Год гиен - Брэд Гигли

Казалось, все Фивы ждут на пристани прибытия фараона. Еще в прошлом году было объявлено, что состоится праздник обновления божественной энергии Сед в честь тридцатой годовщины царствования Рамзеса III. Но стычки с западными варварами помешали визиту фараона. Так как теперь с этими племенами был заключен мир, у Рамзеса не осталось причин второй раз откладывать посещение Фив. Еще неделю назад стало известно, что царский флот движется к южной столице.

Но уже перевалило за полдень, а флот фараона все еще не появился. Панеб и Неферхотеп на некоторое время смешались с толпой. Потом, когда тени удлинились, они отправились в портовую харчевню «Бивень слона».

Семеркет знал это отвратительное место, вонявшее прокисшим вином и мочой. Харчевню часто посещали чужестранцы, всякое отребье из числа рыбаков и рабы. Это место было не из числа тех, куда бы он захотел бы пойти без ножа. Его удивило, что утонченный Неферхотеп согласился войти в такую лачугу. Но чиновнику было известно и то, что в «Бивне слона» нет задней двери. Значит, строители гробниц не смогут от него ускользнуть.

Семеркет скользнул в таверну, снова прикрыв плащом лицо и держась в тени. Десятник и писец сидели в дальней, самой темной части комнаты, и дознавателю показалось, что они остановились здесь только для того, чтобы выпить по чашке вина, поскольку к ним никто не подсел и они ни с кем не разговаривали. Семеркет снова вышел на улицу и присел за старым сикомором, который рос на углу таверны.

Ладья Ра теперь стояла низко на западе, но празднично одетая толпа была очень густой. У всех людей горели глаза от возбуждения. Повсюду на огромной каменной пристани с высоких шестов свисали, чуть колеблясь, лазурные и алые флажки, а бронзовые листы дверей храма Амона были отполированы так, что сверкали, как новые.

Высокопоставленные городские лица и знать заняли свои места. В первом ряду стояла депутация сыновей фараона, хотя наследника, с которым Семеркет повстречался в Доме Жизни, нигде не было видно. Возглавлял сыновей Пентаура, одетый в кои-то веки не в доспехи, а в царский наряд. Следующим стоял высокий, худой Паверо, а рядом с ним — невысокий толстый Пасер. Как градоначальники, они в числе первых должны были приветствовать вернувшегося в город Рамзеса.

Когда Семеркет, наконец, заметил своего брата, тот, как и следовало ожидать, словно хлопотливая птица, маячил позади Пасера в ожидании, когда градоправителю понадобятся его услуги. Лицо Ненри было маской из тиков и гримас, даже на таком расстоянии рассказавших Семеркету, как брат перегружен своими ответственными обязанностями.

Семеркет окликнул ближайшего мальчишку и показал ему на Ненри.

— Скажи этому человеку, что брат ждет его под большим сикомором.

Он дал парню медяшку и наблюдал, как тот бросился через толпу. Мальчик без труда нашел Ненри и указал ему туда, где стоял Семеркет. Писец прищурился, глядя на таверну. Семеркет снял капюшон и помахал рукой, по не мог сказать, заметил ли его брат.

Внезапно раздались крики дозорных великого храма Лиона, возвещавших о том, что появились мачты флота фараона.

Издалека по реке донеслась слабая пульсация барабанов, звуки труб и бряцание систр в едином устойчивом ритме с движениями гребцов фараона. Когда до толпы на берегу донеслась музыка, голоса зазвучали еще оживленней. Воины зажгли костры на углах улиц, жрецы поместили шарики ладана в огромные кадильницы, чтобы остро пахнущие облака вскоре обволокли пристань, словно низко висящий туман.

Приветствия вырвались из тысяч глоток, когда флот Великого Дома вышел из-за поворота реки. На судах горели фонари, их пламя отражалось в воде на всем широком пространстве Нила. Такелаж был увит цветами, каждый корабль защищало изображение бога-покровителя, в честь которого названо судно. На берегу храмовый хор разразился приветственным песнопением.

Хотя Семеркет продолжал внимательно наблюдать за дверями харчевни, ожидая появления строителей гробниц, он невольно был захвачен представлением, которое разворачивалось на реке.

Снова заиграли рога, когда старое судно фараона, «Утренний Гор», обогнало другие суда. Темно-зеленый военный корабль был тем самым, на котором Рамзес одержал триумфальную победу над народами моря двадцать пять лет тому назад. Хотя на фальшбортах остались следы битвы, а судно кренилось влево, оно все еще было грозным орудием войны — как и сам фараон.

