Принцесса Клевская (сборник) - Мари Мадлен де Лафайет

Внутренний голос Консалва умолк. Ни на один из заданных себе вопросов ответа он не нашел. Вдруг его как будто обожгло. Он решительно поднялся с постели и, несмотря на слабость и ноющие раны, приказал доставить его к королю. Увидев Консалва, дон Гарсия удивился, но еще большим было его удивление, когда он узнал, зачем его друг пожаловал.

– Сеньор, – обратился Консалв к королю, – если вы по-прежнему добры ко мне, отмените казнь Аламира. От его жизни зависит моя жизнь.

– Консалв, о чем вы говорите? – Король отказывался понимать. – И как может статься, что сохранение жизни человеку, который причинил вам столько страданий, может успокоить вашу душу?

– Я выполняю просьбу Заиды, сеньор. Я не могу уронить себя в ее глазах. Она знает, что я люблю ее и ненавижу принца Тарского, и тем не менее верит в меня и умоляет сделать все, чтобы спасти ее возлюбленного от неминуемой гибели. Заида обращается ко мне за помощью, и моя честь не позволяет отказать ей. Помогите мне выполнить ее просьбу.

– Я отказываюсь внимать чувствам, рожденным вашим слепым великодушием и любовью, которая лишает вас здравого смысла. Я не имею права поступиться своими и вашими интересами. Принц Тарский должен умереть в назидание королю Кордовы. Это научит его уважать противника и в то же время успокоит мои войска, готовые выйти из повиновения. Смерть Аламира к тому же отдаст в ваши руки Заиду и вернет вам душевный покой.

– О каком покое может идти речь, сеньор, если я буду знать, что смерть принца Тарского повергла Заиду в отчаяние, а на меня обрушила ее гнев, – с болью в голосе возразил Консалв. – Мне не отнять Заиду ни у живого, ни у мертвого соперника. Стоит ли пытать судьбу бездумным упрямством? Пусть лучше Заида по-женски посочувствует мне как неудачливому влюбленному, чем станет относиться с ненавистью и презрением.

– Не торопитесь, Консалв, с вашим требованием ко мне и подумайте хорошенько, так ли уж вы желаете того, чего у меня просите.

– Нет, сеньор, мне не о чем думать – своего решения я не изменю. Меня уже посетила недостойная мысль о том, что смерть Аламира сулит мне какие-то надежды, и не стоит к этому возвращаться. Я не хочу, чтобы Заида могла заподозрить меня в непорядочности. Умоляю вас, ваше величество, не отказать мне в моей дерзкой просьбе и сегодня же объявить в войсках о вашей королевской воле помиловать принца Тарского.

– Хорошо, – сказал после некоторого раздумья дон Гарсия, – я отступаю перед вашим благородством, но с обнародованием моей воли придется подождать. Вам известно о наших планах относительно Оропесы. Ее жители обещали нам открыть сегодняшней ночью ворота крепости. Если атака будет успешной, солдаты на радостях станут уступчивее, и нам удастся избежать волнений. В крепости находится Фелима. Она попадет в наши руки, и от нее вы сможете узнать, любит ли Заида Аламира. Задумайтесь о своей судьбе, прежде чем решать судьбу принца, и постарайтесь принять верное решение, чтобы потом не раскаиваться.

– Благодарю вас, сеньор, за вашу доброту. Но захочет ли Фелима открыть мне тайну Заиды?

– Командовать штурмом Оропесы будет дон Олмонд. Скажите ему, что вы выполните просьбу Фелимы лишь в том случае, если будете знать причины, заставившие ее принять так близко к сердцу судьбу Аламира, и дон Олмонд доставит вам ответ на вопрос, который вас мучает.

– Я последую вашему совету, сеньор, но будьте великодушны до конца и уважьте еще одну мою просьбу. Позвольте мне лично уговорить солдат, чтобы они сами обратились к вам с прошением о помиловании Аламира сразу же после взятия Оропесы. Захватив крепость, дон Олмонд узнает от Фелимы все о чувствах Заиды к Аламиру, но умолчит о данном мне вашим величеством обещании. Заида, прослышав о том, как вы объявили появившимся во главе со мной у вашего шатра солдатам о своем решении помиловать принца Тарского, уверится, что я при первой же возможности откликнулся на ее просьбу. Мое беспрекословное повиновение ее желаниям докажет ей, что, потеряв надежду на ее сердце, я не потерял чести и сохранил право на ее уважение.

Король не только оценил величие души Консалва, но и посоветовал ему немедленно отписать дону Олмонду и сообщить, как ему поступать дальше. Более того, он провел с ним остаток ночи, видя, сколько душевных мук пришлось пережить за прошедший день его любимцу, который предпочел похоронить остатки надежды стать обладателем сердца любимой женщины, чем поступиться достоинством, не сулившим ему никаких выгод.

