По зову сердца - Николай Алексеев

– Погоди, не сворачивай, – остановил его Мурза и протянул ему маленький косячок, оторванный от газеты, и тут же сам стал крутить козью ножку.

– «Правда»? – удивился Гребенюк, во все глаза глядя на крупные буквы сообщения: «Удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа». И он невольно протянул руку к газете. – Нельзя ли посмотреть?

Мурза было протянул газету, но тут же быстро сложил и сунул за пазуху:

– Извини, дед, нельзя. За это тебя и меня шпокнут.

– Оно знамо дело, шпокнут, если быть раззявой, – как бы соглашался старик. – Но все же хотелось бы знать, как там в Сталинграде-то?

Мурза молчал и медленно сыпал махорку в раструб ножки. В его душе шла борьба, сказать или не сказать правду?..

– А вы не злобьтесь. Я так просто. Прочел вот в газете Владикавказ, и оно захотелось узнать, как там под Сталинградом. – Фомич уставился на Мурзу. Тот не выдержал этого честного взгляда.

– Плохо, дед, – с горечью в голосе ответил власовец. Чиркнул спичку, закурил и огонек поднес Гребенюку. – Бьют, дед, и похоже, как в сорок первом под Москвой.

Гребенюк чуть было не выкрикнул: «Так чего же ты скис? Радоваться надо!» Но не посмел, так как еще не совсем разобрался, кто он.

– Да-а! – многозначительно промычал он. – А звать-то вас как?

– Имя у меня, дед, звучное – Лев. – И, заметив, что старик усмехнулся, спросил: – Не похоже?

– Как вам сказать, – хитрил Гребенюк. – Если по душе, то не знаю, а вот по одежке – то оно конечно. – И замолк, ожидая, как тот среагирует. Лев улыбнулся, хотя и не совсем весело.

– Что ж так плохо вас обмундировывают? – Гребенюк решил действовать посмелее. – Аль у хозяев амуниции нет?

Мурза ответил не сразу. Крутя в пальцах уже выкуренную козью ножку, он пытливо смотрел исподлобья на старика, как бы спрашивая: «А кто же ты, старик, на самом деле?» Потом, словно извиняясь, выдавил:

– Не успели, дед. Мы еще новенькие. Вроде бы на испытании находимся.

– Новенькие?.. По мобилизации аль еще как?..

– Нет, из лагеря военнопленных.

– Стало быть, добровольно. – В душе Фомича вспыхнул гнев.

– Эх, старик, старик. Если бы тебя так мутузили, морили голодом и до потери сознания выжимали силы на каторге в подземелье проклятой Германии, то не только к Власову, а в кромешный ад бросился бы.

– Оно конечно… – Гребенюк придавил ногой окурок. – Если бы мне предложили изменить Родине или, мол, бросайся в кромешный ад, – он было глянул на парня гневным взглядом, но тут же погасил его и сказал более сердечно, – я бы, друг мой, конечно, бросился в ад.

– Тебе легко, старина, говорить, когда ты здесь свой, а я на своей земле чужак, изменник…

Это было сказано с такой горечью безвыходности, что Гребенюку захотелось вот сейчас же протянуть ему руку и помочь выбраться из этого осиного гнезда власовщины.

– А кто тебе мешает стать своим?

Все складки лица Мурзы, словно от боли, собрались к носу, и он в глубоком раздумье повторил:

– Стать своим?..

Сейчас в его душе шла борьба за себя между зверюгой Штырем и этим, подающим надежду, стариком.

И Мурзе захотелось открыться, что он такой же советский.

– Стать своим, говоришь, дед? А как?

Гребенюк глянул за угол, прислушался, из-за стены донеслось чокание, и душевно прошептал:

– Очень просто. Уйти к партизанам.

– Что к партизанам? Но ведь они меня не примут, а то еще и расстреляют.

– С таким товаром, – Иван Фомич кивнул в сторону воза, – примут.

На крыльце гулко хлопнула дверь, Мурза погрозил пальцем Гребенюку: об этом ни гу-гу! и мгновенно скрылся за углом.

На крыльцо вышел Штырь, звеня кружкой, надетой на бутылку.

– Ну как?

– Все в порядке, – ответил Мурза.

– На, выпей, глядишь, будет потеплее, – и Штырь налил в кружку самогон.

– Ты за ними смотри в оба! – наставлял его Штырь. – Силыч сказывал, что здесь в округе все сволочи. Скот-то весь в лес угнали. В такую непогодь и в лес! Видал, какие бандюги! Так что не гляди, что бороденка – в чем душа держится, – Штырь зло смотрел на Гребенюка. – Он может такое выкомарить, что аж самого фельдмаршала икота проймет. Мы его сейчас расколем. – И он крикнул! – Эй! Партизан! Ко мне!

Гребенюк сделал вид, что это к нему не относится.

– Ты что, оглох? – взревел Штырь и хлопнул по кобуре.

– Это вы мне? – удивился Гребенюк.

– А то кому же?

– Так я ж не партизан, а самый обыкновенный хрестианин.

Мурза диву давался. Сейчас перед ним не тот душевный и умный старик, а действительно какой-то отсталый и забитый «хрестианин».

