Мудрецы. Цари. Поэты - Тимур Касимович Зульфикаров

кровь догонит убийцу!.. Хотя не всегда она догоняет… Не всегда… Но эта догонит!.. Клянусь!.. Я верну эту стрелу, эту кровь атабеку Кара-Бутону!..

Я кладу стрелу в хурджин.

Я еду по сизому кишлаку. Мимо старого высохшего китайского карагача с муравьиными дорогами… Они и ночью и утром не утихают, эти последние дороги… Карагач словно шевелится, роится…

— Прощай, карагач с муравьиными дорогами!..

Я еду в сизом росном туманном зыбком долгом, долгом, долгом поле. Тону в поле…

Потом подъезжаю к крепости Офтоб-кала. Слезаю с осла.

Прислушиваюсь. Озираюсь. Никого нет вокруг, как в то утро. В утро тихой тайной ночной стрелы… Может, и сейчас она где-то рядом таится? Моя стрела? Зреет? Наливается? Крадется? Принюхивается к спине моей?..

Айе!.. Сухейль, я пришел проститься, а ты спишь?.. Сухейль… Ты спишь?..

С помощью цепи Рустама-ака я быстро перелезаю через высокую крепостную мглистую стену и опускаюсь в айвовый сад… Сад сизый, туманный, пустынный… Тихий сад клубится, струится… Стволы деревьев млеют, зыбкие, размытые, неясные…

Я иду по саду… Я ищу то дерево. Я нахожу его. Под ним лежат на белесой садовой ледовой траве разбитые, раздавленные камышовые циновки и разрушенная деревянная бухарская суфа… Лежит на траве разрушенное, разъятое былое летучее высокое гнездо… Лежит… От обмелевшего арыка, от реки только следы тонкого утреннего льда и инея извиваются, стелются по траве… Белесый ледяной долгий кружевной блескучий след тянется по травам… Тонко…

— Сухейль, я пришел проститься… а ты спишь… Сухейль… от арыка, от реки только утренний травяной лед да иней остались… Сухейль, ты спишь?..

Сад сизый млеет, тлеет в млечных, алых туманах…

Сад зыбкий, размытый, тихий… Тихий… Только иногда набегает алый ветер и нагой шелест ветвей слышится, слышится, слышится… Уже ало светлеет в стволах… Уже ало в алых стволах… Уже надо мне уходить… Уже, Сухейль!..

— Айе!.. Сухейль!. Я пришел проститься, а от арыка, от реки остался только травяной блескучий ледяной кружевной сухой след!..

Я пришел проститься, а ты спишь, Сухейль!..

Тогда!..

Тогда Тихая в Тихом саду…

Тогда Алая у Алой айвы…

Тогда в алом тихом платье из-за алого утреннего ствола айвы она говорит, шепчет, лепечет, лелеет…

— Я не сплю, ака… Я прячусь за алым стволом… Мне ало, ака… От той ночи… Не могу из-за ствола выйти… Ало мне, ака…

— Сухейль, но уже утро!.. Уже весь сад алый!.. Уже весь сад алый, а был сизый! Весь алый!.. Выйди из-за ствола, Сухейль!.. Не таись! Уже весь сад алый!..

Но она не выходит. Таится. Только два сливовых дымчатых глубоких глаза глядят из-за алого ствола… Глядят!.. Томят!.. Берегут!.. Жалеют!.. Молят!..

Айе!..

Да что еще есть в мире, кроме этих сливовых молящих глаз?..

Кроме этого алого, алого, алого, алого утреннего веющего сада?.. Что еще есть в мире?..

Куда я ухожу?.. Зачем?.. Зачем навек оставляю эти два глаза за алыми стволами?..

Зачем?..

И тут я закрываю глаза и вижу, как бежит, бежит в поле Рустам-палван со стрелой в спине… Как он улыбается мне: «Выпьем бузы — и пой, пляши, бычок!.. Такая ночь один раз в жизни бывает!»

