Ясновидец Пятаков - Бушковский Александр Сергеевич

Перед глазами на фоне пожарищ мелькали брандмейстеры в шлемах и латах, оранжевые герои-спасатели боролись с обвалами и наводнениями, а спецназовцы в масках и автоматах перемещались над поверженными бандами с их арсеналами. Холёные и загорелые, как эскортницы, сотрудницы пресс-служб силовых ведомств, доводя до телезрителей информацию о происшествиях, соблазнительно раскрывали идеально припухшие губы и приопускали изящно изогнутые ресницы. На экране сменяли друг друга картины жёстких задержаний, мрачных катастроф и дорожно-транспортных происшествий с человеческими жертвами. «Как много страданий и смерти, – равнодушно констатировал Петя, – и никому нет до этого дела, подчас и самим страдальцам. К чему тогда вся эта суета?»

Мысль его скользила по нисходящей спирали и никак не могла зацепиться ни за трещину, ни за выступ. Словно рельсы, ведущие вниз, были вовсе без стыков, шпал и костылей. Петя снова и снова искал и не находил в памяти момент, который показал бы, почему его жизнь так и не наполнилась хоть каким-то смыслом. Неужели живёт человек для того, чтобы с помощью внутренностей превратить тонны фуража в кучки удобрений, а кубометры воздуха в углекислый газ, износить на себе шкафы одежды и стоптать чемоданы башмаков? Но ведь есть же ещё впечатления, мысли, мечты, наконец! Есть дальние страны, умные книги и дельные вещи. Есть искусство и право, спорт и наука. Есть игра и ответственность, симпатия и вражда…

И всего этого мало. Всего этого не хватало Пете для понимания, отчего так мерзко и душно на сердце. Он вспоминал, как поднимался в горы с альпенштоком и скользил по океану на доске, как разгонялся иногда аж до двухсот пятидесяти на двух колёсах и как подчас успешно уговаривал ласкать себя (за небольшие, в общем-то, деньги) одновременно двух женщин. Он помнил, что даже ощущал феномен власти, когда ты можешь актом своей воли заставить другого человека делать то, что хочешь ты, и то, чего он не хочет. Но всё это пыль. Истинной цели нет. Так просто и глупо – всё суета и томление духа!

Уже не нужна и сама свобода: она ни к чему не ведёт. А развитие любой важной идеи обязательно приводит в тупик. О чём тут говорить, если вся мудрость человечества упирается в сакраментальную фразу «В начале было Слово»? Все науки утыкаются в область неизученного. Того, что познать невозможно. Ни дальше звёзд, ни мельче атомов мы ничего не сможем увидеть. А если сможем, впереди возникнет новый рубеж, от созерцания и ощущения которого сгорит предохранитель в голове, и нужно будет либо смириться с этим, либо поступить, как Юкио Мисима, один из его любимых писателей. Покончить с собой и со всем этим миром! Но только не с помощью сэппуку, а стать камикадзе, «божественным ветром». Остановить врага пусть даже ценой собственной жизни и этим доказать себе, что она, эта жизнь, не была никчёмной. И главное, что смог ею распорядиться сам.

Ведь чем он всю жизнь занимался? Историей литературы и параллельно поглощением ярких и сильных впечатлений, сугубо приятных. То есть псевдонаукой о мнимом развитии слов и пожиранием кайфа. Он копался в художественных текстах, разбирал их на молекулы, но своего текста не собрал. Он требовал от студентов анализа литературных произведений от древности и до сего дня, но сам таковых не создал. Что толку изучать литературу, когда самому нечего сказать? Добывание денег потрошением слов и сотрясением воздуха опротивело до тошноты, но ничего другого Петя делать не умел и, главное, понимал, что не станет уметь. Уже поздно. Бо́льшая часть жизни прожита.

Да и чему научила его литература? Самокопанию? Рефлексии? Получению эмоций от преобразования буквенных сочетаний в умозрительные фигуры? Пожалуй, всё. Лучше, чем он был в детстве, когда впервые читал «Путешествие и приключения капитана Гаттераса», она его не сделала. Алёша Карамазов с каждым новым учебным годом раздражал его всё больше. Так же как и датский принц. Надуманные проблемы и глупые вопросы. Быть или нет? Не быть, а бить! И биться до конца! Не унижаться и не верить россказням!

