Последний год - Алексей Новиков

– Пусть только не медлит с женитьбой, – еще раз пояснил император, – и сохрани его бог и все святые, если вздумает что-нибудь болтать. Вручаю его судьбу в твои надежные руки, Адлерберг!

– Его сиятельство граф Бенкендорф, – доложил, раскрывая двери, камер-лакей.

Генерал Адлерберг покинул кабинет, удостоенный сердечного доверия императора. Всемогущий и всеведущий граф Бенкендорф приступил к очередному докладу, понятия не имея о тех обстоятельствах, которыми только что и, как всегда, счастливо воспользовался генерал Адлерберг…

Глава четырнадцатая

Дантеса держала в постели легкая простуда. В недомогании была своя приятность – поручик был освобожден от службы. Ох, эта чертова служба у русских! Командир полка, наверное, полагает, что офицеры должны день и ночь думать об учениях, солдатских киверах или исправности строевых лошадей. А ему, барону Геккерену, плевать и на лошадей и на самого полкового командира!

Дантес нежился и раздумывал об удовольствиях ближайших дней. Приглашений приходит столько, что он сможет видеть Натали каждый день. Но рядом с ней вечно торчит муж, похожий на мрачного демона, стерегущего красавицу… На какое-то мгновение он задумался об этом несносном муже, который никак не хочет посторониться.

Чем больше вращается в петербургском обществе Дантес, тем яснее видит: ряды могущественных врагов Пушкина растут, но у него никогда не будет ни друзей, ни защитников ни в одной порядочной гостиной. Барон Дантес Геккерен очень хорошо знает, что эту ненависть к Пушкину порождают его сочинения. Жорж не собирается их штудировать. Они, либералы, везде одинаково скучны и дерзки. Недаром Пушкин отдан под надзор графа Бенкендорфа, играющего столь важную роль в России. Очень хорошо!

…А Натали? Вероятно, Натали думает, что совершает чудеса храбрости, когда танцует с ним на балах. Давно надоели ее вечные страхи! Пора освободить ее от предрассудков!

Дантес хмурится. Ни тактика, ни стратегия галоп-романов не давали ясных указаний на то, как и где можно победно завершить в чопорном Петербурге атаку на женщину из общества, связанную светским этикетом и семейными запретами.

Подле Натали был не только муж, но еще и Катенька, милое чудовище, влюбленная фурия! Но может ли она быть ширмой? И согласится ли она этой ширмой стать? Впрочем, Катеньку можно купить. И цена ей небольшая. Один-два поцелуя… Тогда Катенька исполнит все. Уж очень она горяча. Крутой кипяток. Или, как это говорят по-русски, горячий сбитень!

Поручик заливался смехом, когда в его спальню пришел озабоченный барон Луи Геккерен.

– Я рад, что ты так весел, Жорж!

– От вас зависит, чтобы я не впал в отчаяние. Если вы опять будете говорить мне, чтобы я отказался от Натали…

– Таков мой долг, Жорж! Я теряю надежду, но еще не потерял терпения… В слепом увлечении ты стремишься навстречу неведомым опасностям.

– Эти опасности будут только расти, если посланник его величества короля Голландии будет преследовать госпожу Пушкину своими благочестивыми наставлениями, привлекая к ней глаза и уши любопытных… Натали боязлива, и я должен заявить решительную просьбу: предоставьте действовать мне! Вот видите, от моей веселости не осталось и следа… – Поручик вдруг что-то вспомнил: – Как говорят по-русски, батюшка, сбитень, да? – К полному недоумению барона Луи Геккерена, Жорж снова залился смехом.

– Какой сбитень? – спросил в растерянности старый барон. – Или ты сходишь с ума?

– Ничуть, батюшка, ничуть! И, находясь в здравом уме, я клянусь вам именем пресвятой девы: не в моих правилах отступать!

– Жорж! Я задам тебе последний вопрос: что скажет император? Милостивое внимание его к госпоже Пушкиной…

– Император? – перебил Дантес. – У его величества – клянусь святым Сульпицием – нет шанса там, где охотится ваш сын. Зову небо в свидетели: императора, как и мужа Натали, я не собираюсь посвящать в мою игру!

Барон Луи хотел в гневе покинуть сына. Слуга подал Дантесу какое-то письмо.

Дантес вскрыл его. Высоко поднял брови не то от недоумения, не то от досады.

– Мой бог! Я и вправду не был целую вечность у генерала Адлерберга. В первый же выезд после болезни придется поскучать у него полчаса.

Он снова перечитывает письмо. В письме есть что-то недосказанное, от чего Жорж вновь недоуменно поднимает брови.

– «Я льщу себя надеждой, – читает он вслух, – что вы, несмотря на рассеянную жизнь, которая заполняет ваше время, не замедлите с посещением, которого я жду. Ваш Адлерберг».

– Что там могло случиться, Жорж? – спрашивает барон Луи. Он хорошо понимает, что близкий к императору генерал Адлерберг не рассылает без особой причины приглашений поручикам, даже очень хорошо ему знакомым… – Ты будешь мне отвечать? – настаивает посланник.

