Год гиен - Брэд Гигли

И тут Семеркета поразила внезапная мысль: ни одна из жен фараона не пришла, чтобы приветствовать его. Чиновник помнил, что когда он был много моложе, царица Тийя не раз появлялась на людях. Теперь же она подозрительно блистала своим отсутствием.

Семеркет вспомнил слова Квара у храма Диамет, что фараон «не любит, когда женщины суются в дела мужчин». Он также вспомнил слова Мааджи, что Тийя заперлась в знак протеста против того, что Рамзес обошел орленка из ее выводка.

Сыновья в сопровождении распевающих песнопения жрецов понесли фараона но улице Рамс к великому храму Амона, где правитель должен был провести ночь в святилище бога, общаясь со своим небесным отцом. На следующий день Рамзес поплывет на другой берег реки к храму-крепости Диамет — резиденции фараона во время его пребывания в Фивах.

Придворная знать последовала за фараоном в храм, а потом — официальные лица города. Семеркет увидел издалека градоправителей Фив, толстого Пасера и худого Паверо, которых подняли на плечи их носильщики. Исполненный достоинства Паверо сидел, выпрямившись, ни разу не удостоив взглядом толпу. Зато Пасер улыбался и что-то кричал фиванцам, которые хлопали в ладоши, радуясь, что его видят. Они выкрикивали его имя и благословляли его, а Пасер посылал им воздушные поцелуи, исчезая за воротами храма.

Хотя сегодняшний день не был официальным праздником, фиванцы все равно направились в дома удовольствий и в харчевни на берегу. Бедняки сидели у края воды, смеялись, пели хором и вообще вели себя так, будто праздник в честь появления фараона был выходным.

Семеркет занял позицию у двери таверны, нетерпеливо ожидая появления брата.

Потом, пожевав ноготь большого пальца, он снова вошел в «Бивень слона» и обнаружил, что к строителям гробниц присоединились двое других мужчин, сидевших спиной к Семеркету, так что он не мог рассмотреть их в полумраке, как следует. Он видел только, что один из них одет в прекрасные льняные одежды знатного человека, в то время как второй носит грязное тряпье.

К этому времени таверна заполнилась крикливыми фиванцами, которые поняли такой шум, что невозможно было расслышать, о чем говорят эти четверо.

Семеркета вдруг похлопали по плечу, и он резко обернулся. Это был его брат, неодобрительно поджавший губы.

— Мне следовало бы догадаться, что я найду тебя здесь, — громко проговорил Ненри, чтобы перекричать шум. — А я думал, ты сказал, что будешь ждать у дерева. Почему ты так закутался, Кетти?

Семеркет жестом попросил его замолчать и повел Ненри в дальний угол комнаты.

— Говори тише, — прошептал он на ухо брату. — Я кое-кого выслеживаю.

— Кого? — широко раскрыв глаза, прошептал в ответ браг.

Семеркет толкнул его к колонне, чтобы лучше видеть деревенского писца и десятника.

— Вон тех, в дальнем углу. Того большого зовут Панеб, а второго — Неферхотеп.

Ненри вгляделся в полумрак.

— Нет, — категорически сказал он, — их зовут не так.

Чиновник заморгал, услышав столь уверенное заявление.

— Если ты и вправду собираешься их преследовать, — продолжал Ненри, — думаю, ты должен знать, кто они такие. Тот, большой — его зовут Хапи, а маленький сутулый называет себя Паноуком.

Семеркет изумленно разинул рот. Потом закрыл его и сглотнул.

— Что?!

— Я часто вижу их в доме градоначальника Пасера. Они — зодчие.

Ненри самодовольно повернулся к Семеркету, но служанка, проходившая мимо с масляной лампой, на короткий миг осветила дознавателя, выхватив его лицо из мрака таверны, и выражение лица Ненри из самодовольного стало встревоженным.

— Кетти! Ты болен? Что случилось? Ты так исхудал!

Семеркет нетерпеливо покачал головой, отмахнувшись от участливых вопросов брата:

— Что ты о них знаешь?

— Дай подумать. Впервые увидел большого парня, Хапи, в тот самый день, когда мы выяснили, что наша жрица мертва. Он появился в личных покоях градоправителя рано поутру, с ног до головы покрытый известняковой пылью. Помню, как мне было за него неловко. Ты не думаешь, что, являясь к градоначальнику, человек должен одеться соответственным образом?

Всякий раз, когда Ненри начинал обсуждать, для какого случая какой наряд подходит, Семеркет начинал чувствовать себя так, словно его медленно топили в илистом Ниле.

— Но что именно они обсуждали с Пасером, Ненри?

Старший брат открыл было рог, чтобы ответить, но остановился. На лице его появилось озадаченное выражение.