Всё, хватит! Внезапно Петя понял, отчего так ненавистен ему Пятаков. Остальные не в счёт, их он просто презирает, как зашоренных сектантов, которым вдули в уши обманные словеса и застили взор контрастным экраном. Но Пятаков опасен тем, что сам верит в свои жуткие бредни и на полном серьёзе транслирует их другим. Имеет такую наглую возможность. Тем он и вреден, что внушает, кому хочет, то, чего на самом деле нет и быть не может. Он, Пятаков, воображает, будто знает истину, и верит, что постиг смысл существования белковых тел. Вот эта-то мерзкая вера и бесила Петю более всего остального.

Пётр Фомич встал с дивана и пошёл на кухню заваривать себе зелёный чай на мёртвой, дважды кипячённой воде. Пора, как все сильные люди, начинать готовиться к смерти. По пути он решил осторожно вложить катану в ножны. Пусть харакири и не будет, но остаётся токкотай, путь героя, идущего до конца за правое дело. В том, что противостояние Пятаковым – дело правое, Пётр Фомич не сомневался ни на йоту.

Ножны самурайского меча висели довольно высоко на стене, а под ними стоял журнальный столик на колёсиках. Чтобы снять их со стены, пришлось бы или отодвинуть столик, или встать на него ногами. Так у Петюши было задумано, чтобы любопытные гости не могли сразу добраться до опасной игрушки. Сам он обычно отодвигал столик, но сейчас поленился и встал на него босой ногой, забыв в задумчивости, что она ещё не совсем зажила. Словно током резануло в месте перелома, Петя дёрнулся на поехавшем столике и лицом вниз грохнулся с него на пол с катаной в руках. В последнее мгновение он ужом извернулся от лезвия, что пропороло халат в сантиметре от тела, ощутил кожей ледяной ожог стали и тут же вскочил на ноги, в тошно-творном страхе ощупывая свой бледный волосатый живот.

Адреналиновая волна захлестнула его через миг. Стало жарко, испарина выступила на лбу и согнала мурашки с шеи и спины. Цел! А мог бы заколоться, как мудак! Распороть себе брюхо и вывалить кишки на циновку! Да хватило бы и просто ткнуть себя остриём поглубже, и кровь внутри уже не остановишь… Визжал бы тут от ужаса и боли, измазал и забрызгал всё вокруг, но так и не решил бы, что делать, – зажав рану полотенцем, бежать на улицу и ловить такси до больницы или ждать скорую. Истёк бы кровью, уснул в соплях и не проснулся. Но – цел! Какое счастье! И где все эти мысли самурая, где мечты о смерти? Жить! Дышать, видеть и слышать, щупать и нюхать! Орать и хохотать!

Петюша, оставив катану валяться на полу, побежал в кухню и вместо чайной церемонии выхватил из холодильника одонок коньяка. Приложился к горлышку. Дважды крупно глотнул. Потом отдышался и снова приник губами к холодному стеклу. Как же он вкусен, чёрт подери! В желудке загорелось, в голове прояснилось, в сердце запели дрозды. Петя опустился на стул и прикрыл веки. Тело гудело, пальцы подрагивали, а в опустевшей от радости и страха голове внезапно расцвела новая мысль. Он уничтожит Пятакова, но не ценой собственной жизни, а, наоборот, концентрацией всех своих жизненных сил.

Как сразу стало хорошо! Он не станет ни камикадзе, ни шахидом, не собьёт Пятакова с дикой скоростью на своём Чёрном Брате и не взорвёт себя в обнимку с Пятаковым, обмотанный тротиловыми шашками, как представлял себе порой в буйных фантазиях последней недели. Он врубит на полную весь свой интеллектуальный потенциал, задействует связи, добавит личного мужества и разрушит Пятакову жизнь. Сравняет с землёй. Сотрёт в порошок. А пока снова позвонит старшему оперу по особо важным делам с псевдонимом Владимиров.

Владимиров особенно не удивился Петиному звонку и назначил встречу на прежнем месте, в прежнем формате, без телефонов.

– Зачем вам это всё, Пётр Фомич? – спросил он Петю с полуулыбкой, когда передал ему испрашиваемые сведения.

– Что «всё»? – Петя сделал вид, что не понимает вопроса.

– Вся инфа об этих людях? Ладно Чингисхан Темчинов, у нас самих на него зуб имеется, по прошлой его жизни. Фигура одиозная. Допустим, чем-то он вас заинтересовал. Или не угодил в больничке. Но Пятаков? Ведь он же никто! Шестёрка. Мужичок-работяга. В местах лишения он был бы просто… чёрт закатай вату. Он-то чем вам интересен?