Кровавая шутка - Шолом Алейхем

– Саша! - обратилась она к дочери, только вышедшей из комнаты. - Григорий Иванович нас покидает!

– Вот еще новости, не может быть! - сказала Саша, подарив Попова одним из многозначительных взглядов изумительных глаз.

Попов готов был забыть обо всем на свете, упасть к ногам Саши и рассказать всю правду, повиниться во всем.

– Не может быть! - повторила Саша.

Мать объяснила ей, что Григорий Иванович получил телеграмму и едет домой на несколько дней.

– Ну, это другое дело! - протянула с улыбкой Саша, и Попову показалось, что весь мир осветился улыбкой.

Все остальное поблекло и проходило как-то мимо сознания. Он видел смутно, что к нему подходят люди, чувствовал, что ему жмут руку, отвечал в полусне.

Петя и Сережа кинулись учителю на шею. Глюк пытался лизнуть отъезжающего в лицо. Пришлось Феоктисту Федосеичу силой оттянуть ретивого пса в сторону. Надежда Федоровна прощалась с Григорием Ивановичем, как мать, и крестила его на дорогу... Слишком много людей высыпало проводить репетитора. Никак нельзя было сказать Саше хоть два слова на прощание... Уже на улице, когда все почти были заняты заточением неугомонного Глюка, Попов улучил минутку и сказал Саше:

– Прощайте, может быть, мы никогда больше не увидимся!

Ему показалось, что светлое лицо Саши подернулось легкой тенью, что глаза её как-то странно дрогнули, показалось, что обратившийся в это мгновение к ней Пьер остался без ответа. "Так тебе и надо!" Пусть этот офицеришка почувствует потом, после отъезда, что Саша ходит сама не своя, бродит тенью по всему дому, не находя себе места. Но никто не узнает, по ком грустит Саша.

"Опять? Снова фантазии? Снова "принцесса"?" - остановил себя мысленно Попов и сел в карету.

Горячие кони дружно снялись с места.

А еще через полчаса Григорий Иванович уже сидел в вагоне и катил, только не в Т., как полагали у Бардо-Брадовских, а в большой университетский город спасать товарища, подлинного Григория Ивановича Попова.

Глава 10

СРЕДИ СВОИХ

Чем ближе реб Мойше Рабинович со старшим сыном Авраам-Лейбом подъезжали к большому городу, тем чаще они слышали разговоры о "несчастье", о злополучном дантисте, томящемся в одиночной камере местной тюрьмы.

Всю дорогу отец с сыном держались в стороне, забившись в уголок, и не вступали в разговоры.

Но, услышав, что речь идет о близком им деле, они насторожились в надежде узнать подробности... Однако из разговоров трудно было что-нибудь уловить. Публика говорила об этом деле в полунасмешливом тоне, и обоим Рабиновичам было невдомек: что тут смешного?

Больше всех изощрялся какой-то рыжий, шепелявый еврей. Он неизменно возвращался к одному и тому же:

– Нет! Я говорю другое: пускай бы они посадили "нашего брата", настоящего набожного еврея, ортодокса, фанатика. А то сцапали молодого парнишку, дантиста, форменного гоя, не знающего ни аза по-еврейски!.. Да тут со смеху лопнуть можно!

Отец с сыном переглянулись: "О ком это говорят? Об их Гершеле? Это Гершель, что ли, не знает ни аза по-еврейски?.."

Хорошо еще, что отец сдерживал Авраам-Лейба, не давая ему вмешиваться в разговор. Уж он не раз порывался встать на защиту своего брата, обвиняемого в невежестве. Но отец произносил только одно слово: "Сиди!" - и сын не смел ослушаться.

Поезд приближался к станции. Пассажиры зашевелились, засуетились у вещей, а евреи вдруг почувствовали нечто вроде предэкзаменационной дрожи... Кое-кто нащупывал в кармане паспорт; другой нервно поправлял галстук; третий пытался засунуть под шляпу непокорные пейсы, чтоб "еврей", так сказать, не слишком выпирал наружу.

Только Рабиновичи не ощущали волнения и не "готовились". Они ехали в большой город впервые и во всех этих тонкостях искушены не были. Они, конечно, слыхали, что в этом городе евреи не в большой чести, что их даже высылают отсюда по этапу в 24 часа, что на них устраивают облавы, как на зверей. Но одно дело - слышать, а другое - переживать самому.

В силу этого обстоятельства они чуть ли не первые выскочили из вагона и сразу очутились в водовороте большого города. Шум, грохот, толкотня, бегущие точно на пожар люди - все это ошеломило, оглушило и вынесло провинциалов на улицу.

– Куда же нам двинуться? - спросил отец, увертываясь от чьих-то энергичных локтей.

– Куда нам двинуться? - переспросил зазевавшийся Авраам-Лейб, пятясь от надвинувшейся на него лошадиной морды. - Знаешь что? Ну их к черту! Возьмем извозчика и поедем!

