Пепел (СИ) - Бунькова Екатерина

— Эй, работнички! Обед!

Я чуть с крыши не свалился, узнав голос старухи — матери Лан. С чего это она вдруг взялась обо мне заботиться? Сразу вспомнился вчерашний поход до дома в ее сопровождении, и кончики ушей заалели: да, меня не раз притаскивали домой пьяным, но мне и в страшном сне не могло присниться, что это будет делать она. Бардос тоже удивился, но быстро справился с собой, усмехнулся и фыркнул:

— Слыхал я крагийские смешные истории про мать жены. Как там? Теща вроде она называется, да? — оскалился он. — Никак она тебя отравить решила?

— Типун тебе на язык, — возмутился я, ловя брошенную нам веревку и вытягивая корзинку с обедом.

— Что, подружился-таки с матушкой? — сменил оскал на обычную улыбку Бардос. — Давно пора. Я вообще не понимаю, чего ты все это время такой смурной ходил? Все же у тебя как надо: и красивый ты, и умелый, и неглупый, и с женой у тебя…

— Заткнись, Бардос, — я поморщился. — Не лезь в душу.

— Понял, — тут же пошел на попятный он. Мы спустились на чердак, чтобы ненароком не свалиться, и принялись за обед. Сквозь разобранную крышу вид на горы открывался потрясающий: подернутые белыми прожилками серые скалы были ярко освещены по-осеннему холодным солнечным светом, и в нагромождении камней можно было разглядеть что угодно. Я вот, например, увидел на северной стороне битву титанов, а на восточной — тесно сплетшиеся в любовных утехах тела каменных великанов. Сидеть так и думать обо всякой ерунде было приятно. С близкой кухни тянуло запахами маринадов: это кухарки принялись делать заготовки на зиму, а тушеное мясо с картошкой в облаке этих ароматов почему-то казалось ужасно вкусным. Наверное, все дело в физическом труде. А может, в том, что за неимением возможности утолять голод по женскому телу, я научился наслаждаться утолением голода обычного.

— Слушай, Бардос, — сказал я после продолжительного молчания. — Давно хотел у тебя спросить: бывает ли у вас так, что двое — мужчина и женщина — нравятся друг другу так сильно, что других вовсе не хотят?

— Бывает, — кивнул Бардос. — Но редко. Мы называем это «драконий зов».

— Почему именно драконий? — поинтересовался я.

— Считается, что виной тому — кровь наших предков. Драконов, то есть, — пояснил Бардос. — Они, ежели пару выбирают, то навсегда.

— Ты что, правда веришь, что произошел от дракона? — снисходительно фыркнул я.

— А ты нет? — искренне удивился Бардос. — Откуда же тогда, по-твоему, люди взялись?

Я пожал плечами. Ох уж эти варвары. Святая простота. И нисколько их не смущает, что драконы как минимум хладнокровные и с теплокровными животными общего потомства иметь не могут.

— Говорят, все Великие Матери на самом деле — драконихи, — тем временем продолжил Бардос. — И кровь их тем сильнее, чем ближе к предкам их мужья.

— И как же вы определяете, кто близок к предкам, а кто нет? — поинтересовался я, стараясь не слишком выдавать душащий меня смех.

— Да никак, — невозмутимо ответил Бардос. — Вот только не раз случалось уже, что драконы особый интерес проявляли к семье Великой Матери.

— Хм. И какой же? — заинтересовался я. — Приведи хоть один пример.

— Ну, — Бардос вдруг заколебался и принялся оглядываться, явно проверяя, не слышит ли нас кто-нибудь. — Как-то раз, во времена, когда мать Лан была еще молодой девчонкой — дерзкой и свободолюбивой — отправилась она на южные озера. А там в то время поселение было… этих… как их там…

— Осовинцев, — подсказал я, вспомнив карту, занимавшую всю стену в кабинете Шаарда.

— Точно, — кивнул Бардос. — И местные парни как раз шли рыбачить. А она тогда красивая была — загляденье. Ну, они ее и…

Бардос попытался изобразить руками то, что не шло ему на язык.

— Я понял, — кивнул я. — Продолжай.

