Избранные произведения - Жуакин Машадо де Ассиз

Глава CI

ДАЛМАТСКОЕ ВОССТАНИЕ

О новом повороте в политической судьбе своего мужа Виржилия объявила мне однажды октябрьским утром, между одиннадцатью и двенадцатью часами; и тут же принялась толковать о заседаниях, деловых беседах, о произнесенной Лобо Невесом речи…

— Так что на сей раз ты все же будешь баронессой, — прервал я ее.

Виржилия состроила презрительную гримаску, но сквозь нарочитое безразличие я разглядел еле уловимое, чуть обозначенное выражение радости и надежды. Не знаю почему, но я вдруг вообразил, что новое назначение ее мужа может вернуть Виржилию на стезю добродетели, не из любви к добродетели как таковой, но из чувства благодарности к мужу. Ибо она всем сердцем жаждала быть титулованной. Наши с ней отношения к тому времени были сильно омрачены появлением некоего щеголя, дипломата, — кажется, из посольства Далмации, — графа Б. В., который увивался за Виржилией целых три месяца. Этот человек, настоящий потомственный аристократ, сумел вскружить голову Виржилии, тем паче что она и без того имела слабость к дипломатам. Не знаю, что сталось бы со мною, не случись в Далмации восстания. Прежний правитель Далмации был сменен, и далматское посольство сильно поредело. Уехал и граф. Восстание было потоплено в крови; газеты, едва прибывал очередной пароход из Европы, спешили сообщить о неслыханных расправах над повстанцами, о реках пролитой крови, об отрубленных головах; все были охвачены жалостью и негодованием… Но не я. Я про себя благословлял эту трагедию, которая избавила меня от бельма на глазу. И потом, Далмация — это ведь так далеко!

Глава CII

ПЕРЕДЫШКА

Но тот же самый человек, что так радовался отъезду соперника, тем временем повел себя… Нет, нет, я вовсе не обязан выкладывать все сразу; пусть эта глава послужит передышкой в моей постыдной исповеди. Поступок дурной, низкий, ему нет оправдания… Но повторяю — не все сразу.

Глава CIII

РАССЕЯННОСТЬ

— Нет, сеньор доктор, так не поступают. Вы меня простите, но так не поступают.

Дона Пласида была права. Ни один настоящий кавалер не приходит на свидание с дамой с опозданием на, целый час. Запыхавшись, я вошел в дом, но Виржилия уже ушла. Дона Пласида сказала мне, что она долго ждала меня, сердилась, плакала, клялась отомстить мне за такое пренебрежение — обо всем этом наша домоправительница говорила со слезами в голосе, умоляя меня не покидать барышню, ведь это было бы так несправедливо по отношению к женщине, которая всем для меня пожертвовала. Я постарался объяснить доне Пласиде, что все это не более чем недоразумение… По правде говоря, это была просто рассеянность. С кем-то перекинулся словом, завязался разговор, а тут собеседник принялся рассказывать анекдот, а там что-то еще… Я и забыл о времени.

Бедная дона Пласида! Она была огорчена не на шутку. Она ходила по комнате, качая головой и шумно вздыхая, и каждую секунду посматривала в окошко сквозь жалюзи. Бедная дона Пласида! С каким старанием умеряла она капризы нашей любви, как она оправляла на ней платьице и гладила по головке! А как неистощимо изобретательна была она в своем желании сделать часы наших свиданий с Виржилией еще более привлекательными и досадно краткими для нас! Цветы, сласти — и сласти порой совершенно экзотические — и столько улыбок, столько нежности, — их было все больше с каждым днем, словно этим она хотела увековечить нашу связь или воскресить ее первоначальное очарование. В своем усердии наша наперсница и домоправительница не останавливалась ни перед чем, даже перед ложью — мне и Виржилии она рассказывала такие детали о переживаниях каждого из нас, свидетельницей которых она никак не могла быть. Порой дона Пласида прибегала даже к явной клевете: так, однажды она дошла до того, что обвинила меня в увлечении другой женщиной.

— Да не способен я полюбить никого, кроме тебя, — сказал я Виржилии в ответ на ее упреки.

Эта фраза, произнесенная без тени возмущения или укора, рассеяла навет доны Пласиды, которая была этим даже как будто огорчена.

— Ну что поделаешь? — обратился я к ней по истечении четверти часа. — По крайней мере, Виржилия должна удостовериться, что я ни в чем перед ней не виноват. Я напишу письмо, которое вы тут же ей и отнесете. Хорошо?

— Ей, должно быть, так грустно сейчас, бедняжке! Я никому не желаю смерти, но ежели бы сеньор доктор когда-нибудь женился на барышне, он бы понял, какой ангел ему послан.