И тут я закрываю глаза и вижу Голубоглазого с широким зрелым афганским ножом у самого моего худого безвинного горла: «Резать? Я очень хочу его резать!.. Их резать! Всех! Хочу резать!.. Ай!.. Дай!..»

— Сухейль, не таись за стволом!.. Уже весь сад алый, а был сизый!.. Сухейль, я пришел проститься…

— Я знаю, ака…

— Кара-Бутон убил моего друга… Я должен отомстить… Вернуть ему его стрелу…

— Я знаю, ака…

— Я скоро вернусь… Я освобожу узников зинданов и сразу вернусь к тебе, Сухейль!.. Сразу!.. Скоро!..

— Я знаю, ака…

— Выйди из-за ствола… Давай простимся, Сухейль…

— Нет, ака… Я вся алая… Стыдно мне…

— Весь сад алый… Только от арыка, от реки след на траве жемчужный ледяной кружевной святой белеет… Выйди, Сухейль…

— Нет, ака… Я алая…

— Прощай, Сухейль! Ты будешь ждать меня, дочь бека?..

— Да, сын горшечника… Арык течет — Сухейль ждет… Река течет — Сухейль еще больше ждет!.. Смерть придет — Сухейль ждет… Смерть уйдет — Сухейль ждет…

Айе!..

— Прощай, Сухейль!.. Я скоро вернусь!..

Я бегу по саду.

Сад.

Алый.

Айе!..

ЭПИЛОГ

Сказано в древности, что люди ходят по тропинкам, часто забывая о Великом Пути. О Пути Добра. О Пути извечной борьбы со Злом. Нельзя дать Великому Пути зарасти колючкой и верблюжьей травой, как зарос, увял, истаял Великий Шелковый Путь…

Нельзя!..

И Ходжа Насреддин сошел с малой тропинки своей жизни и ушел на Великий Путь Добра…

А Любовь?..

А Сухейль?..

Арык течет — Сухейль ждет.

Река течет — Сухейль еще больше ждет.

Смерть придет — Сухейль ждет.

Смерть уйдет — Сухейль ждет…

Айе!..

1974

ВОЗВРАЩЕНИЕ ХОДЖИ НАСРЕДДИНА

…Познал я все сокровенное и явное, ибо научила меня Премудрость, художница всего. Она есть дух разумный, свитый, единородный, многочастный, тонкий, удобоподвижный, светлый, чистый, ясный, невредительный, благолюбивый, скорый, неудержимый, благодетельный, человеколюбивый, твердый, непоколебимый, спокойный, беспечальный, всевидящий и проникающий все умные, чистые, тончайшие духи…

Премудрость Соломона

КОЛЫБЕЛЬ

Царь Сулаймон, Ты говоришь: я предпочел Премудрость скипетрам и престолам и богатство почитал за ничто в сравнении с Нею. Драгоценного камня я по сравнил с Нею, потому что перед Нею все золото — ничтожный песок, а серебро — грязь в сравнении с Нею. Я полюбил Ее больше здоровья и красоты… Мудрость знает давнопрошедшее и угадывает будущее…

…Да, царь!.. Дальный! Пленный!.. Нетленный!.. Ты давно ушел изник исчах изветрился как гора в пустыне Гоби, но Ты жив, потому что живо сокровенное напоенное слово Твое. Слово мудрости… И Ты единственный царь, которому внимает тихая душа моя на вечернем вечном февральском туманном сонном берегу родной реки моей Сиемы! Да!..

…Я, Ходжа Насреддин, говорю: в двадцать лет Бог (кто Ты, Господь? Авраам?.. Будда?.. Иисус Христос?.. Мухаммад?.. — но Ты) поселяет в человеке любовь к женщине…

И я не знал ее…

В тридцать лет — любовь к вину, в сорок — страсть к путешествиям.

(А эту знал я в избытке!..)

В пятьдесят лет — любовь к мудрости… Да!..

Мне шестьдесят лет.

И