Анахрон. Книга первая - Елена Хаецкая

Ну, развела абстракционизм! А еще говорят, в таежных тупиках ни кубистов, ни конструктивистов не ценят. Сигизмунд долго вертел следующий листок, и так и эдак, всматривался. Ничего понять не мог.

Краснея, Лантхильда развернула листок «правильно». Там, насколько разглядел, наконец, Сигизмунд, была изображена сама девка. Сидела, скорчившись, в каком-то тесном, темном, мрачном помещении. Вроде застенка. Над девкой в воздухе висели две сковородки.

Наконец Сигизмунд сообразил, что на рисунке изображен гараж. Сковородки, выходит, — фары его родимой «единички». Сигизмунд даже обиделся. Конструктивизм конструктивизмом, но надо хотя бы вежливость соблюдать!

— Гараж, — сказал он. Немного сердито.

Она похлопала белесыми ресницами. Повторила:

— Гарахва.

Сигизмунд рукой махнул.

Лантхильда всђ объясняла что-то. Горячо так втолковывала. Видимо, пыталась рассказать, как в гараже оказалась. Разволновалась ужасно. Даже слезы в глазах выступили. Вообще, как заметил Сигизмунд, Лантхильда легко краснела и часто вспыхивала. Впечатлительная.

Сигизмунд по руке девку похлопал, чтобы успокоить. Мол, все в порядке.

Та охотно успокоилась. Показала ему еще один опус из жизни социально неблагополучной среды. Изображался человека, находящийся в скотском состоянии. Человек ползал на четвереньках и устрашающе скалился. Зубы были прорисованы с особым тщанием. Сигизмунд без труда опознал старого знакомого.

— Вавила? — спросил он.

Лантхильда гордо кивнула. Вот он каков, мол.

У Сигизмунда на миг мелькнула дикая мысль. А если он, Сигизмунд, вот так скакать будет и зубы скалить, — станет девка им гордиться? Наталья бы точно не одобрила.

Упившегося Вавилу обступали иные звероподобные. С виду они были не лучше, но Вавила, судя по тому, как изобразила его девка, — раза в три больше остальных, — явно задавал тон. Один из звероподобных удерживал на веревке гигантского кабыздоха. Сигизмунд подозвал кобеля, показал ему рисунок.

— Видишь, — назидательно молвил он, — каким кобелю надлежит быть?

Кобель обнюхал рисунок, посмотрел в глаза хозяину, на всякий случай вильнул хвостом. Залег под столом. Вдруг трапезничать сядут, опять крошки посыплются — тут-то кобель и не зевай.

Лантхильда обратила внимание Сигизмунда на собственное изображение. Находилась среди обступивших Вавилу и она, девка. С неизменной лунницей на груди. Веткой какой-то замахивалась. Похоже, Вавилу огреть наладилась.

Последняя картинка была самой странной. Лантхильда сперва отобрать ее норовила, не показать, потом наоборот, усиленно показывать начала. При этом она густо покраснела.

Сигизмунд не без труда узнал в одном из изображенных хмырей себя. По одежде опознал. По свитеру с воротом.

Девка вокруг выплясывала, над ухом сопела — переживала: как он к картинке отнесется.

Был изображен хуз. Хуз был прозрачный, чтобы видно было, как там, внутри, сидит старый хрыч Аттила. Перед Аттилой стоят девка с лунницей на шее и Сигизмунд в свитере. Морда у нарисованного Сигизмунда умильная. Он держит Лантхильду за руку. Другой рукой протягивает что-то Аттиле.

— Это ты, девка, брось, — сказал Сигизмунд строго. — Я не для того с женой разводился… — А потом, любопытства ради, спросил: — А что за хреновину я Аттиле твоему даю, а? Хва, а?

— Хво, — поправила девка. И объяснила: — Оготиви.

Сигизмунд собрал листочки, вручил их Лантхильде всей пачкой и сказал решительно:

— Талант у тебя, девка. Беречь тебя надо, народный ты самородок. Так своему Вавиле и передай.

Она застенчиво забрала свои листочки, унесла их и схоронила где-то в «светелке».

Сигизмунд сидел на кухне и думал: надо бы ей альбом купить для рисования, что ли. И карандаши. Пусть не скучает, пока он с кошачьими гальюнами разбирается.

А потом вдруг жгучий голод ощутил. Едва не замутило. С утра не жравши. Надо бы еще девку готовке обучить. Опять же, чтоб не скучала.

А девка-то без него ничего не ела, заметил он. Хлеб — и тот не тронула. Ждала. Это его даже растрогало.

Вечером, после ужина, решил Лантхильде радость устроить. Вручил ей большое красное яблоко, усадил рядом с собой на диван и воткнул в видак кассету. Фильм хоть и старый, но до сих пор любимый — «Плоть и кровь».

На экране бурно резвился Рутгер Хауэр.

Воистину, сегодня день сюрпризов! Едва только показался Хауэр, как Лантхильда вся напряглась. Подалась вперед, потом подскочила к телевизору, прищурилась и стала водить носом по экрану. То так его рассматривала, то эдак.