— Вообще-то, не знаю. Кажется, градоначальник всегда находит какое-нибудь срочное поручение, чтобы отослать меня прочь, как раз когда они… — Ненри не договорил, остро посмотрев на брата. Когда он снова нарушил молчание, в его голосе появились подозрительные нотки. — Чего ты мне не сказал, Кетти?

Семеркет потер лоб.

— Я вдруг тоже перестал понимать, что к чему. Но я точно знаю, что их зовут не Хапи и Паноук. И они не зодчие, а строители гробниц.

Он показал на двух других мужчин, сидевших с Панебом и Неферхотепом: одного — знатного, а другого — в отрепьях.

— А как насчет их гостей — их ты знаешь?

К этому времени в таверну набилось слишком много народу, чтобы Ненри мог рассмотреть тех двоих.

— Дай мне твой плащ, — сказал он Семеркету.

Набросив плащ так, чтобы прикрыть лицо, как это недавно делал Семеркет, Ненри пошел неровной походкой пьяного, делая вид, что направляется к канаве возле угла таверны, чтобы помочиться. Проходя мимо стола, за которым сидели четверо, он вгляделся в лица.

— Тот, что слева — никто, — сказал Ненри, снова очутившись рядом с братом. — Это какой-то ужасный нищий или преступник. У него нет ни носа, ни ушей… Эй, Кетти, что ты на меня так смотришь?

Быстро вглядевшись в полумрак, Семеркет увидел, что с Панебом и Неферхотепом и вправду сидит безносый — в том не было никаких сомнений. Чиновник торопливо оглядел харчевню в поисках двух товарищей нищего. Если они здесь и узнали Семеркета, ему и брагу может грозить беда. Но, хотя в таверне полно людей и дыма, можно было сказать наверняка — на этот раз Безносый один, без своих приятелей.

— А тот, второй? Который из благородных?

— Да, его я знаю, — ответил Ненри, глядя на свои руки. Его лицо снова начало подергиваться. — И ты тоже знаешь.

— Heт.

— Нет, знаешь, Кетти. Это муж Найи, Накхт.

Он не помнил, как очутился на улице. Прокладывая путь через забитые людьми улицы, Семеркет не обращал внимания на попытки Ненри его остановить. Вскоре он очутился в конце мола, рядом с глубокой гаванью, и сел на сваю, глядя на дымящийся Нил и тяжело дыша.

Наконец, Ненри его догнал.

— Кетти…

Семеркет бросил на брата полный ненависти взгляд.

— Не вини меня, — сказал Ненри, стоя рядом. — Это ведь ты их выслеживал, а не я.

Гнев младшего брата прошел.

— Ты не понимаешь, — проговорил он со вздохом. — Я-то думал, что, в конце концов, начинаю ее забывать. Один раз прошел целый день, а она даже ни разу мне не вспомнилась. Но при виде Накхта…

Он замолчал. С ближайшего склада веяло запахами перца и корицы, а стоящий неподалеку на якоре недавно закончивший погрузку корабль источал кислые запахи пшеницы и кукурузы. Ко всему этому прибавлялась вонь застоявшейся воды, и Ненри слегка затошнило. Он посмотрел на нахмурившегося брата. Писец всегда считал своим долгом подбадривать людей, поэтому стал размышлять — как бы вывести Семеркета из мрачного настроения.

— Так что, ты хочешь узнать, что я обнаружил на базарах? — спросил он. — Разве не для этого ты искал со мной встречи?

Семеркет вздохнул.

— Допустим.

— Я сделал все, как ты сказал. Вообрази меня в плаще вавилонского торговца! Я даже завязал глаз драгоценной повязкой, можешь себе представить? И говорил с этим их тягучим акцептом. «Драгоценности, — сказал я. — Царские драгоценности для моих жен, оставшихся в Вавилоне».

Ненри пристально посмотрел на брата, который все еще хранил мрачный вид, а потом заговорил еще более оживленно:

— Я подмигивал, чтобы они поняли, что именно я имею в виду. Но они вытаскивали какую-то ерунду, в которой даже я мог опознать подделку. «Нет, нет, нет! — говорил я. — Вы хотите оклеветать моих жен, предлагая им мусор, достойный шлюх?» Я так настаивал, что мне велели вернуться на следующий день. Ну, что мне еще оставалось делать, как не вернуться?! Хотя моя жена всячески возражала…

Последние слова привлекли внимание Семеркета.

— Почему? — спросил он слегка резко. — Какое ей дело до того, куда ты идешь?

— Ну, честно говоря, она думает, что все, имеющее к тебе отношение, приносит несчастье. И я не очень ее виню — это действительно так.

Семеркет фыркнул, не в силах возразить против такого довода, и снова начал смотреть на реку.

Брат его продолжил рассказ: