Эзопов язык в русской литературе (современный период) - Лев Владимирович Лосев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эй, вы! Не бойтесь. Это можно – не обижать вдов и сирот. Жалеть друг друга тоже можно. Не бойтесь! Жалейте друг друга! Жалейте – и вы будете счастливы! Честное слово, это правда, чистая правда, самая чистая правда, какая есть на земле (с. 360).
6. Из дистрибуции экранных и маркирующих элементов в тексте пьесы мы можем сделать вывод о стратегии автора. Она состоит в том, чтобы в начале усыпить бдительность Цензора, заставить его читать пьесу лишь на уровне первого-второго тематических планов, а затем, наращивая количество и интенсивность маркеров, утвердить эзоповское прочтение в сознании Читателя.
Действительно, первое действие лишь подготавливает эзоповское восприятие пьесы. Мы встречаем в нем ряд сдвигов-анахронизмов и сдвигов культурно-идиоматического характера, но только два «советизма», притом относительно мягкого, юмористического тона («людям вход безусловно запрещен» и очень осторожно-двусмысленное описание внешности Дракона).
Интенсификация эзоповского уровня начинается с середины пьесы (немного ранее середины второго действия). От этой точки в развитии текста мы уже реже встречаем сдвиги – анахронизмы и сдвиги из области русской идиоматики, но зато именно здесь вводится первый пародийный эпизод («почетный президиум»), а со второй половины второго действия все чаще встречаются «советизмы». Завершается второе действие трагически-гротескным монологом Ланцелота.
В третьем действии мягких эзоповских приемов уже почти нет, а изобилуют «советизмы», и именно здесь, под конец, сосредоточены целых четыре микропародии, причем весьма острых: разучивание приветствия правителю, тема «как изменилась жизнь к лучшему со времен проклятого дракона», разговор Бургомистра с Тюремщиком о «сажании», исправление истории в речи Генриха.
Можно предположить, что в результате такой конвергенции маркеров к концу пьесы ее эзоповский план будет прочно закреплен в том синкретическом образе произведения, который сохранится в сознании читателя/зрителя.
7. Выводы:
1) введение ЭЯ придает тексту еще один структурный уровень, усложняет восприятие произведения;
2) ЭЯ реализуется главным образом в сфере художественного стиля, где он выступает наряду с другими стилистическими функциями (юмор, ирония, трогательность) как некоторое дополнение к ним (метастиль);
3) автор прибегает к определенной стратегии в использовании эзоповских приемов: он использует их синонимично и избыточно, организует их конвергенцию в ударных местах; очевидная цель такой стратегии – зафиксировать эзоповский план текста в сознании читателя.
ГЛАВА V. ЭЗОПОВ ЯЗЫК И ФОРМИРОВАНИЕ ИНДИВИДУАЛЬНОГО СТИЛЯ
(ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО, «ИДУТ БЕЛЫЕ СНЕГИ…», КНИГА СТИХОВ, 1969 Г.)260
1.
Обвести множество противников неожиданными финтами и дриблингами, а затем всадить «мертвый гол» в сетку между беспомощно растопыренных рук вратаря – все это казалось мне, да и продолжает казаться до сих пор очень похожим на поэзию.
Футбол меня многому научил261.
Этой броской метафорой Евтушенко определяет в «Автобиографии» наиболее характерное свойство собственной поэзии, качество неожиданное в русской поэтической традиции. Общепринятым разделением последней всегда было разделение на два вида (или начала) – на аполлоническую и гражданственную («Пока не требует поэта…» и «О муза пламенной сатиры…»). Эти два направления то разделяли поэтов-современников, как, например, Некрасова и Фета, то переплетались в чьем-то индивидуальном творчестве – например, Маяковского262. Что же касается эзоповских стихотворений, то в личном творчестве разных поэтов они всегда были лишь побочными продуктами. Новым, и симптоматичным для эпохи после Сталина, является в декларации Евтушенко провозглашение эзоповской двусмысленности основой творчества.
1.1. То, что Евтушенко, апостол двусмысленного эзоповского стиля, стал центральной поэтической фигурой периода, вполне оправдано исторической ситуацией, когда новое поколение руководства (Хрущев и его группа) стремилось разделаться с авторитетом предшествующего поколения, не разрушая при этом идеологических устоев режима. Благодаря своему темпераменту и актерской интуиции Евтушенко завоевал широкую, в первую очередь молодежную аудиторию. Его стихи доставляли этой группе читателей необходимый катарсис – освобождали сознание от давления внедренных на школьной скамье мифов, от обожествления вождей, от психологии «винтиков» в машине социалистического государства, от пуританской морали. Таким образом поэт способствовал формированию homo soveticus нового типа – более инициативного, более приспособленного к веку НТР, прагматически лояльного по отношению к правящей бюрократии.
Сама новая идеологическая политика послесталинского руководства была по своей природе двусмысленна, ибо означала не радикальный разрыв со старой идеологией, а лишь некоторое видоизменение ее. Отсюда – «закрытость» идеологических докладов Хрущева, частые смены либеральных «оттепелей» и реакционных «заморозков» в партийной политике руководства искусством и литературой, в определенных рамках двусмысленные в идеологическом отношении художественные тексты были вполне адекватны созданной в стране политической атмосфере.
Сказанное не означает, что Евтушенко заключил с аппаратом некий контракт на литературное обслуживание. Скорее имело место стихийное совпадение: в силу своих личных особенностей этот поэт оказался наиболее подходящей фигурой на роль молодежного трибуна, роль, молчаливо санкционированную руководителями страны. Даже такие идеологические эксцессы Евтушенко, как его юдофильство, космополитизм, защита «свободной любви», шумно осуждавшиеся официозной критикой, делали его еще более привлекательной для политического использования фигурой, ибо создавали ему репутацию независимого, а поддержка, оказываемая правительству «независимым» в таких кардинальных вопросах, как верность ленинизму, партийная программа экономического строительства, иррациональный «патриотизм-несмотря-ни-на-что», воздействовала на читателей сильней, чем пропаганда тех же идей писателями, на сто процентов отождествляемыми с режимом.
В этой главе мы рассматриваем, как «неожиданные финты и дриблинги», то есть система эзоповских приемов, стали основой индивидуального стиля Евтушенко, наложили отпечаток на всю его поэтику в целом.
2. В сборнике «Идут белые снеги…» количество стихотворений, которые, будучи взяты отдельно, вне контекста книги, могли бы быть с уверенностью квалифицированы как эзоповские, относительно невелико – около 10% названий (мы намеренно избегаем называть точное число, то есть сколько именно из 183 стихотворений эзоповские, так как нередко эзоповское прочтение определяется обратным влиянием контекста книги на отдельное стихотворение, а также потому, что у Евтушенко нередко длинное стихотворение содержит эзоповский фрагмент).
Рассмотрим вначале несомненно эзоповские произведения.
2.1. Эзоповские стихотворения
В плане использования эзоповских жанров (см. III.3.1–5) у Евтушенко можно выделить три излюбленных варианта: 1) парабола, основанная на экзотическом сюжете, 2) парабола, основанная на историческом сюжете, 3) аллегория.
2.1.1. Квазиэкзотика
Деминг Браун следующим образом характеризует тактику Евтушенко:
Extremely prolific, he surrounds his politically provocative poetry with reams of verse that is «safe». When he goes globe-trotting, he often writes friendly, appreciative verse about many features of the countries he visits, but pays for his passport with politically orthodox commentary on other features263.
Это требует уточнения: «политически правоверные» стихи, посвященные Западу, у