— Ага, — Бардос кивнул. — Наигрались они, в общем, и оставили ее там же, на озерах. Но наша Матушка всегда сильной была. Никаких глупостей не сделала. Поплакала, конечно, как по женскому делу водится, поболела чуток. А потом дружину собрала и поехала обратно на озера. Нашли они всю компанию, старейшинам местным все объяснили, да и забрали троих — тех, что первыми у нее были. Остальных старейшинам на суд оставили: по их обычаям-то за такое кастрируют. Ну, привезли, значится, трех мужей в Асдар, все им разъяснили. Морды, правда, тоже набили, не без этого. Сильно на них народ зол был, да что уж было делать. Жили они, значит, жили. Каждую ночь к ней по очереди ходили. А как настал Чистый день, и эти трое дома одни остались, прилетел с гор старый дракон да и сжег их вместе с половиной дома — только пепел золотой к небесам поднялся. Даже камней не осталось: пустошь и золотые пушинки в воздухе летают.

— Ерунда, — отмахнулся я. — Драконы не дышат огнем. Это все сказки.

— Зуб даю! — возмутился моим недоверием Бардос. — Спроси любого старика: они своими глазами видели. Прилетел дракон и выжег сластолюбцев так, что и могил не осталось. Мне думается, Великая Мать в тот день молитву вознесла, боги ее услышали, да и рассудили все по-своему. Дурное пожгли и заново начать разрешили. Выбрала она потом себе и Страсть, и Доверие, и Расчет. И хорошо все было. Вот только дочь у нее всего одна родилась, да и то под старость лет. Мы уж и не надеялись.

— Ну ладно, — я задумался. — Допустим, я поверю, что прилетел дракон и все тут пожег. Но это же не доказывает, что он прилетел именно на зов Великой Матери. Он и случайно мог мимо пролетать да забавы ради сжечь пустующий, на его взгляд, дом.

— Сам-то веришь, в то, о чем говоришь? — нахмурился Бардос. — С каких это пор боги дома жгут забавы ради? Но даже если для тебя это не доказательство, то вот тебе другая история. Сразу оговорюсь: в летописях как есть записанная.

Бардос приосанился, и снова начал рассказывать:

— Много лет назад было у нашей тогдашней Великой Матери сразу семь дочерей. Ну, и как водится, предложила она старшей сменить ее. Девица согласилась, и стали они ждать, пока она себе Страсть отыщет. Год ждали, два ждали. Вот уж десяток лет прошел, девица та взрослой женщиной стала, да все никак замуж не шла. И уж стали сестры про нее поговаривать, что пора бы ей уступить им свое место, дабы народ не волновать. Но не слушала она их.

Бардос закашлялся, глотнул прямо из кувшина, косясь на меня: интересно ли. Я приподнял одну бровь, дескать: ну давай-давай, слушаю тебя. Бардос еще больше напустил на себя вид сказителя:

— И однажды ночью услыхали они страшный грохот и жуткий скрежет над головой, — сказал он, выразительно потрясая руками в воздухе. — Выбежали на улицу — глядят, глядят, понять ничего не могут: темно же. Решили дождаться утра. Легли спать, а на рассвете опять то же — скрежет, треск, шуршание. Снова выбежали все домашние. Глядь, а вся крыша в одном месте как есть разворочена, будто за нее огромная птица когтями хваталась. Помчались они в те покои, а там посреди разломанной кровати стоит их Великая Мать и в небо смотрит. Улыбается.

Бардос выразительно посмотрел на меня, будто я уже должен был сообразить, в чем тут соль. Я фыркнул. Он поджал губы и продолжил:

— В тот же день потребовала она себе двух мужей — Расчет и Доверие. Забурчали ее сестры: разве можно без Страсти? Да мать их остановила. Выбрали ей мужей, значится, все как обычно. Крышу починили. А на третий день опять то же — грохот, скрежет. Выбежали все на улицу, да теперь уж с огнями. Глядь, а над крышей-то крылья драконьи! Взмахнул ими дракон разок, сложил их, юркнул вниз, и будто не стало его. Тишина. Побежали они к своей Великой Матери, в двери заколотили. Впустила она их. Смотрят, а на постели у нее сидит себе молодой человек — обычный такой, ничем не примечательный. В одеяло кутается. Вот тогда-то они все и поняли. Крышу в том месте совсем разобрали, сад устроили — тот самый, что подле покоев Лан. И каждую третью ночь прилетал туда дракон — до самой смерти той Великой Матери.

— И родились у них драконята, — фыркнул я, отбирая у Бардоса кувшин, пока он все не допил. — Бардос, ну это же все сказки, как ты в такую чушь веришь? Драконы существуют — это факт. Они умеют летать, и некоторые даже думают, что они разумны — это тоже факт. А вот про огненное дыхание и превращение в человека — ерунда. Я тоже могу всем рассказать, что слышал, как дракон похабные песни распевает. Но от того, сколько человек мне поверит, ложь не станет правдой.