Потом повернулась к Сигизмунду и, показывая на Хауэра в телевизоре, объявила с восторгом и ужасом:

— Вавила!..

И снова в экран уставилась. Сигизмунд звучно ее по заду хлопнул, чтоб в экран не тыкалась. Вредно.

Лантхильда неохотно села рядом. Не давала фильм смотреть, все талдычила нудно: дескать, Вавила.

Взревновать юродивую, что ли? А? Как мыслите, товарищ Морж? Входить в маразматический штопор — так с музыкой…

Девка очень осудила поведение маркитанток. Возмутилась неверностью Вавилы. Сжимала руки, что-то рычала себе под нос. Только что пену изо рта не пускала. Лютая.

Зато когда в финале все дружно двинули кони, кто от чумы, кто от железа, девка безудержно разрыдалась. Сигизмунд остановил фильм, долго уговаривал юродивую не принимать близко к сердцу условности киноискусства. Наконец его осенило. Он перемотал кассету на начало и показал ей первые сцены, где все еще живы. Вот, мол, девка, гляди: все в порядке. Она успокоилась и даже забила в ладоши.

Сигизмунд решил, что для одного вечера впечатлений выше крыши, и отправил Лантхильду спать. Он и сам устал.

Только стал засыпать, как явилась неугомонная девка. Разбудила и стала на телевизор показывать. Требовала что-то. Вавилу поминала. Проведать хотела, что ли?

Сигизмунд, барахтаясь в одеяле, кулак ей показал. И выгнал.

Уже совсем засыпая, подумал невнятно: а ведь есть что-то общее между девкой и Хауэром. Нос длинный, сонливость в глазах. Белесость неизбывная. Заснул. Был истерзан дурацким сновидением. Среди ночи явился кобель, забрался в постель, поначалу вел себя тихо, а потом обнаглел и занял полдивана.

Наутро выпал долгожданный снег. Небо прояснилось, сделалось голубым. Душа словно умылась. Зимы ждала, ждала природа. И вот дождалась.

По свежему снегу явилась Наталья. В этот день Сигизмунд задержался на работе. Пришлось съездить по одному вызову — Федор не управлялся, а заказы терять было сейчас не с руки.

Потом еще корма развозил на своей машине. В связи с первым снегом что-то случилось с общественным транспортом, и боец Федор зашивался.

Возвращался в восемь вечера. Стоя в пробке на Кронверке, покаянно думал, что девка не кормлена, кобель не кормлен — сидят, небось, ждут его. Накупил готовых пицц, бананов и молока. Пива взял.

Ввалился с мешками и…

Еще на лестнице Сигизмунд услышал, что в доме скандалят. Поначалу даже не поверил, что это у него.

Но вот открыл дверь — и последние сомнения рассеялись. В глубине квартиры отчаянно вопила юродивая девка. Кроме того, Сигизмунду показалось, будто он слышит, как в «светелке» вякает кто-то еще.

Он тихо опустил на пол мешки, набитые снедью, вытащил оттуда бутылку пива, взял поудобнее за горлышко и двинулся спасать разлюбезную свою юродивую. Судя по ее крикам, с той самое малое с живой снимали скальп.

Сигизмунд ворвался в «светелку», держа пиво, как «молотовский коктейль» — шел, будто на танки.

У шкафа, подбоченившись и слегка выпятив живот, стояла Лантхильда и победоносно орала. Она была очень красна, отчего волосы казались совершенно белыми. В комнате резко воняло дорогими духами.

Почти загораживая дверной проем, спиной к Сигизмунду, стояла дражайшая экс-супруга Наталья Константиновна. Как завороженная, она глядела на девку. Время от времени Наталья набирала в грудь воздуха и испускала короткое беспомощное кудахтанье, пытаясь вклиниться в скандал.

Какое там! Блаженная девка и слова ей вставить не давала. Это Наталье-то! Такое, наверное, случается, когда липовый «черный пояс» напарывается на настоящего Мастера.

Умело дозированная, наигранная нахрапистость Натальи, которой та неизменно брала верх над слабонервными противниками, явила полное бессилие перед кондовым таежным жлобством девки. В мировоззрении Натальи не было места для таких социальных типов, как девкин братец с подбитым глазом или же Вавила, девкин бойфренд.

Лантхильда вопила с наслаждением. Легко. Со знанием дела.

Сигизмунд опустил бутылку, прислушался, стоя за натальиной спиной.

Ухо выловило несколько раз повторившееся, знакомое слово «двала». Неслись малопонятные «пилин» и «Пилат». При чем тут скандально знаменитый прокуратор Иудеи, до Сигизмунда доперло чуть позже. Так звучало в девкиной передаче одно хорошее русское словцо, слышанное дикой барышней, несомненно, от С.Б.Моржа, русского, 36, СПб, высшее и так далее. «Пилин», очевидно, был суррогатным, более пристойным заменителем «Пилата».