Подьячий Разбойного приказа - Константин Константинович Костин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дома.
— Логова? — подсказала Клавдия.
— Какого логова?!
— Разбойничьего, — уверенно сказала она.
Какого?! Что за бред она несет?!!
— У меня нет логова… я вообще не разбойник!
— Ты влез в мое окно, — в целом логично парировала она.
— Но я… не к тебе…
— Но чтобы что-то украсть, верно?
Блин. Не поспоришь.
— Да, чтоб что-то украсть. Но не потому что я — разбойник! Мне просто кое-что нужно из того, что принадлежит твоему отцу.
Звучит, как бред. Честное слово.
Клавдия села на кровать и явственно задумалась.
— Я поняла, — сказала она, — Ты сейчас занялся кражами, но не собираешься заниматься этим всю жизнь.
Я сел на табурет.
— Да. В целом все верно. Я собираюсь вести жизнь обычного обывателя. Гончарную мастерскую открою.
Надеюсь, уголовная романтика, которая набилась в ее симпатичную головку и заставляет считать меня благородным разбойником а-ля Робин Гуд — или о ком там сейчас грезят романтичные барышни? — не выдержит такой грубой прозы жизни.
— Но сейчас ты занимаешься кражами, — неа, выдержала, — Я хочу тебе помогать!
— Ты мне очень поможешь, если вот прямо сейчас не позовешь никого на помощь…
— Не позову, клянусь!
— …и не отправишься за мной следом, когда я отсюда уйду.
Нет, я не выдержу! Эти огромные глаза, налитые слезами… Отказать ей — все равно, что ударить щенка.
И все же — нет! Я буду тверд! Я имею в виду — весь, целиком!
— Клавдия, ты не понимаешь, чего просишь, — уговаривающим голосом произнес я, — Ведь это будет не та жизнь, к которой ты привыкла…
И тут княжна ударилась в слезы.
* * *
Быть младшей дочкой князя — нелегкое дело, оказывается. Когда, сквозь тихие всхлипы, Клавдия начала говорить, что привыкла к трудностям, я поначалу думал, что под «трудностями» она имеет в виду что-то вроде сломанного ногтя или «папа не дал денег на новый айфон, хожу, как лохушка с прошлогодней моделью!».
Да вот нет.
Боярские дочки воспитываются в суровых условиях загородных поместий, где их учат всему что может понадобиться той, что когда-нибудь станет хозяйкой такого же поместья и станет во главе рода: от доения коз до приема родов. И нет, я не преувеличиваю, Клавдия реально все это умела и делала. Мне кажется, напугать сломанным ногтем девчонку, которая рубила головы курам, невозможно. Она и в хижине в глухом лесу сможет выжить, хоть в одиночку, хоть с семью гномами.
Но слезы ее были вызваны не этим — если кто-то подумал про психологическую травму, то мимо — проблема, из-за которой Клавдия с ужасом смотрела в будущее, заключалась в словах «…станет хозяйкой поместья…».
Во главе ее рода стоит отец, хозяйкой поместья является его жена, после смерти отца — жена старшего сына. А ее, младшую дочь, отдадут замуж за какого-нибудь боярского сына, и она станет хозяйкой чужой усадьбы.
Чего она категорически не хочет.
Не потому что — чужой. А потому что — хозяйкой.
Есть люди, которые просто по своей натуре не приспособлены к тому, чтобы быть начальниками, чтобы руководить людьми. Нет, это умные, толковые, смелые люди… когда они отвечают за самого себя. А когда они берутся за управлению хотя бы десятком других людей — все валится из рук. Толковый солдат — необязательно толковый сержант. Только некоторые этого не понимают, и рвутся к власти.
Клавдия — понимала. Ее отец — нет.
Когда она попыталась просто заговорить с отцом на тему остаться в семье, ей было четко и прямо сказано, что она — младшая дочь, и ее главная задача в жизни — молчать и слушать. Сначала — отца, а потом — мужа. Которого ей выберет отец.
Может, в нашем мире, в нашей истории, это и сработало бы. Но здесь, где женщина не хуже любого мужчины может владеть Словами, у женщин могло существовать и свое собственное мнение на собственное будущее. И если отец это мнение слушать не хочет — она выберет себе будущее сама.
Да, Клавдия уже готовилась совершить побег из дома. Она осознавала, что разбойники, как и любые преступники — личности мерзкие и неприятные, поэтому присоединяться к ним не собиралась. Наоборот — наслушавшись рассказов давнего друга отца, Дашкова, о работе Разбойного Приказа, она собиралась пойти в сыск. Не в Москве, в одном из русских городов. Чтобы жить спокойной жизнью, расследуя преступления и ни от кого не завися. Без отца, без мужа, без никого.
А знаете, кто виноват в том, что она решила стать сыскарем?
Я.
Дашков, оказывается, частенько хвастался успехами своих подчиненных перед другом, и княжне, не менее частенько эти разговоры подслушивавшей, запал в душу некий Викентий. Вот почему она так на меня в тот раз смотрела — впервые увидела своего кумира. И он ей понравился: молодой, красивый — хм — спокойный, уверенный в себе — хм-хм — в общем, девичье сердечко покорено. И это мнения не изменил даже подслушанный через несколько дней другой разговор, в котором Викентий упоминался уже исключительно плохими словами, как человек, не оценивший хорошего к нему отношения, плюнувший в колодец, из которого пил и укравший что-то, о чем даже в собственном доме два князя разговаривали исключительно намеками.
Тот Викентий, которого она знала, не мог быть простым и банальным вором. Если он что-то украл — значит, так было нужно.
И вот этот Викентий, девичья мечта, смельчак, не побоявшийся ни разбойников, ни бояр, вваливается в ее окошко. Разве это не знак того, что она должна уйти вместе с ним?
Я гладил княжну по лопаткам — кстати, когда я усел пересесть на кровать? — и понимал, понимал, понимал… Понимал, что она сегодня уйдет со мной. И пусть Аглашка с Настей меня убьют. Бросить эту несчастную девчонку здесь я не мог.
Глава 24
— Что ты хотел у отца забрать? — деловито прошептала мне Клавдия, когда мы с ней крались по темным переходам терема. Зрелище, наверное, то еще — девчонка в мужской одежде, в полукруглой шапке с меховой оторочкой, с плотно набитым мешком за плечами, которому привязаны сапоги. И позади нее: черная тень в черном кафтане с развевающимися полами, как у вампирского плаща — я его расстегнул снизу до пояса, иначе по стене лезть было неудобно — с лицом, замотанным черным шарфом. Ниндзя-вампир. Главное — никому не глаза в таком виде не попадаться. Примут за нечисть, и по твоим следами отправится не
