Гувернантка с секретом - Анастасия Александровна Логинова

Обычно каменное спокойствие Ильицкого на меня действовало безотказно, но не в этот раз. Чем дольше Мари и Алекс не возвращались, тем отчаянней я вглядывалась за поворот реки. И наконец не выдержала:

– Я пройду к реке и поищу там.

– Лидия Гавриловна, позвольте… – подпрыгнул ко мне Полесов, но я не дала ему договорить.

– Георгий Павлович, останьтесь здесь, прошу! – железным голосом сказала я. И чуть мягче добавила: – На случай, если Никки вернется.

Ильицкого я с собою не звала, но не сделала и тридцати шагов, как он догнал меня в лесу. Не знаю, что он сказал Полесову – мне в тот момент не было до этого дела. Мне просто стало чуточку легче оттого, что он рядом.

– Ты зря беспокоишься – мальчишка просто где-то играет с собакой, – сказал Евгений через полминуты молчания.

Я не ответила, пытаясь разглядеть на снегу следы. То ли проталины, то ли и правда детские ножки. Я прибавила шагу.

– Ну, давай скажи, что это я во всем виноват! – снова заговорил тогда Ильицкий – кажется, его злило мое молчание. – Скажи, что я вызвался следить за детьми и одного потерял! И что вообще не нужно было привозить собаку. Давай выскажись!

В его голосе я слышала уже раздражение. Понимала, что нужно действительно что-то сказать – что это не его вина ни в коем случае, а целиком моя. Это я дрянная гувернантка, это я не на своем месте! Я очень хотела сказать ему именно это, но сейчас было не место и не время – сперва нужно найти Никки.

Я хотела так сказать до тех пор, пока не услышала себе в спину его презрительно-насмешливое:

– Ну что ж ты все молчишь? Зайчонок!

Меня как будто обожгли это слово и этот тон.

– По-твоему, мне нравится это все? – обернувшись и поймав его взгляд, с вызовом спросила я. – Тебе неприятно было это слышать, я понимаю, но подумай, каково мне?!

– Если тебе это не нравится, то отчего ты до сих пор в этом доме?

Я не ошиблась: Ильицкий вовсе не собирался шутить или журить меня этим «зайчонком». Он был в бешенстве, жег меня взглядом и, кажется, едва сдерживался, чтобы не повышать голоса.

– Я уже говорила почему!

– Я помню, что ты говорила! И кажется, начинаю понимать, что предела для тебя не существует. На что ты еще готова пойти, чтоб задержаться в гувернантках, а, зайчонок?!

Глядя на него во все глаза, я мысленно умоляла его замолчать. Потому что чувствовала – еще немного, и он произнесет слова, после которых я сама не захочу его ни видеть, ни знать.

Ильицкий же был слишком взбешен и даже не пытался меня понять. Однако он все же замолчал. Но лишь на мгновение, чтобы перевести дух и как будто даже осмысленно произнести:

– Знаешь, я уже начинаю думать, что не нужно было нам встречаться в этот раз в Москве. Пусть бы лучше ты осталась светлым образом в моей памяти, чем так. Если б я не знал тебя раньше, то, клянусь, подумал бы…

– Что бы ты подумал? Что я любовница Полесова? Или Алекса? Или их обоих? Так, может, так и есть? Может, ты правильно подумал?!

Кажется, у меня начиналась истерика. В горле стоял ком из ненависти и горячей обиды, мешая мне говорить в полный голос.

– Лучше б ты и правда не приезжал, – выдавила я без сил.

Мне очень хотелось расплакаться сейчас. Не для того, чтобы по-бабьи шантажировать Ильицкого своими слезами – нет, я действительно хотела, чтобы он ушел. Но мне хотелось расплакаться, потому что не было больше сил терпеть эту боль, будто тысяча осколков в горле. А слезы все не могли вырваться наружу.

– Ты слышишь? – изменившись в голосе, спросил вдруг Ильицкий.

В тот же момент и я уловила собачий лай вдалеке. Спаниель! Не ответив, я встрепенулась и с ходу бросилась на звук. Лай, к ужасу моему, действительно доносился с реки, а там, где была собака, без сомнения, стоило искать и Никки!

В панике, путаясь в подоле платья и то и дело проваливаясь в снег, я добралась до самого берега Истры, еще издалека увидев, что лед здесь тонкий и прозрачный, как стекло. Кое-где он уже стаял вовсе, а посреди реки, шагах в десяти от нас, на оторвавшемся куске такой же прозрачной льдины стоял совершенно бледный Никки и смотрел круглыми от страха глазами. Пес у его ног отчаянно лаял и рвался в воду.

– Никки! – выкрикнула я в ужасе.

Плохо соображая, что делаю, я шагнула на лед, тотчас проваливаясь в воду.

– Куда ты?! – Ильицкий рванул меня за плечи, возвращая на берег. – Вода ледяная!

– Мадемуазель Тальянова, все хорошо… – мальчик пытался говорить бодро, но голос его то и дело срывался. Я видела, что ему было страшно. – Я же умею плавать, я сейчас… не ругайтесь только.

– Нет, стой на месте! Не шевелись! – снова выкрикнула я, сделав еще одну попытку шагнуть в воду. – Никки, я не буду ругаться, только не двигайся!

Никки и правда умел плавать, но в своей одежде – валенках, теплых штанах и полушубке – его мигом, как только лед треснет, утянет на дно. А вода действительно ледяная.

Сама я продолжала глупо метаться по берегу, снова и снова делая попытки броситься в воду. Мне казалось, что это длится бесконечно долго, но, верно, не минуло и десяти секунд. Просто я вдруг увидела, что Ильицкий, уже сбросив шинель и стащив ботинки, шагнул в воду – и я застыла, приложив руки к лицу и пытаясь подавить крик.

Впрочем, быстро поняла, что все не так ужасно: воды было ему чуть выше колена. Добравшись до льдины, Ильицкий подхватил мальчика и повернул к берегу. Я смотрела на них обоих и все не смела выдохнуть: Женя что-то говорил притихшему ребенку на ухо и одной рукой держал его, а второй балансировал в воздухе. Спаниель следом за ними бросился в воду и вскоре уже отряхивался на берегу.

– Я знал, что здесь неглубоко, – опуская Никки в снег, пояснил Ильицкий с деланым равнодушием. – Здесь река сужается, и раз лед начал таять… элементарная физика.

Знать этого наверняка он не мог, разумеется. Обычная его бравада.

– Одевайся скорее, ты простудишься… – умоляла я его, подавая ботинок.

– Да запросто! Простужусь, заболею и умру. А еще я ногу о камни поцарапал – может начаться гангрена, тогда вообще дело мое табак. Ты выйдешь замуж за одноногого калеку?