Тайная любовь моего мужа - Амелия Борн

ты им нужен. Даже Киру, который делает вид, что злится, что ненавидит – ты нужен. И Ольке, которая пока, возможно, не все сознает и оттого воспринимает ситуацию проще. В твоих силах сделать так, чтобы дети пострадали как можно меньше. Но если ты этого делать не собираешься, если не готов к нормальному диалогу, если не намерен уделять им время и отдавать часть жизни – уходи. Прямо сейчас шагай отсюда и больше никогда не возвращайся. Мы справимся и без тебя.

«Мы справимся без тебя» – слова, которых он, наверно, больше всего боялся. Оказаться ненужным. Отсеченным. Брошенным…

Он хотел, чтобы все было, как прежде. Но Кира твердо стояла на своем, Кира без устали давала понять: путь назад ему отрезан…

И все же он не мог в это поверить, не мог смириться. И когда целовал ее – еще сильнее надеялся, что вернет…

А сейчас, наверно, самым мудрым было отступить. Уступить. Сделать вид, что согласен на ту форму отношений, которую она предлагала…

Но потом он заставит ее вспомнить, как хорошо им было вместе. Как может быть хорошо вновь…

Он напомнит ей, как любил ее. Как до сих пор любит…

Еще не знал, как, но знал, что не сумеет без нее жить. А значит – найдет способ, подберет верные слова…

Рано или поздно.

– Я иду к сыну, – обозначил кратко перед тем, как развернуться и выйти из кухни.

Глава 37

– Привет, чемпион.

Предварительно постучав, Леша приоткрыл дверь спальни, где засел Артур. Ребенок дрогнул, взметнул на него взгляд темных глаз – глубокий, умный, но такой печальный – и вдруг вскочил с постели, бросился вперед, обнял его за талию, будто хотел почувствовать, что он – настоящий… Будто вознамерился больше никогда не отпускать.

Артуру было уже десять. Эти десять лет прошли буквально у него на глазах: от рождения до похода в садик, потом в школу… Сын рос, взрослел, а Леша только теперь понял, сколько упустил, сколько всего ему не дал…

Только теперь понял, как важны простые объятия. Несколько искренних слов, дающих знать о том, что ты важен и любим. Он считал, что обеспечивал детей всем…

Всем, кроме своего внимания.

Стало трудно дышать от понимания, насколько сын в нем нуждался. Не в его деньгах, не в дорогих гаджетах, только в нем самом…

А он строил с ним башню по вечерам и даже не думал, что этого – слишком мало…

Теперь же даже это простое действо стало ему недоступно.

Он крепко обнял сына, прижал к себе так, будто тоже боялся, что в следующую секунду под его ладонями окажется пустота и оттого цеплялся, отчаянно впитывал в себя каждый миг этих объятий…

Разомкнуть губы казалось непосильной задачей – мешал ком в горле, давил вновь этот образовавшийся в груди камень…

Но было нужно. Было бесконечно нужно сказать ему самое важное.

– Мама сказала, что ты расстроился и не выходишь из комнаты, – произнес он сдавленно, и даже веки дрогнули, грозя в следующую минуту не удержать закипавших слез.

Артур откинул голову, чтобы видеть его лицо, с тревогой и надеждой посмотрел в глаза…

– Папа, ты больше не уйдешь?

Он прикрыл глаза, ощущая, как соленая влага все же срывается с ресниц. Слабость, на которую он считал себя неспособным.

Как бы он хотел пообещать ему, что всегда будет рядом, что останется столько, сколько только нужно. Он бы хотел дать все, что только попросит сын, но он уже ничего не решал. Он теперь принимал чужие правила.

И это его убивало.

Он смотрел на сына и не знал, что ему ответить. Он – тот, чья профессия обязывала уметь подбирать верные слова, сейчас попросту был растерян, опасаясь, что любое неверное слово сломает того, кого он отчаянно хотел защитить.

Увы, слишком поздно.

– Слушай… – начал неторопливо, с паузами. – Я не смогу остаться. Но не потому, что не хочу, сынок. А потому, что нельзя. Пока нельзя. Но я хочу, чтобы ты знал, чтобы ты мне верил: я не исчезну. Я буду приезжать, мы будем строить вместе башню и делать все, что ты только хочешь. Даже если я не буду здесь жить – я все равно тебя люблю и не брошу. Понимаешь?

Артур смотрел на него молча. Долго. Очень долго. Так долго, что внутри стала зарождаться паника, мысли метались, пытаясь сложиться в другие, более правильные слова, но никак не складывались…

Он открыл было рот, жадно хватил воздуха, готовый уже выпалить хоть что-то, но сын его опередил.

– Ты обещаешь? – спросил, глядя на него так серьезно, так строго, что становилось ясно: если он не сдержит этого обещания – Артур никогда не простит.

– Я тебе обещаю, – проговорил решительно и твердо. – А пока… нам с тобой нужно держаться, мы ведь мужчины. И не расстраивать маму, потому что ей тоже тяжело. Обещаешь?

Артур кивнул – торжественно и сосредоточенно.

– Обещаю.

– Вот и хорошо, – улыбнулся, погладив сына по голове, и осознав вдруг, что волосы у него очень мягкие и пахнут, кажется, так, словно впитали в себя солнечное тепло и свет…

– Мы построим сегодня башню? – спросил Артур, глядя на него с надеждой.

– Построим, конечно, – кивнул в ответ. – Только я сначала поговорю с твоими братом и сестрой, ладно?

– Ладно.

Сын взобрался обратно на постель, схватил планшет и, видимо, успокоенный этим разговором и его обещанием, погрузился в игрушку.

Леша тихо вышел, не прикрыв до конца дверь.

Оказавшись в гостиной, расправил плечи, попытался собраться, чтобы поговорить с двумя другими детьми…

Кирилл отвернулся сразу же при его появлении, но из комнаты не вышел. Пройдя дальше, Леша присел на диван рядом с дочерью, которая молча за ним наблюдала, спросил…

– Ну как дела в садике? Что там нового?

Дочь деловито сложила на груди руки и смерила его строгим, оценивающим взглядом, будто решала: а стоит ли его удостаивать вообще ответом?

– Все как обычно, – проговорила в итоге, а следом огорошила внезапным вопросом:

– Пап, а у тебя правда есть другая женщина?

Прямой, незатейливый вопрос. Но ответить на него оказалось сложнее, чем решить теорему Ферма.

Он сжал челюсти, не зная, как смотреть в глаза собственной дочери. Как признаться, как объяснить…

– Да. Была, – отважился в итоге произнести единственную правду.

Олька склонила голову набок, посмотрела на него испытующе…

– Она что, лучше, чем мама? Красивее?

Он отрицательно мотнул головой, даже не задумавшись.

– Нет. Никого лучше и красивее мамы нет.

Где-то позади раздалось презрительное хмыканье: это Кирилл выказал свое отношение к услышанному.