Меч ислама - Рафаэль Сабатини

Рассказ был долгим, и, когда он был окончен, Просперо полностью овладел собой. Ему стала ясна основная причина, по которой Джанна удерживала его от мщения. Барьер, воздвигнутый между ними год назад, был следствием родственных уз, связывавших Джанну с Дориа, и неожиданно возникшей духовной близости между нею и господином Андреа.

— Значит, все это — ваших рук дело, — сказал Просперо. — Тайна раскрыта. Вездесущая судьба покинула сцену. Чудо перестает быть чудом, как и все чудеса, получающие объяснение.

В его голосе слышалась нотка горечи, и Джанна не догадывалась, что ему обидно за себя, за тщеславие, сыгравшее с ним столь злую шутку. Как он самонадеянно полагал, дружба Адорно нужна Дориа настолько, что ради нее они готовы подавить свою гордыню и униженно прийти к нему с дарами. Теперь пелена спала с его глаз. Не нужда в нем (во всяком случае, не она одна) руководила Дориа. Они знали, что Просперо готов положить свое сердце к ногам Джанны. Злорадное самодовольство Просперо улетучилось без следа.

Он поймал ее взгляд, пытливо изучавший его лицо. В глазах Джанны читалась тревога.

— Вы все еще так холодны и чопорны, Просперо. В чем дело? Я сыграла свою роль и ждала рукоплесканий, а вы даже не сказали, что рады. Он заставил себя улыбнуться этим полным упрека глазам.

— А вы рады, Джанна?

— Очень рада, — чистосердечно ответила она. — Не только за себя, но и за вас, ибо теперь вы свободны от тяжкого бремени отмщения.

— Вы так думаете?

— Естественно. Вы не смогли бы согласиться на этот союз, не будь ваше примирение искренним.

— Да. Оно должно быть искренним, ведь так?

— Конечно. Соглашаясь со мной, господин Андреа сказал, что подвергает вас испытанию.

— Да, да, — на губах Просперо снова появилась странная улыбка. — По крайней мере, в этом я был прав, беседуя с принцем Оранским. Брачный союз был предложен как гарантия честности Дориа. Я же увидел в нем способ добиться гарантий от меня.

— Гарантия взаимная, — ответила она ему. — Она укрепляет доверие друг к другу и таким образом устраивает всех.

Он прошел немного вперед и взглянул через окно на далекое, игравшее солнечными бликами море, стараясь справиться с болью и растерянностью, которые выдавало его лицо. Джанна встала и подошла к нему.

— Просперо, — вновь настойчиво спросила она, — что-нибудь не так?

— Не так? — Исполненный ненависти к себе, он выдавал бодрую улыбку. — Сейчас? С чего вдруг?

— Вы такой странный. Такой печальный. Такой… такой холодный.

— Не холодный. Нет. Не холодный, дорогая Джанна. Немного растерянный… и грустный. Повод печальный. Кроме того, — он обернулся и указал на неугомонную толпу, — мы здесь слишком на виду.

— Ах, да, — согласилась она с легким вздохом. — Я совсем не так представляла нашу первую встречу. Но так хотел господин Андреа. — Она дотронулась до руки Просперо, отчего он весь затрепетал, и добавила: — Приходите ко мне завтра. Я покажу вам, какое великолепие создал Монторсоли в здешних садах. Тот сад, в котором мы с вами недолго пробыли вместе, — лишь бледная тень этого.

— Вы богохульствуете! Тот сад был моим Эдемом. Ее лицо просветлело.

— Наконец-то я слышу голос моего Адама. Обратили ли вы внимание на мое платье, Просперо? Оно — копия того, которое было на мне, когда мы встретились впервые. Это был мой каприз — появиться в таком же наряде сегодня. И я была рада видеть, что вы тоже в серебристой одежде. Будто бы на вас ливрея моего пажа. Приятное совпадение, мой Просперо.

Ее взгляд, полный нежности, ловил его взгляд, но тщетно: он отводил глаза, чтобы не дать ей заметить фальшь. Она чувствовала в нем какую-то неуловимую перемену. И эти недобро сжатые губы!

К ним подошел синьор Андреа, беззлобно ворча, что они-де побыли наедине достаточно долго и что гости хотели бы видеть их не позднее чем через четверть часа.

Это вмешательство в беседу принесло Просперо облегчение. Ему нужно было время, чтобы освоиться с положением, столь отличным от того, которого он ожидал, положением, в котором он мог бы чувствовать себя на верху блаженства, не будь оно таким двусмысленным. До сих пор он самодовольно судил о своем поступке как о проявлении проницательности человека, движимого местью. А теперь он как бы взглянул на себя честными глазами Джанны. Поняв, как она оценила бы его поступок, Просперо испытал потрясение. Ее глаза стали для него зеркалом истины, и в них он увидел свое отражение, причем под такой личиной, что его взяла оторопь. Тем не менее он должен сохранять эту личину, поскольку пока не нашел способа сбросить ее. Потому Просперо, несмотря на свой довольно странный для жениха вид, отправился на банкет по случаю помолвки.

Напротив украшенных фресками стен вдоль большого зала стояли два стола, соединенные в дальнем конце чертога третьим. Они составляли прямоугольник, внутри которого в ожидании сотен гостей сновали под командой главного камергера многочисленные слуги в красно-белых ливреях с вышитым на груди золотым орлом — гербом Дориа.

Во главе стола, между герцогиней и Марией Джованной, восседал сам Андреа Дориа, герцог Мельфийский; слева от Марии Джованны сидел Просперо, с тяжелым сердцем и притворной улыбкой, застывшей на губах. И речи его тоже были сплошным притворством, независимо от того, обращался ли он к Джанне или к напыщенному архиепископу Палермо, сидевшему по другую руку от него. Это было ужасно. Он попался в сети, расставленные им самим, и освобождение сулило ему лишь страдания.

Наутро Просперо ждало еще более суровое испытание. Он пришел, как велела ему Джанна, обозревать вместе с нею прекрасные творения Монторсоли на террасах сада. Он прекрасно понимал, что Джанна просто ищет предлога побыть с ним наедине и обсудить их судьбу. Но более неприятной темы для Просперо сейчас просто не существовало. Мрачные раздумья, занявшие всю бессонную ночь, не приблизили его к разрешению затруднений. К счастью для юноши, к ним присоединился синьор Дориа. Он подошел, когда они стояли возле громадной статуи тритона, напоминавшей самого Андреа. Адмирал был вежлив и любезен. Скупой как на похвалу, так и на осуждение, он на удивление долго расхваливал неаполитанскую эскадру. Ныне утром он посетил галеры Просперо и, хотя сам был профессионалом, все же немало подивился успехам Просперо в их усовершенствовании. Постройка, вооружение и оснащение эскадры были превосходны, и она могла существенно усилить флот перед походом против Хайр-эд-Дина, о котором давно мечтает император. По словам Дориа, из Монако только что прибыла быстрая трирема с сообщением, что его величество должен быть в Генуе в субботу. Был уже четверг, но, к счастью, прием его величества уже подготовлен.