которая не повторится, мы оба в кабаре типа «Летучей мыши» уже не появлялись.
* * *
Как-то один из посетителей кабаре бросил мне реплику. Хотя остроумие ее было средне-мануфактурного уровня, тем не менее я ответил. Расфуфыренные дамы, сидевшие за тем же столиком, завизжали от восторга: как же, их, очевидно, признанный остряк вступил в полемику с конферансье! И нэпман распоясался, стал говорить пошлости. Беседовать с ним в таком тоне я, конечно, не собирался и перестал замечать его.
Мне приходилось выступать и перед взыскательными знатоками, и перед пресыщенными снобами, и перед неискушенными матросами и рабочими первых годов революции — всяческую публику я видел и легко разговаривал с ней. Но таких зрителей, нагло-самодовольных и торжествующих, как они думали, свой реванш, я еще не видал. Внезапно разбогатевший хам-нэпман с супругой, да еще за столом, в обстановке, располагающей к амикошонству и бесцеремонности, вызывал чувство брезгливости. И я впервые растерялся.
Как с ними разговаривать, я не знал: они считали себя умнее, остроумнее, находчивее и, главное, богаче любого конферансье, и мои колкости и остроты отскакивали от их толстой кожи, а их остроты были на грани неприличия и за гранью пошлости, они парализовали мой язык, заставляли цепенеть мой мозг. Ежевечерне, прежде чем начать концерт, я долго стоял за занавесом и потом выталкивал себя на просцениум за шиворот. До сих пор я с отвращением вспоминаю этот мучительный период моей театральной жизни.
Однако вернемся к моему столкновению с нэпманом. Хотя я отмалчивался, он не унимался и уже начал вслух критиковать артистов… И вдруг в зале раздался громкий, властный голос, ответивший на очередную нэпмановскую пошлость уничтожающей репликой. Но с нэпмана как с гуся вода… Однако на следующую его «остроту» тот же голос ответил так резко, нарочито грубо, оскорбительно, что мне пришлось вмешаться и разрядить атмосферу шуткой, давшей возможность нэпману ретироваться не очень посрамленным.
Окончился концерт, и за кулисы вошел большой человек с властным, как будто знакомым лицом. Он протянул мне руку.
— Маяковский. Что же вы, Алексеев, с ними, с нэпманами, шуточками да вежливенькими словами разговариваете? Не церемоньтесь! У них шкуры толстые! Бейте их! Уничтожайте словами!
— Владимир Владимирович, они же здесь вроде гостей, а я все-таки вроде хозяина…
— А-а-а-а… Вы хозяин ресторана? Не знал!
— Нет, конечно, но я хозяин концерта, и, если очень обижать их, они больше не придут…
— Ну и пусть сидят дома! Вам-то что? Сами говорите — не хозяин.
Посидел Маяковский, пока я вылезал из фрака; на улицу вышли вместе!
— Ну, заходите ко мне, Алексеев. Запишите телефон и заходите.
— Спасибо. Буду рад и вас видеть у себя.
Мы много раз встречались у него, у меня, у Николая Николаевича Асеева, в нашем клубе…
Все это, само собой разумеется, не дает мне права пытаться связать свое имя с именем Маяковского. Мне хочется сказать только, что выступления Маяковского на эстраде были выступлениями и поэта и конферансье в лучшем смысле этого слова: и когда он читал стихи или доклад, и когда он оппонировал докладчику, он всегда разговаривал с публикой! О его блестящих репликах и ответах-экспромтах много писали, вспоминали и будут вспоминать. Да, он конферировал и не чурался этого слова!
Хочется по этому поводу рассказать один комический эпизод, происшедший в Ялте летом 1926 года. В гостиницу, где жил Владимир Владимирович, приезжает однажды журналист Брагин, ищет Маяковского, находит его у меня в номере и зовет в Никитский сад почитать стихи для комсомольцев. Маяковский никак не соглашается — занят, пишет сценарий. Брагин не отстает.
— Да и не хочется мне таскаться одному… скучно… — рокочет Маяковский, — вот уговорите Алексеева поехать за компанию, тогда и я поеду.
Долго уговаривать меня не пришлось, и Брагин предложил приехать пораньше: он пришлет линейку, мы осмотрим сад, пообедаем у них, а после выступления он отвезет нас домой.
В назначенный день приехала за нами большая линейка, и Маяковский пригласил в поездку отдыхавшего в Ялте артиста балета Большого театра Виктора Ивановича Цаплина с женой. Подъехали мы к Никитскому саду. У входа старичок просит предъявить билет. Маяковский обозлился:
— Как же это? Я сам на себя билет покупать буду? Ни за что! Позовите Брагина.
Билеты мы, конечно, купили, но когда оказалось, что цена билета всего тридцать копеек, Маяковский зарычал:
— Как? Всего тридцать копеек? На Маяковского?!!
И расхохотался. Пошли мы по саду, потом в контору, потом в дирекцию — Брагина нигде нет, и никто не знает, что Маяковский должен читать и… и обедать.
Кто хорошо знал Владимира Владимировича, может себе представить, как он разбушевался!
— Идем отсюда!
И потащил нас в какой-то грузинский кабачок в нескольких шагах от сада. Поели мы шашлыки, и только нам подали нарезанный ломтями огромный арбуз, входят три или четыре (сейчас не помню) типичных дореволюционных интеллигента в пенсне на шнурочках (Брагина среди них не было, убоялся!), и пошли они расшаркиваться с медовыми улыбками на устах:
— Владимир Владимирович! Ах!
— Владимир Владимирович! Ох!
— Такое печальное недоразумение!
Но Маяковский резко оборвал эти причитания:
— Читать не буду.
Но, конечно, читал. Вечером в клубе вышел на эстраду, снял пиджак, откупорил бутылку пива и читал, читал…
Верный своему обещанию рассказывать здесь только то, о чем другие еще не рассказывали, я умолчу о том, как читал Маяковский. Молодежь принимала его восторженно и долго не отпускала.
И вот едем мы обратно в Ялту. Чудная южная лунная ночь. По одну сторону линейки сидит Маяковский, рядом