– Куда?

– Сядем раньше, а там видно будет.

– Н-на! Может быть, ты и прав! - согласился отец. Подрядить извозчика оказалось, однако, нелегкой задачей. Толпа оттеснила Рабиновичей, и они очутились где-то в хвосте. Извозчиков успели уже разобрать, и только по счастливой случайности им удалось наконец взгромоздиться на утлую пролетку, запряженную вихляющей белой клячей. Если бы не обстановка и шум большого города, можно было бы подумать, что сидишь в фуре местечкового балагулы; а если бы Рабиновичи догадались еще заглянуть в лицо своему извозчику, то это представление, несомненно, сделалось бы еще более реальным.

Тогда реб Мойше Рабиновичу не пришлось бы насиловать русский язык, беседуя с извозчиком, а Авраам-Лейбу - хвастать своей эрудицией по части русской грамматики.

После получасовой тряски извозчик решился спросить:

– Куда ехать?

– В зубоврачебную школу! - сказал Авраам-Лейб.

– Есть два зубоврачебные школы! - заявил извозчик, полуобернувшись к пассажирам.

Ухо Авраам-Лейба было оскорблено! Он счел необходимым доправить извозчика: нужно говорить "двух школ", а не "два школы". Тут он заметил, что во внешнем облике извозчика, кроме армяка, широкого пояса и картуза, нет ничего русского!

– Я готов поклясться, - шепнул отец сыну, - что наш извозчик - еврей!

– Сейчас мы с ним потолкуем! - сказал Авраам-Лейб и задумался: в какой форме удобнее задать вопрос? Спросить: "Чи вы из наших?" - слишком уж торжественно...

Извозчик сам разрешил сомнения Рабиновича-младшего: он вдруг обратился к своим пассажирам на чисто еврейском диалекте:

– Вы едете в зубоврачебную? У нас есть две-три зубоврачебные школы. Назовите улицу, так я буду знать, куда заворачивать.

– Ой! Дай вам Бог здоровья! - обрадовался старик Рабинович. - Так вы, значит, еврей! Чего же вы молчали до сих пор? Шолом алейхем!

– Алейхем шолом! - ответил извозчик и, усевшись на облучке вполоборота, сдвинул свой клеенчатый картуз на макушку и стал рассказывать о себе и выспрашивать своих пассажиров, откуда они приехали, зачем приехали, к кому приехали и надолго ли приеxали...

– Наверно, по делу?

– По делу!

– Может быть, к доктору?

– Может быть, к доктору!

Но удовлетворить любопытство извозчика было нелегко: ему надо было знать точно, к какому доктору, по какой специальности...

Пассажиры поняли, что им от этой любознательности не отделаться, и решили, не мудрствуя лукаво, рассказать все напрямик. Разве он не такой же еврей, как они? Чего ж его бояться? Наоборот, может быть, он что-либо знает. Ведь они сами даже не знают, в какой зубоврачебной школе их Гершка обучается...

Из первых же слов выяснилось, что извозчик знает прекрасно всю историю, знает и квартирохозяев дантиста. Сколько раз возил их! Да вот совсем недавно возил их в "подряд", где пекут мацу, и обратно - вез мацу...

– Ах, какой молодой человек! Дай Бог мне такую жизнь! Он вам родственником приходится?.. Вьо! (Это относилось к лошади.)

– Если так, - сказал старик, - зачем же нам таскаться в зубоврачебную школу? Свезите нас прямо на его квартиру.

– Конечно, я могу вас свезти туда! Почему нет? Вы хотите с ним повидаться? Боюсь, что ваши труды напрасны! К нему никого не допускают! Боятся, понимаете, чтобы не подкупили стражу и чтобы он не удрал! Он здорово богат!

– Кто, вы говорите, здорово богат?

– А вот этот самый, что сидит в тюрьме... ваш родственник! Говорят, большой богач!.. Вьо!.. То есть не он сам, а родственники - страшенные богачи, миллионеры!.. Вьо! Вот уже близко... Видите - большой дом? За ним второй или третий подъезд... Там живет тот еврей - Шапиро. Очень славный человек, и особенно жена у него хорошая женщина и дочка чудесная! В моей простецкой голове это никак не укладывается: чтобы молодой человек, дантист, форменный панич, не умеющий ни слова по-еврейски сказать... чтобы такой...

Пассажиры снова переглянулись. Старик спросил:

– Кто, говорите, не умеет по-еврейски слова сказать?

– Да вот этот родственник ваш! Не знаю, как он вам приходится? Племянник, двоюродный брат?.. Тпрр! Вот мы и приехали! Видите звонок? Потяните за ручку, вам сейчас откроют. Не знаете, как это сделать? Ну, дайте я... Хотите получить сдачи? Или пусть уж это останется мне, "на чай". Ну, спасибо! Дай вам Бог счастья и удачи! До свиданья!..