Мне помнится, что в ответ на эти слова я слегка отвернулся и опустил глаза. Рекомендую подобный прием лицам, которые затрудняются быстро найти нужный ответ или не хотят встретиться взглядом со своим собеседником. В таких случаях некоторые предпочитают цитировать про себя какую-нибудь подходящую октаву из «Лузиад», другие начинают насвистывать мотив из «Нормы»; я же прибегаю к вышеописанному средству; это проще и не требует никаких усилий.

Три дня спустя все разъяснилось. Думаю, что Виржилию несколько удивило мое письмо, где я умолял ее простить меня за пролитые ею слезы. Боюсь, что слезы Виржилии были порождены воображением доны Пласиды. В самом деле, могло случиться, что дона Пласида сама прослезилась, видя Виржилию в удрученном состоянии, но по обману зрения ей почудилось, что слезы капают не из ее собственных глаз, а из глаз ее барышни.

Как бы то ни было, все разъяснилось, но Виржилия отнюдь не собиралась так легко простить меня и забыть мое прегрешение. Она наговорила мне целую кучу всяких обидных слов, угрожала разрывом и, наконец, принялась расточать похвалы своему супругу. Вот он действительно человек достойный, куда порядочнее меня, и такой деликатный, образец учтивости и преданности; она пела ему дифирамбы, а я тем временем сидел, сложа руки на коленях, и смотрел, как муха тащила муравья, вцепившегося ей в лапку. Бедная муха! Бедный муравей!

— Почему ты молчишь? Почему? — вдруг спросила Виржилия, останавливаясь передо мной.

— А что я должен говорить? Я тебе все объяснил, но ты все равно сердишься, так о чем говорить? И знаешь, что мне кажется? Мне кажется, что я тебе надоел, тебе скучно со мной и ты хочешь со мной расстаться…

— Ты угадал!

Разгневанная Виржилия дрожащими руками надела шляпу…

— Прощайте, дона Пласида! — крикнула она на ходу и, бросившись к дверям, откинула щеколду…

Я удержал ее за край платья.

— Ну хорошо, хорошо, — пробормотал я.

Однако Виржилия вырывалась, упорствуя в своем желании уйти. Я вновь удержал ее, стал уговаривать, чтобы она осталась и простила мне мой проступок. Виржилия отошла от двери и опустилась на канапе. Незаметно я очутился рядом, изливая на нее потоки нежных слов, то смиренных, то шутливых. Отделяла ли тогда мои губы от губ Виржилии дистанция, равная плотности батиста, или даже такого просвета не было между ними — не берусь утверждать, все это слишком спорная материя.

Но я вспоминаю, да, вспоминаю, что в волнении Виржилия уронила на пол сережку, а я наклонился поднять ее и вдруг увидел: на сережку потихоньку взбирается та самая муха, по-прежнему волоча за собой муравья, вцепившегося ей в лапку. Тогда я с деликатностью, присущей людям нашего века, положил к себе на ладонь эту парочку взаимных мучителей; потом мысленно измерил расстояние от моей руки до планеты Сатурн и спросил себя: неужели и в этом столь ничтожном событии кроется какой-то смысл? Но не спеши окрестить меня жестокосердым, любезный читатель, ибо я тут же попросил у Виржилии шпильку, надеясь с ее помощью разнять насекомых; однако муха, угадав мое намерение, распустила крылышки и была такова. Бедная муха! Бедный муравей! И увидел бог, что это было хорошо, как сказано в Писании.

Глава CIV

ЭТО БЫЛ ОН!

Я вернул Виржилии шпильку, она воткнула ее в волосы и собралась уходить. Уже три часа, ей давно пора быть дома. Все было прощено и забыто.

Дона Пласида, желая удостовериться, свободен ли путь, выглянула в окно и вдруг, поспешно его захлопнув, воскликнула:

— Матерь божия, здесь муж барышни!

На какой-то миг мы просто остолбенели от страха. Лицо Виржилии сравнялось белизной с кружевами на ее платье; не помня себя, она бросилась к дверям спальни. Дона Пласида опустила жалюзи и хотела запереться изнутри; я готовился встретить Лобо Невеса…

Но миг остолбенения прошел, и Виржилия овладела собой: втолкнув меня в спальню, она заперла за мной дверь и велела доне Пласиде снова выглянуть в окно. Та повиновалась.

Да, это был он. Дона Пласида, издавая изумленные возгласы, отворила ему дверь:

— О, сеньор, вы здесь! Вы пришли проведать бедную старуху! Входите, сделайте милость! Угадайте, кто у меня в гостях… Да и гадать не нужно — кто же, кроме нее, навещает меня… Покажитесь же, барышня!

Виржилия вышла навстречу мужу. Я наблюдал за ними сквозь замочную скважину. Лобо Невес, бледный, холодно-спокойный, без тени злобного раздражения или гнева, переступил порог и обвел взглядом гостиную.