Жорж молчит. Вместо ответа он вертит письмо в руках.

Глава пятнадцатая

Первого ноября Пушкин читал у Вяземских «Капитанскую дочку». Развернул рукопись и, словно вглядываясь в глубь времен, отошедших в вечность, стал читать неторопливо:

– «Отец мой, Андрей Петрович Гринев, в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором…»

И вот уже благословил Андрей Петрович сына, недоросля Петрушу. Петруша отправляется на дальнюю службу в Оренбург. После первых приключений молодого человека в Симбирске дорожная кибитка снова движется по печальным пустыням, покрытым снегом…

Немногие из гостей, приглашенные хозяевами на обещанный им пир русской словесности, слушали с неослабным вниманием.

Когда из мутного кружения метели выступил дорожный мужик, с первой же минуты поразивший попавшего в буран барчука сметливостью и тонкостью чутья, никто не заметил, что повесть, начатая в дворянской семье, взяла крутой поворот. И то сказать – мало ли дорожных мужиков встречается господам на перепутье?

Разумеется, хозяин дома, князь Вяземский, хорошо знал, какая роль предназначена в повести этому вожатому, который вскоре станет вожаком народного восстания. Не раз беседовал он с поэтом. Теперь Петр Андреевич, отвлекшись от мыслей об исторических событиях, слушал, весь предавшись удовольствию. Только великий художник мог создать это полотно! Нет равных Пушкину!

А Александр Сергеевич, читая, то пригладит рассыпающиеся волосы, то поведет глазом, то прищурится, и тогда таинственный разговор, который ведут при бариче дорожный мужик с хозяином постоялого двора, наполняется непосредственной живостью народной речи.

Петр Андреевич переводит взор на жену. Вера Федоровна даже подалась вперед в своем кресле. Не может скрыть восхищения.

Кому бы, как не Вяземским, знать Пушкина? А вот читает он «Капитанскую дочку» – и, кажется, будь сам автор на подозрительном постоялом дворе, сошел бы за своего человека в иносказательном разговоре, который наперебой пересыпают крылатыми присказками чернобородый вожатый и яицкий казак, вкладывая в эти присказки особый, мужицкий смысл.

…В повести обозначилась любовная линия. Вчерашний недоросль, Петруша Гринев, занимавшийся дома тем, что, замыслив превратить географическую карту в бумажного змея прилаживал мочальный хвост к мысу Доброй Надежды, ныне офицер Белогорской крепости, готовился к поединку в защиту полюбившейся ему девушки.

Наталья Николаевна Пушкина на минуту прислушалась. Но какое ей дело до вымышленных романов, да еще уснащенных дуэлями? Вот уже несколько дней она нигде не встречает барона Дантеса-Геккерена. Говорят, он болен. Может быть, опасно?

На последних балах ее танцы были, как всегда, разобраны заранее и на весь вечер. Неужто же она ждала еще одного приглашения? Какой вздор!

А Жоржа нет как нет. И тотчас спокойнее стал Александр Сергеевич. В эти дни он чаще покидал свой кабинет, чаще звал ее к друзьям.

– Дай срок, славно заживем с тобой, жёнка!

Вот и сегодня он так просил, чтобы она ехала к Вяземским. Наталья Николаевна взглянула на мужа. Он был увлечен чтением повести. А сколько новых у него морщин! Совсем перестали виться волосы… И опять та же неотвязная мысль: может быть, Жорж болен смертельно?..

События в «Капитанской дочке» нарастали.

…Софья Николаевна Карамзина слушала Пушкина, не замечая тех подчеркнуто восхищенных взглядов, которые посылал в ее сторону Василий Андреевич Жуковский. Жуковский питает к ней давнюю симпатию и пользуется каждым случаем, чтобы осуществить свое невинное волокитство. Впрочем, безгрешны все помыслы поэта, пребывающего в горнем мире.

Василий Андреевич слушает чтение, сохраняя благостное спокойствие. Только иногда по добродушному лицу пробежит еле уловимая тень: не то скорбит, глядя на автора «Капитанской дочки», благочестивая душа Жуковского, не то осуждает неискоренимую страсть Пушкина к описанию мятежей. Так оно и есть! Опять добрался до богомерзкого бунта!

Буран, поднявшийся в оренбургских степях, разражается грозной бурей на необъятных просторах России. Слушает Жуковский и недовольно морщится: вон как расписал Александр Сергеевич! От первого натиска взбунтовавшейся черни падают, как карточные домики, царские крепости. Зловещим дымом пожарищ заволакивает города и помещичьи усадьбы. Растут не по дням, а по часам толпы мятежников, среди которых находятся кроме казаков и помещичьих крестьян даже башкирцы и калмыки… Бунт показан будущему читателю в каком-то всеобщем единстве и будто бы в непреодолимой силе. Нет, не описанием бунтов, а призывом к миру и благоволению на земле может прославиться в потомстве имя сочинителя…