Моряки бросились сворачивать прямоугольный парус «Утреннего Гора», готовясь причалить. Когда военный корабль медленно повернулся, лучи заходящего солнца блеснули на бронзовой львиной голове, укрепленной на его носу. Бронзовые челюсти крепко сжимали человеческий череп — как предостережение тому предводителю, который осмелился бы направить свой флот против Египта.

Дедушки поднимали внуков на плечи, чтобы показать им дыру в черепе. Семеркет слышал, как возбужденные голоса рассказывают про великий день, когда Рамзес забил до смерти пленного царя гранитной палицей в храме Амона.2

Раздался крик кормчего, и гребцы вынули весла из воды. На берег были брошены канаты, их надежно закрепили на каменных причальных столбах. Когда «Утренний Гор» был подтянут к причалу и закреплен напротив тюков соломы, смягчавших удары борта о каменную пристань, Рамзес III шагнул с установленной на судне площадки под балдахином.

Немедленно приветствия зазвучали еще громче, достигнув почти истерической ноты. Фараон величественно не обращал внимания на шум.

Семеркет никогда раньше не видел царя так близко, поэтому встал на ствол старого сикомора, чтобы лучше разглядеть зрелище, возвышаясь над толпой. Легко было увидеть, что фараон — отец Пентаура: у него было такое же, как у царевича, пропорциональное сложение. Рамзес осунулся благодаря прожитым годам, голова его поникла под тяжестью двойной короны. Однако когда фараон шел по пристани, походка его отнюдь не казалась старческой и неуверенной.

Рамзес был во всех отношениях тем, чем казался — удачливым старым воином. Вся его величественность проистекала от света его великого титула, а не от крови, которая текла в его жилах. Рамзес III не был воспитан, как наследник царской семьи, будучи сыном полководца Сетнахта, которому трон достался почти случайно. Как теперь знал Семеркет, полководец спас трон, вырвав его из хватки царицы Таусерт.

Чиновник несколько раз слышал, как Рамзес говорил из Окна Явлений, обращаясь к своим подданным или своим воинам. «Слушайте!» — такими словами фараон обычно начинал свои резкие речи. И люди слушали.

Некоторые, главным образом, южане, жаловались, что царствование Рамзеса лишено достоинства.

Фараон был еще более бледнокожим, чем запомнился Семеркету. Его губы казались тонкими, глаза — светлыми, нос — крючковатым. Хотя остальные в его окружении были размалеваны, как статуи, на лице фараона почти не было косметики. В молодости он был рыжеволосым, как и большинство северных царей. Контраст между ним и его загорелыми до черноты фиванскими подданными бросался в глаза.

Чиновник разглядел рядом с Рамзесом наследного царевича. Это и впрямь был тот самый человек, с которым он познакомился в Доме Жизни. Очевидно, царевич незаметно отправился на север, чтобы сесть на борт военного корабля отца ниже по течению и потом появиться рядом с фараоном в этот величайший день. Облаченный в неброскую одежду, царевич сжимал восковую табличку и стилос. Теперь, когда Семеркет видел отца и сына вместе, он заметил явное сходство в их чертах — тонкий нос и губы, бледная кожа.

Внезапно Семеркету стала ясна цель визита фараона: Рамзес намеревался сделать именно то, на что намекнул библиотекарь Мааджи: передать власть в святой столице своему сыну, как поступали и другие прозорливые фараоны в конце своего царствования, чтобы обеспечить беспрепятственную переход власти от одного правителя к другому.

Толпа затихла, когда фараон занял место на царских носилках. Потом министр Тох, более согбенный и узловатый, чем царь, принес ему плеть и жезл, и Рамзес принял их из рук вельможи. По толпе, начиная от доков, пробежала волна: фиванцы опускались на колени, круг коленопреклоненных людей непрестанно ширился, чтобы даже те, кто были далеко, могли видеть фараона, склонившись в знак почтения.

По сигналу рогов первыми встали сыновья фараона. Двенадцать царевичей подошли, чтобы поднять на плечи носилки отца. Наследник, вместо того, чтобы нести кресло, должен был идти впереди фараона, направившегося в Великий Храм. Такой чести не удостоились другие сыновья, и Семеркет увидел, как в глазах Пентаура притаилась обида за это унижение. Пентаура привык быть любимым фиванцами — но теперь все глаза были прикованы к наследному царевичу, которого все так редко видели.

И тут Семеркета поразила внезапная мысль: ни одна из жен фараона не пришла, чтобы приветствовать его. Чиновник помнил, что когда он был много моложе, царица Тийя не раз появлялась на людях. Теперь же она подозрительно блистала своим отсутствием.