Верховный Издеватель - Андрей Владимирович Рощектаев

для кошмара! У каждого – своя формула страха. Его личного, иррационального. То, от чего один пожмёт плечами, другой – плечами передёрнет.

Сухопутный человек теряется, увидав сразу столько воды. Ну, и зачем её столько налили? Зачем не видно земли на горизонте? Так не бывает! Это так же немыслимо, как если б под ногами вместо пола было небо. Не на что опереться? Взгляду, как и ногам, надо же на что-то опираться! Не умеющие плавать не чувствуют опоры в воде.

– Нет, мам… ну зачем всё-таки такие большие озёра!?

– За мясом, – ответила я.

Ромка у нас – очень-очень сухопутный ребёнок. Хоть и живём мы в городе, где с одной стороны Балтийское море, с другой – Ладожское… ну, тоже почти море… – но он в море-то ещё ни разу не был! Вот так, с этими домашне-компьютерными романтиками! Пока им мир за окном не откроешь, так и будут знать его "пошагово" и постранично.

Я, чтоб взбодрить, посмеялась над Ромкой: "На море живёшь, а моря не знаешь? Хотя у нас во дворе чайки на проводах сидят, как вороны". А он подумал и срезал меня неотразимым доводом:

– Ну и что, мам! Леголас ведь тоже слышал крики чаек, но ни разу не был на море.

И простодушно-хитро улыбнулся – как только он умеет улыбаться.

Я задумалась. Вот ведь интересно, что у Профессора, действительно, море появляется лишь в самом конце Книги! Прямо какое-то – "море обетованное". Финал всей временной жизни.

Словно вечность, океан огромен,

И сильна спокойствием волна.

И когда мне тесно в старом доме,

Я встаю у третьего окна(1).

Я ведь тоже – человек сухопутный, хотя по имени и Морская. А уж по отношению к тому океану, который "вечность", мы все – сухопутные.

От вида Её величества Красоты сын как-то быстро перестал бояться, и мы почти до рассвета встречали на палубе первую ночь Путешествия. Белая ночь на Ладожском озере… только не белая, а сиренево-золотисто-розовая. Почти до полуночи алый диск не погружался, а скользил касательно по горизонту – плыл, не тонул. Сколько света! Кажется, будь простор хоть чуть-чуть меньше, он бы ни за что не вместил столько цветного ликования, столько радости мира. По поверхности большого зала, состоящего только из неба и воды, скользила букашка-водомерка нашего теплохода. Кружилась голова, и было невдомёк, как вообще от такой радости можно уснуть! И разве возможно когда-нибудь пресытиться созерцанием Вселенной? Да, Вселенная – только этим словом и можно и обозначить картину…

Когда организм наконец взял своё, Ромке – наверное, под влиянием морской безбрежности, – опять приснился удивительный сон.

Утром, едва открыв глаза, он озабоченно спросил:

– Мам, а я – еврей?

– Какой ты еврей! – прыснула я. – С чего это ты взял?

– Мне во сне царь сказал, что я еврей.

– Какой царь?

– Ну такой – с бородой, в короне, на колеснице… ну – ца-арь! ну, он ещё хотел меня утопить, а сам… сам-то как раз и не умел плавать.

– А причём здесь плавать?

– Ну, это долго рассказывать! Но, если хочешь, я тебе расскажу… тогда уж весь сон, по порядку!

– Ва-ляй! – сказала я, удивившись, что опять, как прошлой ночью, откуда-то вынырнул "царь".

– Государь, мы нашли сбежавших кантонистов! – раздался крик. – Вон они – на той стороне! Только перейти за ними…

Царь улыбнулся, сделал короткий знак рукой "догоняйте" и… продолжил деловую светскую беседу с Ромкой.

– Всякий, кто пытается уйти от меня, тем самым покушается на мою собственность. Ворует себя у меня.

– Но ведь хорошо же всё получилось: ты их ненавидишь – а они уходят! Тебе же будет лучше без них. А им – без тебя. Пусть уходят!

– Нет, ты не понял! Потому что ты не царь! Плохо – это не тогда, когда мне плохо, а когда моей собственности без меня хорошо!

– Я не понял…

– И не поймёшь! Я рассуждаю не как человек, а как царь. У всех должна быть работа-служба-повинность! Каждый день. Уйти от неё, то есть от меня… не позволено никому!

– Но ведь они же уже ушли… Уже!

– Недалеко! Я их догнал! Потому что я царь! И они умрут, дезертиры! Потому что я царь! Они должны служить. Потому что я царь!

– Умрут – и будут служить!? – удивился нестыковке Рома.

– Да! – не моргнув глазом, ответил царь. – Потому что я царь! Смерть не избавляет от службы мне… Потому что я царь.

– А если, ну-у… а если ты сам когда-нибудь умрёшь? тогда как?

– Я никогда не умру. Потому что я царь!

Он напомнил Ромке одного как-то раз увиденного странного человека, который шёл по улице раздетый до пояса и орал всем встречным: "Я – царь! Царь я! Поздравьте меня. Я стал царём!"

– И вообще… ты споришь, потому что ты один из них!? – озарило вдруг царя. – Я по-онял! Ты и есть – еврей! Самый евреистый еврей! Ну, КТО же ещё во всём мире может быть против царя, кроме еврея!!!

– Нет, ты меня явно с кем-то путаешь, – растерянно возразил Рома (вообще очень туманно и приблизительно представлявший, кто такие евреи).

– Еврея никогда ни с кем не спутаешь! Тем более, что я – царь… евреев вижу за версту! Да и вообще, все - евреи!

– Все!? – изумился Рома.

– Все! Все на свете!.. Без исключения! Но ты в первую очередь… А я – один во всей Вселенной нееврей. Единственный представитель здоровой нации! И я вас всех казню… начиная с тебя!

– А может, не надо?

– Я сказал! Я – царь!.. Всех убью, один останусь! Не рассуждать! Захвачу весь мир и всех в мире казню.

– Да у тебя же сил не хватит.

– Хва-атит! Ещё как! Одни евреи помогут против других, как всегда бывало! А казнены, в конечном итоге, будут все. Те, кто мне помог – в последнюю очередь… чтоб подольше мучились. А ты вот помогать не хочешь: тебя – в первую очередь.

– Какую бы ему, собаке, казнь придумать?(2) – начали подходить подданные.

Вдруг две водяных стены по бокам резко поползли навстречу друг другу, как створки лифта (прежде они стояли неподвижно, чему Ромка нисколько не удивился, помня предыдущий сон).

– Что это? что это? – заволновался царь.

– Это… а это – пипец! Вот так вот он выглядит, – как-то сразу, без особых сомнений, определил Ромка.

– Нечестно… зачем он?

– Ну, затем… что ты его сам нашёл! Не он тебя, а ты его.

– Но я ему сейчас прикажу, чтоб он ушёл! Я же царь!

– Нет, теперь ты