– Хрестианин? – заржал Штырь. – Так на, выпей за христолюбивое воинство русского генерала Власова.

Вдруг Юра сорвался с передка и остановил Гребенюка:

– Дедушка! Не смей! – и чуть было не выпалил: «За этих бандитов пить!» Но, увидев свирепую рожу Штыря и то, что он взялся за пистолет, сказал, что взбрело в голову: – Ему нельзя. У него желудок слабый.

– От самогонки желудку вреда не будет. – И Штырь протянул Фомичу кружку. – Пей!

Гребенюк, перекрестившись, хлебнул глоток, поперхнулся и закатился надрывным кашлем. – Благодарствую, ваше благородие. Не могу, – еле переводя дух, простонал он. – Нутро не приемлет.

– Не, так не пойдет. Если ты, старик, за освобождение России от большевиков, то, вопреки всяким хворям, должен выпить до дна. Пей! Иначе за шею вылью, – гоготал Штырь.

Но тут Мурза подскочил к Гребенюку и, незаметно от Штыря, подмигнул ему, что означало: «немножко», выкрикнул:

– Пей, старина, за успех в наших делах! – А после все, что осталось, залпом выпил сам и пустую кружку повесил на бутылку Штыря.

– Хай Гитлер! – гаркнул Штырь и, не ожидая ответа, скрылся за дверью.

– А этот как попал? – Гребенюк продолжал свой план.

– Этот, дед, добровольно.

– Так что, у вас все добровольцы?

– Ты меня, старик, в одну кучу с ним не вали, – обиделся Мурза.

– А не задумывался ли ты, Лев, над тем, что вот кончится война и ты будешь болтаться на чужбине как неприкаянный – без роду, без племени?..

Мурза нахмурился и отошел от Гребенюка в сторону. Молча прислонился к забору. Вскоре вышел Штырь, сопровождаемый хозяином, и с крыльца скомандовал:

– Гайдамаки! По коням! – и сам сел за возницу.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Выбравшись из грязи деревенской улицы на полевую дорогу, Сонька пошла ходчее, а под гору даже затрусила.

– Ваше благородие! Тише! – кричал Гребенюк, боясь, как бы на ухабе воз не завалился. Но Штырь, свалившись на бок, крепко спал. Подошедший Мурза, брезгливо посмотрев на старшего, вытащил из-под него вожжи и стеганул кобылу.

Только въехали в лес, как Мурза вдруг круто завернул в чащобу.

– Куда? – в один голос закричали и дед и Юра и тут же пустились наперерез, через ельник. Выскочили прямо перед мордой лошади!

– Стой! – Гребенюк остановил Соньку и удивленно смотрел на Мурзу, который зачем-то торопливо обворачивал мешком верхнюю часть дула винтовки. Его глаза горели решимостью.

– Дед, отведи паренька, – прохрипел он. Но никто не тронулся с места. – Да понимаешь ли ты? Отведи! По-человечески прошу, – дрожал его голос. Гребенюк понял, что должно свершиться что-то жуткое, но нужное, и увлек Юру подальше от этого места. Только они вышли к дороге, как там, сзади, раздался странный хлопок, похожий на выстрел за стенкой, затем сдавленный стон и снова такой же хлопок.

– Дедушка! Что это? – трясся Юра.

– Не знаю, Юра. Пойду посмотрю. А ты, на всякий случай, спрячься. – Гребенюк показал на густой ельник. – Черт его знает, что он за человек? Чужая душа – потемки. – Но Юра обхватил старика и не отпустил от себя.

«Раз убил своего, так и нас кокнуть может», – думал Юра и решил бежать. Совсем другое думал Гребенюк. В поступке Мурзы он видел не преступление, а обновление души человеческой и искренне хотел ему помочь. Но это злое время научило его быть осторожным, и с голыми руками он не решился идти к подводе. Подняв здоровенную палку, Фомич пошел было, но его удержал Юра и сунул ему в руки револьвер.

– Наган? – удивился старик. Но расспрашивать не стал, откуда он у Юры. Когда Гребенюк раздвинул ветки последней ели, почти перед носом блеснул ствол винтовки.

– А, это ты? – шумно выдохнул Мурза и опустил ружье. – Все! Веди, старик! – и в этом прозвучало – и радость души и торжество освобождения.

– Вести? Куда? – лицо Гребенюка выражало скорее растерянность, чем радость.

– Как куда? К твоим партизанам.

– К партизанам? – повторил Фомич и удрученно ответил: – Если б я знал…

Лицо Мурзы вдруг болезненно сморщилось, волосы упали на лоб, скулы вздулись, и из груди вырвался вздох, похожий на стон:

– Что ты сделал, старик?.. Веря тебе, я убил человека. А выходит, себя предал… – Мурза заметался – то он хватался за винтовку и бросал злобный взгляд на Фомича, то порывался уйти, вслепую тыкаясь лицом в колючие ветви елей, то, схвативши лоб пятерней, застывал на месте и, наконец, в изнеможении шагнул к Гребенюку. – Что же делать, старина? Подскажи, что?