Критская Телица - Эрик Хелм

Весла ударили слаженно и немедля.

* * *

— Н-да... — задумчиво произнес капитан, дослушав перебивавших друг друга Диоклеса и Кенея, которые в известной степени вернули себе душевное равновесие, опустошив на двоих целую амфору неразбавленного фессалийского («Левку», по личному распоряжению Арсинои, снабжали наилучшими винами и яствами).

Оба наемника расположились на носу миопароны, спинами к бортам, и блаженствовали, тупо уставясь в усеянное звездами небо.

— Н-да, — повторил этруск и надолго умолк.

Приведенную в чувство Эфру не без удобства устроили на войлочной подстилке посреди палубы, рядом с мачтой, однако развязывать отнюдь не спешили. Напротив, тщательно проверили путы, подтянули подозрительно выглядевшие узлы, обмотали несколькими витками тонкой, но прочной цепи. Девушка только скалилась и раз-другой попыталась укусить моряков.

— Это твоя вина, — бесцветным голосом вымолвил Гирр.

— Это наше общее счастье, — отозвался Расенна. — Вообрази-ка на минутку, что подобное приключилось бы в Архипелаге... Молодцы, как выяснилось, немного — самую малость — навыкли работать руками. А в подобном деле еще и головы требуются... Сам Тиния[42] позаботился избавить меня от банды никчемных неумех. Новый экипаж придется, думаю, набирать капитану, — а не начальнику дворцовой стражи.

— Поговорим в Кидонии!

— Разумеется. Если захочешь. Но тогда, не обессудь, выясним: откуда проведал надзиратель Гирр о... м-м-м... да! — ты подыскал удачное выражение — об официально пожалованном праве первой ночи. Заодно полюбопытствуем: наделен ли был означенный Гирр столь же официальным правом сеять возмущение среди моряков «Левки», разглашая государственную тайну и, по сути, нарушая торжественный священный обет молчания, принесенный царице... По-прежнему хочешь поговорить в Кидонии? Не передумал?

Критянин поник. Удалился на корму и угрюмо уставился в темные волны.

Надувался парус, храпели во сне утомленные гребцы, журчала стремившаяся мимо корабельного корпуса вода.

— Стало быть, уложила Пелия ножом на расстоянии десяти локтей? — негромко спросил этруск.

— Да! И дралась, точно дикая кошка! Счастье, что нас оказалось восемь человек... Иначе наверняка бы вырвалась и умчалась! Или еще кого-нибудь угробила!

— Безусловно, — кивнул Расенна. — Я не сомневаюсь в этом.

Диоклес почуял издевку, засопел, однако возражать капитану побоялся. Можно было, впрочем, выместить злобу гораздо проще. И безопаснее.

А главное, приятнее.

Верзила поднялся, широко, с хрустом потянулся, помотал головой.

— Волчица, сдается, очухалась... Ну-кось...

Наемник тяжело прошагал к мачте, остановился, обозревая лежащую Эфру, подбоченился.

— Кеней, подсоби-ка чуток!

— В чем подсобить? — осведомился Расенна.

— Я хочу маленько поквитаться с девочкой. За себя и за всех прочих. Сейчас попляшешь, стерва, — прибавил Диоклес, обращаясь к амазонке. — Ух, и попляшешь!

— Ни с места! — еле слышно шепнул этруск попытавшемуся встать Кенею. — Сидеть, выродок, если жизнью дорожишь...

Кеней повиновался беспрекословно.

Услыхав приближающуюся поступь, Диоклес обернулся.

— Лучше я пособлю, — произнес Расенна. — Ты разумеешь по-гречески? — спросил он Эфру.

Девушка сверкнула незаплывшим глазом и промолчала.

— Конечно, разумеешь. Только разговаривать со мной не изволишь... Крепкий орешек. Молодчина.

— Расколем! — заверил Диоклес и расстегнул набедренную повязку. — Подержи-ка молодку за плечи, командир.

Охмелевший, возбужденный наемник дерзил непроизвольно, забывая, кто стоит рядом. Этруск бесстрастно пропустил панибратскую просьбу мимо ушей.

Нагнувшись, Диоклес перерезал путы на Эфриных ногах. Девушка слегка вздрогнула и шевельнулась, пробуя затекшие мышцы, попыталась восстановить обращение крови в измученных венах.

— А что, собственно, ты собираешься предпринять? — полюбопытствовал этруск, упорно изъясняясь на греческом.

Наемник заржал.

— Хороший вопрос! Ой, хороший!

— И все-таки? Отвечай по-эллински, пускай и она слышит.

Диоклес продолжал гоготать.

— Потише, приятель, перебудишь гребцов, а им, сердечным, отдых требуется.

— Я-то умолкну, — сказал отсмеявшийся головорез, — только вот эта гадюка, пожалуй, верещать возьмется!

Он коротко пнул простертую Эфру ногой.

— Гадюки не умеют верещать, — беззлобно возразил этруск. — Они помалкивают, даже когда очень больно и страшно. В худшем случае шипят...

— Эта заверещит!

Оглядев свой изготовившийся к бою дрот, наемник остался доволен.

— Вот, паскуда, — обратился Диоклес к амазонке. — Любуйся! Это для тебя...

Завершить начатую тираду не удалось.

Эфра поймала напрягшейся стопой Диоклесову лодыжку, резко ударила ногою пониже колена Верзила грохнулся плашмя.

Закопошились потревоженные гребцы. Обернулся тосковавший на корме соглядатай Гирр. Очумевший от выпитого Кеней остался вполне безучастен. Теперь ему больше и прежде всего хотелось подремать.

— Хм! — буркнул Расенна. — Девочка-то и впрямь сущая прелесть... Не бойся, — бросил он Эфре, — ты в безопасности. Даю слово.

Диоклес приподнялся на локте, растирая ушибленный затылок:

— Ну, сволочь!..

Он вынул из ножен широкий бронзовый клинок, не без труда встал и сделал решительный шаг вперед:

— Ну, шлюха, молись богам!

Повернулся к Расенне, пьяно подмигнул.

— Послушай, командир, сказывают, будто амазонки правую грудь себе отрезают...

— Полная и несусветная чушь, — ответил этруск, не спуская с великана внимательных глаз.

— Чтоб мечом сподручнее махать!

— Как видишь, это архидурацкая выходка, — терпеливо, точно ученика бестолкового наставляя, сказал Расенна.

— Вижу, — осклабился Диоклес. — Только знаешь, Расенна?.. А?

— Что именно? — спросил капитан.

— Сейчас появятся одногрудые... Гы!

— Сейчас появятся спящие, — возразил этруск. — Ступай на бак и немедленно заваливайся. Приказываю. Утро вечера мудренее.

— Да? О-отлично... Только сначала появятся одногрудые...

— Повторяю: появятся спящие. Марш отсюда!

Диоклес уже наклонялся над связанной девушкой.

— А я... говорю... одногрудые появятся...

— Ошибаешься. Их не бывает.

Наемник взвыл от боли.

Расенна запустил пальцы левой руки в его густые волосы, крепко ухватил, запрокинул голову Диоклеса почти к лопаткам. Правой рукой вывернул негодяю кисть. Бронзовый нож зазвенел о палубные доски.

Отшвырнув подчиненного к борту, этруск зарычал:

— Спать, выродок, пропойца паршивый! На берегу, небось, поскромнее держался!

— Да я тебя, тварь!.. — прохрипел Диоклес.

И бросился на Расенну.

Это было просчетом.

Вполне объяснимым просчетом, ибо верзила обретался под изрядным хмельком, и гарпии были ему не сестры.

Но, тем не менее, последним в беспутной Диоклесовой жизни.

Этруск отступил — проворно и почти небрежно.

Подставил нападающему ногу.

И, когда мерзавец растянулся ничком, в кровь обдирая искаженную злобой физиономию, Расенна прыгнул.

Обрушился обеими стопами на крестец упавшего, ломая позвоночник и дробя тазовые кости. Весу в этруске было, как уже упоминалось, три с половиной аттических таланта. А использованный прием оказался бы смертоносным и при меньшей тяжести победителя.

Раздался громкий, устрашающий хруст и пронзительный вой, в котором не слышалось ничего человеческого.

— Боюсь, теперь появятся акулы! — процедил Расенна, перебрасывая потерявшего сознание головореза через бортовые перила.

Для разнообразия даже Гирр одобрил этот поступок, ибо слыхал беседу этруска с Диоклесом от начала и до конца.

Прикончив бунтовщика и дождавшись, покуда волнение, вызванное рукопашной схваткой, уляжется, этруск подошел к Эфре и уселся рядом, оставив, однако, меж девушкой и собою расстояние столь же приличное, сколь и разумное.

Обученную хитроумным способам защиты пленницу надлежало принимать всерьез.

— Мы не ахейцы, — спокойно и дружелюбно произнес капитан. — Также не хетты, не каппадокийцы... не принадлежим ни к одному из враждебных вашему племени народу. Не питаем к амазонкам ни малейшей вражды.

Эфра безмолвствовала.

— Люди, состоявшие под моим началом и потрепанные твоими соратницами...

Девушка осторожно повернула голову.

— Да, — сказал Расенна. — Похитителей настиг весьма лихой летучий отряд. Уцелело только двое. Одного я в твоем присутствии скормил рыбам. За жестокость и неподчинение.

О гибели самого отряда и о собственной меткости этруск предпочел не распространяться.

— Эти люди заслуженно поплатились, ибо нарушили строжайший приказ: набрать питьевой воды и незаметно возвратиться на корабль, никому не чиня обид и, по возможности, избегая любых и всяких стычек.

Расенна лгал бойко и довольно связно.