Меч ислама - Рафаэль Сабатини

Монна Аурелия обняла сына нежными тонкими руками.

— Ты счастлив, дитя мое? — спросила она. Поцеловав ее, Просперо подошел к другу и, протянув руку, проговорил:

— Все это было бы очень забавно, не будь так утомительно.

— Забавно?

— Голоса, выкрикивающие сегодня приветствия, в прошлый раз требовали нашей крови. Разве это не смешно? Шипьоне не знал, что и сказать.

— Позволь посоветовать тебе, друг мой, воспользоваться таким настроением народа прежде, чем оно изменится. Сегодня генуэзцы принадлежат тебе. Это твой шанс.

Лицо Просперо сделалось непроницаемым. Он проводил мать к ее креслу, стоявшему возле небольшого столика из эбенового дерева, инкрустированного купидонами из слоновой кости. Они находились в маленькой комнате огромного дворца, которую мать отвела лично для себя. Комната была задрапирована узорчатой тканью цвета слоновой кости, которая нежно переливалась, когда луч света падал на нее из витражного окна с изображением архангела Михаила. Просперо усадил мать в кресло, а сам уселся на стул у нее за спиной и взглянул снизу вверх на Шипьоне, который остался стоять.

— Шанс на что?

— На что? — Шипьоне повторил: — Генуэзцы принадлежат тебе. — И многозначительно добавил: — Ты должен повести их за собой. Ты — их кумир.

— Возможно. Но сейчас не время. Трудно представить себе более неподходящий момент. Император прибывает через два дня. И я должен преподнести ему революцию?

— Что ж, при хорошем руководстве все можно закончить в два дня. Средство — в моих руках.

— Средство для чего?

— Для избавления от этих проклятых Дориа.

— Так просто от них не избавишься. Никогда еще положение Андреа Дориа не было таким прочным, как сейчас. — Просперо покачал головой. — Нет, определенно сейчас не время. Это рискованное предприятие обречено на провал.

Шипьоне вышел из себя.

— Так оно и было бы. Но я хорошо подготовился и решился на это не без помощи французов.

— Так я и подумал, когда ты заговорил о средстве, имеющемся в твоих руках. Но лично я предпочитаю императора. Вот почему я не хочу преподнести ему революцию, когда он прибудет сюда.

— И тебя устраивает служение ему?

— Меня не устраивает служение Франции, чего не избежать, если она поддержит нас. Мой дом будет служить Генуе и Адорно, а император этому не препятствует.

— А как же Дориа? — закричал Шипьоне, доведенный до белого каления хладнокровием Просперо. — Разве император не поддерживает его? Разве адмирал не восхваляет Карла V?

— Именно поэтому мы должны рассеять иллюзии императора. Прежде, чем уничтожить Дориа, мы должны лишить его императорской поддержки. Пусть его величество сам убедится, что слава этого человека — миф, каприз фортуны.

Шипьоне изменился в лице. Его глаза засверкали гневом.

— И сколько на это потребуется времени?

— Не знаю, Шипьоне. Скоро только сказки сказываются. Наберемся терпения. Возможно, оно не подвергнется слишком трудному испытанию. Мы собираемся выйти в море против турок. Война способствует как утверждению, так и падению авторитетов.

— Слишком многое отдается на волю случая. Предположим, предстоящая война ничего тебе не принесет. Или твоя репутация будет подмочена и то влияние, которое ты можешь сейчас оказывать на народ, сойдет на нет. Что тогда?

— Я не пророк. Я не могу предсказывать будущее. Но я могу судить о настоящем, и еще раз повторяю тебе: сейчас не время.

— Да, ты уже это говорил. — Шипьоне потерял самообладание. — Ты даже не потрудился спросить, что это за средство, о котором я тебе говорил. Послушай, Просперо. У меня есть три сотни французских кавалеристов, которые и станут лезвием нашей секиры.

— И где они?

— Здесь, в твоем распоряжении. Простой народ — уже оружие в твоих руках. Стоит тебе лишь рассказать о своих обидах, потребовать мщения за смерть отца, и народ поддержит тебя, героя дня. С французами в качестве ударного клина мы возьмем штурмом дворец Фассуоло, и с властью Дориа в Генуе будет покончено.

— А после этого мы сядем и будем ждать, когда император отомстит за господина Андреа. Ты видишь только одну сторону медали. Нет, нет, Шипьоне. Прежде, чем пытаться свалить герцога Мельфийского, я удалю императорский щит, который прикрывает его.

В отчаянии Шипьоне повернулся к монне Аурелии и, страстно воздев руки горе, стал молить ее попытаться воздействовать на сына. Но на этот раз монна Аурелия была полностью согласна с Просперо.

— Мне кажется, я понимаю его, — сказала она. — Верьте мне, Шипьоне, мой сын знает, что делает. Он предлагает действовать медленно, но верно. Поверьте ему, как поверила ему я.

— Поверить ему, — эхом откликнулся Шипьоне, и его красивое лицо еще более омрачилось. Он был расстроен крушением своих надежд на революцию: человек, способный повести за собой народ, друг, в чьей поддержке он в глубине души не сомневался, не пошел за ним. А ведь он приложил столько усилий. И внезапно в его сознание закралось подозрение. Он стоял перед Просперо, выпрямившись, уперев руки в бедра. Его прекрасные темные глаза, пылающие гневом, смотрели на друга, который оставался совершенно невозмутим. — Ты откровенен со мной? — спросил он.

— А у тебя есть основания думать иначе?

— Прежде у тебя не было причин хитрить.

— Не думаю, чтобы это доставило мне удовольствие. Но это несущественно. О чем ты хотел меня спросить?

— О твоем союзе и о женитьбе. Я понимаю, почему ты на это согласился. По крайней мере, надеюсь, что понимаю правильно. Мне кажется, я знаю тебя достаточно хорошо. Я полагал, что ты пошел на это с тем, чтобы успокоить их, пока ты будешь ковать мечи. Но теперь, когда пришло время действовать, ты отказываешься. И я спрашиваю себя, не ошибся ли я в тебе? И я спрашиваю себя… — Он умолк, потом жестко добавил: — А не ведешь ли ты двойную игру?

— Двойную игру? — спросил Просперо. Выдержка не изменила ему. — С тобой? Я вообще не играю с тобой ни в какие игры. Я веду свою собственную игру и иду своим путем. Я буду рад всем, кто присоединится ко мне, и полагаю, что среди них будешь и ты. Но я не стану служить ничьим целям. — Он засмеялся. — Теперь мне кое-что ясно. Позволь мне рассеять твое заблуждение, Шипьоне. Я не стану ложиться костьми, чтобы уничтожить Дориа ради или твоих амбиций, или притязаний французов, или какой еще другой группировки.

Шипьоне сделался ядовито-презрительным.

— Ответь мне, намерен ли ты жениться на этой невесте от Дориа?

— О помолвке будет по всей форме объявлено нынче же вечером.

— Именно такого ответа я и ожидал. Все понятно. — Его взгляд выражал отвращение. — Что ж, наконец-то ты выдал себя. Ты выбрал самый легкий путь к успеху. Ты принимаешь помощь даже из рук убийцы твоего отца. Ты придумываешь всякие отговорки, чтобы отсрочить правосудие, которое более не намерен осуществить. Я любил тебя. Я думал, ты — человек.