Новочеркасск: Книга третья - Геннадий Семенихин

— Ты устала? — тихо спросил он.

— Еще бы. От твоих медвежьих ласк разве не устанешь? — засмеялась Липа. — Боже мой, — сказала она грустно. — Какая у нас хорошая спаленка. Неужели в ней будет жить какой-нибудь немец из Берлина или Дрездена, а нас с сынком вышвырнут в сарай?

— А я? — перебил ее настороженно Дронов. — Почему ты ни словом не обмолвилась обо мне? — Он увидел, как поползли у Липы по щекам слезинки и она закусила нижнюю губу, что делала лишь в минуты самого большого волнения.

— Да что говорить о тебе, — сказала она нервно. — Не сегодня, так завтра тебя мобилизуют в армию, как и сотни других, вот и все.

— А ты будешь плакать, — нелепо перебил ее Дронов.

— Куда же от этого уйдешь, — горестно вздохнула Липа, — на то я и жена. Буду плакать, как и всякая баба, у которой мужика забирают в солдаты. Только не на улице, а вот здесь, в нашей уютной квартирке из двух комнат с видом на железнодорожное полотно Ростов — Москва и на речку.

— А вот и не будешь, — с неожиданной веселостью перебил ее Дронов. — Могу сообщить уже точно. Меня в армию не берут.

Он ожидал мгновенного всплеска радости, но его не последовало. Липа поднялась в кровати на локтях, глаза ее расширились, и маленькая, едва приметная родинка вздрогнула над верхней губой.

— Почему? — спросила она, прерывисто дыша. — Ведь сейчас все мужики, способные держать в руках оружие, уходят на фронт. А ты почему же?

— Не знаю, — пожал плечами Дронов. — Вызвали и сказали: «А вам, товарищ, пока до особого распоряжения придется подождать».

— Может, из-за меня? — предположительно вымолвила Липа, у которой грустное выражение лица вдруг сменилось озабоченностью. — Может, опять сказали — дочь священника, служителя культа?

Дронов ладонью откинул упавшие на ее лоб пряди волос и ласково улыбнулся:

— Успокойся, Липочка, меня оставляют на гражданке лишь потому, что на железнодорожной станции не хватает специалистов.

— Правда? — еще не веря, воскликнула она и бросилась ему в объятия.

Потом они сидели рядом, и, положив голову на крутое плечо Дронова, беспомощно улыбаясь, Липа сказала с добрым укором:

— Ты как с цепи сорвался. А вдруг ребенок?

— Воспитаем после победы над Гитлером, — с наигранной беспечностью воскликнул Дронов.

— А ты уверен, что она так быстро придет?

Дронов вдруг осекся и умолк. Не произнося ни слова, они несколько мгновений глядели друг другу в глаза: добрые, понимающие, никогда ничего не утаивающие.

Вся округа давно уже перестала удивляться тому, что бывший уличный богатырь Иван Дронов, умевший, если это надо, наводить страх на всю окраину, Ваня, которого несведущие иные считали опаснее любого аксайского хулигана, в присутствии красавицы Липы становился тише воды, ниже травы, покорно выполнял любую ее волю. Одного взгляда молодой жены было достаточно, чтобы удержать его от ненужной выходки, во время которой он неминуемо пускал в ход свои огромные кулаки. А это не раз бывало.

Однажды в вечерней сутолоке Александровского сада, когда он, оставив Липу в темной аллейке, отлучился за мороженым, двое подвыпивших хулиганов загородили ей дорогу.

— Милочка, — развязно задышал ей в самое ухо один из них, — мой друг молниеносно в вас влюбился и поручил мне немедленно провести с вами переговоры на предмет знакомства.

Решив избежать неприятности, она сделала шаг в сторону, но там путь отступления отрезал ей второй щеголь, который оказался выше первого ростом и шире в плечах.

— Зачем же так неделикатно, — проскрипел он с наигранной предупредительностью, — не лучше ли, если мы с приятелем возьмем вас под руки, уединимся в темной боковой аллейке, сядем на лавочку и будем беседовать при луне.

— О чем же? — сухо осведомилась Лица.

— На любую тему, — весело ответил приставала. — Хотите о звездах и луне, хотите о кинобоевике «Веселые ребята», хотите на вечную тему о любви.

— Отпустите меня, — громко потребовала Липа, но цепкие пальцы хулигана больно сдавили ей локоть, и он уже угрожающе промолвил:

— Сопротивляться бесполезно, милая. Мой приятель при финке, и он стал поразительно нервным после второго побега из колонии. Советую спокойно проследовать с нами в боковую аллейку, мы снимем с вас роскошные анодированные часики и отпустим на все четыре стороны.

