Мареновая роза - Стивен Кинг

Последние слова Анны не стали для Рози неожиданностью; она уже многое знала из рассказов Пэм, Консуэло Дельгадо и Робин Сент-Джеймс. Рози вводили в курс дела чаще всего во время «Часа большого веселья», как в шутку называли обитательницы «Дочерей и сестер» ежевечернюю уборку помещений, однако Рози, собственно, и не нуждалась в объяснениях. Разумному человеку хватало двух или трех терапевтических сеансов, чтобы узнать все, что стоит знать о заведенном в «Дочерях и сестрах» распорядке. Кроме Списка Анны, существовали еще и Правила Анны.

– Насколько он волнует вас? – спросила Анна. Мысли Рози уклонились от темы разговора; вопрос застал ее врасплох, и она встряхнула головой, приводя их в порядок. В первый момент она не поняла, кого имеет в виду Анна.

– Ваш муж – в какой степени он волнует вас? Мне известно, что в первые две или три недели пребывания здесь вы опасались, что он будет разыскивать, вас... «пойдет по следу» – ваши собственные слова. Что вы думаете об этом теперь?

Рози задумалась над вопросом. Прежде всего, «опасалась» – совершенно неточное слово для описания тех чувств к Норману, которые она испытывала на протяжении первой и, пожалуй, второй недели жизни в «Дочерях и сестрах»; даже такое определение, как «ужас», не могло в полной степени их отразить, ибо суть отношения к покинутому мужу в значительной мере измерялась другими эмоциями; стыдом из-за несостоявшейся семейной жизни, тоской по некоторым предметам, которых ей не хватало (креслу Пуха, например), эйфорическим чувством свободы, которое вспыхивало с новой силой каждое утро, облегчением, казавшимся таким холодным, что это ее пугало, – облегчением, которое может испытывать канатоходец, потерявший равновесие на проволоке, натянутой над глубокой пропастью... но все же устоявший на ногах.

Впрочем, главной нотой в гамме ее чувств был все-таки страх, в этом она не сомневалась. В первые две недели, проведенные в «Дочерях и сестрах», почти каждую ночь снова и снова видела один и тот же сон: сидит в плетеном кресле на крыльце «Дочерей и сестер», и в этот момент перед ней у тротуара останавливается новенькая красная «сентра». Открывается водительская дверь, и из машины появляется Норман. На нем черная футболка с картой Южного Вьетнама. Иногда надпись под картой гласит: «ДОМ ТАМ, ГДЕ НАХОДИТСЯ СЕРДЦЕ»; «БЕЗДОМНЫЙ. БОЛЕЮ СПИДОМ». Его брюки забрызганы кровью. В руке держит нечто вроде маски с засохшими пятнами крови и клочьями прилипшего мяса. Она пытается встать с кресла, но не может; ее словно парализовало. Она только сидит и смотрит, не в силах встать с кресла, как он медленно приближается к ней, а он говорит, что хочет побеседовать с ней начистоту. Он улыбается, и она видит, что даже его зубы перепачканы кровью.

– Рози? – окликнула ее Анна. – Вы здесь?

– Да, – торопливо ответила она, слегка вздрагивая. – Я здесь, и – да, я все еще боюсь его.

– Ничего удивительного, сами понимаете. На каком-то подсознательном уровне вы, подозреваю, никогда не избавитесь от страха перед ним. Но вам станет лучше, если вы запомните, что все чаще и чаще будут появляться долгие периоды без страха перед ним или кем-нибудь еще... даже мысли о нем не побеспокоят вас. Однако я не об этом хотела узнать. Я спросила, не опасаетесь ли вы, что он все-таки может разыскать вас.

Да, она все еще боится. Вернее, не так боится, как раньше. Ей доводилось слышать множество его связанных с работой телефонных разговоров, она слышала, как он обсуждает с приятелями или коллегами самые разнообразные текущие расследования – в гостиной внизу или на веранде. Они почти не замечали ее, когда она приносила им горячий кофе или свежее пиво. Почти всегда в этих обсуждениях Норман исполнял ведущую партию, говоря быстрым, полным нетерпения голосом, наклонившись над столом с бутылкой пива, чуть ли не полностью потонувшей в его огромном кулаке, подгоняя остальных, развеивая их сомнения, отказываясь считаться с их доводами. Изредка он разговаривал и с ней. Разумеется, его не интересовало ее мнение о том или ином случае, просто она представляла собой удобную стену, о которую он мог постучать мячиком собственных мыслей. Быстрый по характеру, он всегда желал получить результат вчера и нередко терял интерес к делам, над которыми приходилось корпеть в течение нескольких недель – весьма продолжительный срок в его представлении.

Может, он махнул на нее рукой, как на старое, чересчур затянувшееся расследование?

Как бы ей хотелось верить в это! Как она старалась! И все же... не могла... поверить до конца.

– Не знаю, – призналась она. – В какой-то степени мне хочется думать, что если бы он стремился найти меня, то уже появился бы. Но другая часть сознания утверждает, что он по-прежнему продолжает искать. К тому же он не водитель грузовика или водопроводчик, он полицейский. Ему известно, как разыскивать людей.

– Да, я понимаю, – кивнула Анна. – И потому еще более опасен, и это означает, что вам нужно соблюдать особенную осторожность. Тем важнее вам помнить, что вы не одиноки. Дни одиночества позади, Рози. Обещаете мне не забывать об этом?

– Да.

– Вы уверены?

– Да.

– А если он все-таки объявится, что вы предпримете?

– Захлопну дверь перед его носом и запру ее на ключ.

– А потом?

– Позвоню в полицию.

– Без малейшего промедления?

– Без малейшего, – подтвердила она, зная, что так и будет. Но тем не менее чувство страха не покидало ее. Почему? Потому что Норман полицейский, и они – те, кому она позвонит, – тоже полицейские. Потому что знала – Норман всегда находит способ добиться своего. Он ищейка. И еще потому, что помнила фразу, которую Норман

повторял ей миллион раз: «Все полицейские братья».

– А после того, как сообщите в полицию? Что вы сделаете потом?

– Позвоню вам.

– С вами все будет в порядке, – заверила ее Анна. – В полнейшем порядке.

– Я знаю.

Она произнесла эти слова уверенным тоном, но внутри точил червь сомнения... по-видимому, она не избавится от сомнений до тех пор, пока не появится он, чтобы взять все в свои руки и вырвать ее из призрачного мира предположений и допусков. А когда это произойдет, что случится с теми полутора месяцами, которые она провела здесь – с «Дочерями и сестрами», отелем «Уайтстоун», Анной, ее друзьями? Не рассеются ли они, как сон в миг пробуждения от вечернего стука в дверь, когда она вскакивала с кушетки, на которой незаметно задремала, и торопилась открыть дверь, чтобы увидеть стоящего за ней Нормана? Возможно ли такое?

Взгляд Рози переместился на картину, стоящую на полу рядом с дверью кабинета, и она поняла, что это невозможно. Картина была обращена лицом к стене, и Рози видела только ее обратную сторону, и все же ей показалось, что она различает сам рисунок: в ее сознании выкристаллизовался отчетливый образ женщины на холме под затянутым грозовыми тучами небом над полусожженным храмом, и образ этот нисколько не походил на сон. Ничто, решила она, не сможет превратить эту картину в сон.