Утром короля оповестили о взятии Оропесы, и он поспешил с радостной вестью к Консалву, предоставив ему право самому распорядиться судьбой Аламира. Консалв встретил слова короля с такой радостью, будто речь шла не о спасении жизни его соперника, а о его собственном счастье. Он приказал отнести себя в лагерь и обратился к солдатам с горящими глазами и голосом, каким обычно звал их на бой, вселяя в их сердца мужество и отвагу. Он сказал им, что они, его верные соратники, навлекут на него позор, если будут требовать от короля смерти несчастного принца Тарского, вся вина которого заключается лишь в том, что тот поднял руку на их начальника. Он призывал их подумать о том, что эта смерть запятнает его честь, добытую благодаря им в боях, и вынудит его оставить армию и покинуть Испанию. Консалв предложил им выбор: или он сейчас же идет к королю и просит его величество с Богом отпустить его на все четыре стороны, или они идут вместе с ним к королю с просьбой сохранить жизнь принцу Тарскому. Солдаты, не дав договорить Консалву, бросились к нему, умоляя не покидать их. Подхватив носилки с раненым военачальником, они понесли его к шатру короля, выкрикивая требования отменить казнь с той же решимостью, с какой несколько дней назад требовали отсечь арабскому принцу голову.

Дон Олмонд тем временем при всех заботах, которые свалились на него во взятой крепости, ни на минуту не забывал о просьбе Консалва. Улучив минутку для встречи с Фелимой, он попросил разрешения увидеться с ней, причем сделал это с такой учтивостью, которая, при его положении победителя, не могла не удивить окружающих. Фелима пребывала в глубокой печали, вызванной как тяжелыми событиями дня, так и болезнью матери. Как только они остались вдвоем, она заговорила первой:

– Какую весть вы принесли мне, дон Олмонд? Что вам удалось сделать? Добились ли вы у Консалва согласия помочь Аламиру?

– Сеньора, судьба принца Тарского – в ваших руках, – ответил дон Олмонд.

– В моих? – удивилась Фелима. – Чем же я могу помочь ему в моем положении пленницы?

– Я могу обещать вам, что с Аламиром ничего не случится, но для этого вы должны рассказать мне все, что знаете о нем и по каким причинам так печетесь о его судьбе.

– Ах, дон Олмонд, – воскликнула Фелима, – неужели это так важно!

Затем, немного помолчав, гордо выпрямилась и сказала:

– Разве вам не известно, что принц Тарский родственник Осмина и Зулемы? Я знаю его уже много лет, и это весьма достойный человек. Этого более чем достаточно, чтобы принять участие в его судьбе.

– У вас должны быть для этого и другие, более веские, причины. Если вы не считаете возможным открыть их, вы вольны это сделать, но в таком случае и я беру назад свое обещание.

– Я просто поражена, дон Олмонд, как низко вы оцениваете жизнь принца Тарского! И что только могло побудить вас обратиться ко мне с этой просьбой?

– Этого, сеньора, я вам сказать не могу, – ответил дон Олмонд. – Но, простите мне мою настойчивость, могу лишь повторить: от этого зависит его жизнь.

Фелима опустила глаза и погрузилась в раздумье. На этот раз ее молчание было настолько долгим, что заставило дона Олмонда заволноваться. Наконец, как бы очнувшись, она заговорила твердым голосом:

– В таком случае, дон Олмонд, я должна вам рассказать то, о чем по своей воле никогда бы никому не поведала. Но о вас я всегда была самого лучшего мнения, и вера в вас и мое желание спасти жизнь Аламира помогают мне решиться на этот шаг. Обещайте мне не разглашать мою тайну и наберитесь терпения выслушать меня – моя исповедь перед вами будет долгой.

История Заиды и Фелимы

– У халифа Османа, о котором вы, несомненно, немало наслышаны, был брат Сид Рахис[73], который мог, по праву первородства, потребовать у брата трон, но оказался всеми покинутым, даже теми, кто подбивал его к захвату власти. Он смирился со своей горькой участью, и халиф отправил его наместником на остров Кипр. Зулема и Осмин, имена которых вам также известны, были его детьми. Маленькие красивые мальчики выросли в мужественных воинов и влюбились в очаровательные создания – в двух сестер благороднейшего княжеского рода, который правил на острове до прихода арабов. Одну из сестер звали Аласинтия, другую – Беления. Осмин и Зулема, прекрасно знавшие греческий язык, без труда объяснились им в своих чувствах, и их объяснения были встречены более чем благожелательно. Очаровательные девицы были христианками, но это не помешало им ответить на чувства братьев взаимностью. Как только Сид Рахис скончался и братья освободились от опеки отца, Зулема женился на Аласинтии, а Осмин – на Белении. Мужья не только не возражали против христианского воспитания своих детей, но и сами подумывали о том, чтобы обратиться в христианство. Заида была дочерью Зулемы и Аласинтии, я – Осмина и Белении. Несколько лет влюбленные мужья прожили при своих женах на Кипре, но затем, следуя заветам честолюбивого отца и повинуясь собственному желанию прославиться и занять более высокое положение, уехали в Африку. Надежды их быстро оправдались, и при дворе нового халифа, сменившего Османа, они завоевали почет и уважение, что сказалось и на положении Аласинтии и Белении, которых мужья оставили на Кипре. Прошло пять или шесть лет, Зулема и Осмин не возвращались, и наши матери загрустили. До них доходила молва, что их мужей удерживают в Африке не только военные приключения, и они почувствовали себя одинокими и покинутыми. Аласинтия всю себя отдала Заиде, которая подрастала и требовала все больше внимания, Беления занялась моим воспитанием и образованием, желая сделать из меня даму света.