В эту минуту из боковой аллеи, словно сбрасывая с широких плеч темноту, появился Дронов.

— Липочка, подержи мороженое, я с ними побеседовать хочу.

— Не связывайся, — прошептала она, — один из них с ножом.

Освободившись от мороженого, Дронов шагнул к высокому:

— Ты, что ли, с ножом? — хрипло прошептал он и тотчас обернулся ко второму: — Или ты, суслик?

Парни не успели ответить. Ваня Дронов со страшной силой столкнул их лбами и разбросал в разные стороны.

— Серый, бежим! — закричал один из них своему партнеру, но уже было поздно.

Тонкие трели свистков разорвали тишину. Это два дежурных милиционера подбегали к месту происшествия.

Пришлось Дронову и Липе доедать мороженое в отделении, пока дежурный дописывал протокол, а заводила, оказавшийся действительно рецидивистом, плакал горючими слезами, надрывно повторяя:

— Зачем же к ответственности, ведь мы же хотели только пошутить.

Среди ночи Липа неожиданно разбудила мужа. Ясными от бессонницы глазами всматривалась она в смутно проступающие в предрассветной мгле черты его лица. Видела крупный хрящеватый нос, добродушно посапывающие губы, надбровные дуги и колечки слегка курчавившихся от природы волос. От ее долгого томительного взгляда Дронов я очнулся, протер тыльной стороной ладони глаза и удивленно спросил:

— Женушка, ты чего?

— Знаешь, Ваня, — шепотом спросила она, — а если бы этот, что с ножом, замахнулся на меня, что бы ты сделал?

— Не знаю, — сонным голосом ответил Дронов. — Наверное, убил бы, а это было бы очень некстати.

— А если бы и второй замахнулся?

— Обоих бы, значит, убил, — равнодушно ответил Дронов, — двумя гадами на земле меньше бы стало.

Она прижалась к мужу, обдав его жарким дыханием:

— Боже мой, какая я счастливая. Ты подожди, не начинай посапывать, как медведь во время зимней спячки. Лучше рассуди, как мы с тобой жили все эти годы. То зарплаты не хватало, то голод и жалкие порции кукурузного хлеба, то заботы о том, чтобы ты, кузнец, стал инженером. Ведь если бы не Александр Сергеевич Якушев, едва ли это бы осуществилось.

— Едва ли бы, Липа. В том и счастье, что великолепных людей на земле больше, чем дряни.

— А помнишь, как ты ему пятерку хотел отвалить за первый урок.

— Ух, помню, — сбрасывая с себя сои, оживился Дронов. — Даже думать страшно становится, как он разгневался да из дома меня хотел своего выпроводить за это. Ох и проучил же он меня тогда, этот неподкупный интеллигент.

— Иначе бы ты инженером никогда не стал, — гладя его плечо, промолвила Липа. — Шутка ли сказать! — И она зашептала в его горячее ухо: — Ты, Ванечка, спи, спи, тебе завтра рано вставать.

Они любили друг друга той прочной любовью, которая свойственна только близким по взглядам на жизнь, труд и свое место в жизни людям. Спроси такого мужа или жену, за что ты любишь, и он или она, растерявшись, ответит: «Не знаю» — и не услышит от них полюбопытствовавший ни одного пустого высокопарного слова. Задумавшись, в трудном замешательстве повторит такой муж или жена: «Не знаю. Только я очень люблю, и никого другого мне не надо».

Именно такой была семья Дроновых. Ни одной размолвки, ни одной тайны, скрытой друг от друга. Теперь все менялось. Теперь у Ивана Мартыновича Дронова, бывшего инженера завода имени Никольского, появилась суровая и большая тайна. Он был уверен, что не имел права допустить, чтобы Липа проникла в нее. Ни наяву, ни во сне не должен был Дронов проговориться. «Но как же быть? — уже не однажды посещала его одна и та же мучительная мысль. — Ведь Липа чуткий и наблюдательный человек, и как трудно станет от нее скрывать ту другую, полную риска, опасностей и напряжения жизнь подпольщика, что начнется завтра, буквально с той минуты, когда мы с Зубковым встретимся в бывшем Александровском саду, который и по сей день многие новочеркассцы так называют, с этим пока незнакомым человеком».

А ведь будут в этой жизни и непременные отлучки, и ночевки в других, отдаленных от города местах, преследования врагов, перестрелки, а может быть, и ранения. Как он все это станет от нее утаивать?

А победа? Так ли скоро придет эта победа, о которой говорят и молятся во всех городах и селах наши люди, которую так желают увидеть даже самые тяжело раненные воины, находящиеся в госпиталях, жестокой судьбой приговоренные к медленному угасанию, или те, кому остается лишь несколько часов, а то и минут жизни в окопах.