Суккубус - Виталий Вавикин

– Потому что это забавно, – смутился Гарольд.

– Нет.

– А кому-то нравится.

– Я не кто-то.

Они замолчали. Теплый ветер трепал их волосы.

– Ты видел картины? – спросил Гарольд, когда они остановились, давая машине отдохнуть.

– Видел.

– Ну, и?

– Что: ну и?

– Не глупи, Билли. Я видел, что там происходит. Я сам принимал в этом участие.

– Вот как? – сердце Брендса неприятно сжалось.

– Слышал историю про Эдгара? Говорят, он мог оживить их всех. Понимаешь? По-настоящему оживить, а не так, как это делаю я и те, кто собирается ночами в картинных залах.

– И как вы это делаете? – Брендс затаил дыхание. Осознание исключительности стало хрупким, зыбким.

– Всего лишь образы, – вздохнул Гарольд. – К сожалению, все, на что они способны: ублажать да удовлетворять фантазии. Даже лиц и тех нет. Только тела и силуэты, вобравшие в себя человеческие черты, если, конечно, вы мечтаете о людях.

– Вот как? – Брендс с гордостью вспомнил свое детище.

– Это еще что! – протянул Гарольд. – Видел бы ты, какие образы рождаются у проституток! Бесформенные, желеобразные массы. Без конечностей, без тел. Словно дьявольские медузы, вышедшие из вод самого Стикса! – он брезгливо передернул плечами. – Сущий ад, скажу я тебе. Сущий ад… – он шумно выдохнул, покачал головой. – Билли?

– Да, Гарольд.

– Думаешь, Люсия сможет оживить их всех?

– Не знаю.

– Она же дочь художника. Кому, как не ей, закончить то, что начал отец?

Штат Мэн. Небольшой городок с населением чуть более тысячи человек, недалеко от канадской границы. Главная улица. Несуразный частный дом, ссутулившийся между парикмахерской и недавно отстроенной закусочной. Выкрашенная в белый цвет дверь. Толстая женщина лет пятидесяти с замасленным передником и французским акцентом. Пара стариков на втором этаже. Запах нафталина. Плотно закрытые окна. Десяток настенных часов. «Тик-так. Тик-так. Тик-так», – их тихие шаги словно созданы для того, чтобы напоминать старикам о скоротечности оставшегося у них времени. Люсия. Брендс смотрел на нее, и в немощности своей она напоминала ему прабабку Маргарет. Глуховатая, пораженная старческим маразмом, с лицом, покрытым бурыми пятнами, и всклокоченными редкими волосами. Она говорила о каких-то старых друзьях, решив почему-то, что Брендс их внук, которого они послали навестить ее. Он попытался возразить, но старуха, перекрикивая свою собственную глухоту, погрузилась в воспоминания своей юности. «Тик-так. Тик-так. Тик-так»…

Брендс не знал, сколько провел времени в этой компании. Пару часов или пару минут – результат был один: головная боль от скрипучего старческого голоса. Страх, что эта старуха сможет затмить его величайшее творение, улетучился, стоило ему лишь взглянуть на нее. Осталась только усталость от проделанного пути и необоснованных тревог. Он пожелал старухе здоровья и спустился вниз.

Толстая женщина потчевала Гарольда свежеиспеченными пирогами и молотым кофе.

– Надеюсь, мама не очень утомила вас? – поинтересовалась она. Брендс покачал головой. – Ваш друг сказал, что вы писатель, но почему именно история нашей семьи? По-моему, в ней нет ничего примечательного.

Брендс сел за стол, взял предложенный кофе.

– Ваша мать никогда не рассказывала о том, кем был ее отец?

– В детстве нет. Лишь когда родилась Долорес, моя дочь, и стала поражать своими рисунками, мать сказала, что в ней, должно быть, проявился талант прадеда.

Брендс вздрогнул. Снова напряжение. Снова часы, отсчитывающие шаги до краха его тщеславия.

– А ваша дочь… Долорес… Я могу с ней встретиться?

Женщина смерила Брендса каким-то странным взглядом, словно он попытался разузнать что-то сокровенное для нее.

– Я даже не знаю… – она засуетилась, вспомнив о готовящихся пирогах – всего лишь повод, чтобы не смотреть Брендсу в глаза. Но история, казалось, сама рвется из ее рта. Девочка. Живопись. Мечты о славе. Внебрачная беременность. Аборт. Неудачный брак… – Она всегда куда-то бежала, словно боялась не успеть, – сказал женщина, подливая Брендсу кофе. – То рисовала, не выходя неделями из своей комнаты, то пропадала на пару месяцев, польстившись на обещания очередного проходимца сделать ее знаменитой. Ее беда в том, что она всегда хотела чего-то большего. Понимаете? – Брендс кивнул, украдкой взглянул на Гарольда, словно тот знал его историю и мог заметить сходство. – Вот такая вот она была, – сказала мать Долорес, усаживаясь за стол. – Ни дня покоя. Ни дня отдыха.

– Почему вы говорите о ней в прошедшем времени? – спросил Брендс.

– Потому что надеюсь, что все это осталось в прошлом. Новый муж Долорес любит ее, и, надеюсь, она любит его. Я рада видеть, что она наконец-то счастлива, а все эти картины – они причиняли лишь боль и страдания. Понимаете, почему я не хочу, чтобы вы встречались с ней и напоминали ей о ее прошлом?

– Понимаю.

Брендс допил кофе и попрощался.

– Какого черта ты делаешь?! – возмутился Гарольд, садясь в машину.

– Не стоит портить человеку жизнь.

– Себила никогда не простит тебе подобного благодушия.

– Мы едем обратно, – отрезал Брендс.

«Паккард» затарахтел, заглушая брань Гарольда.

Глава вторая

Закусочная «Обеды у Пита» славилась вовсе не своими горячими блюдами. Будь это единственным средством заработка Питера Самерсхеда, он бы давно разорился, отказался от пары любовниц, перестал обеспечивать жену с тремя детьми и подался в Техас ловить змей, втайне надеясь, что одна из них, впрыснув в его кровь яд, прекратит его бесполезные потуги в этом мире. Синяя вывеска с золотыми буквами над парадным входом радовала глаз своей новизной. Пит сменил ее пару месяцев назад, заменив старую, но куда более выгодную «Напитки погорячее». В тот день, решив, что жизни его пришел конец, он жутко напился и до полусмерти избил одну из своих постоянных любовниц, затем отправился домой и проделал то же самое с женой. Располневшая, с вечно сальными волосами и коровьим взглядом, она годилась лишь для того, чтобы рожать детей да готовить. Пит как раз собирался объяснить это жене, когда в дверь его дома постучали. Пит замер: правая рука с засохшими на ней брызгами крови занесена для удара, левая сдавливает шею жены. Стук повторился – настойчивый, не терпящий отлагательств. Стук в третьем часу ночи. Пит открыл дверь.

Полиция. Три пары холодных глаз, способных охладить любое пламя ненависти. Так, по крайней мере, показалось Питу. Он молча оделся и вышел. Сел в машину. Двое широкоплечих ребят по бокам, один за рулем.

– Я уже упразднил свое питейное заведение, – буркнул Пит, но ему никто не ответил.