Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 Сие остановило на минуту и ее и меня; однако мы стали думать о том и советовать, и я другого не находил, как испытать, не растолчется ли он в иготе {Иготь — ручная ступка.} и не можно ли составить из него порошок, удобный к приниманию внутрь. Сие мы тот же час испытали. Тотчас отколот был кусок от плитки и положен в иготь, и я удивился, увидев, что толокся он очень хорошо и что в короткое время можно было чрез толчение, просевание и трение в ступке превратить его в мельчайший порошок.

 Но тут сделался опять вопрос, сколько бы его и в чем дать больному? Подумавши о сем, положили мы дать ему размешанный в воде и с добрую чайную ложечку вверх, или с драхму весом. Итак, снабдив соседку мою сим порошком, просил я уведомить меня о успехе нашего опыта. И какое же удовольствие имел я, когда в последующее утро прислала она ко мне человека, просящего с восхищением, чтоб дал я еще того же лекарства, и сказывающего, что порошок мой произвел действие чрезвычайное, что больному полегчало, что не успел он его принять, как чрез самое короткое время выгнал он с кровью два камешка, в горошину величиною.

 Рад я неведомо как был сему случаю и благодарил судьбу, что она доставляет мне во всякое время случай ко многим полезным опытам.

 Повторение употребления сего лекарства так хорошо действовало, что больной получил совершенное облегчение и на третий день в состоянии был прилить ко мне для изъявления своей благодарности, что я избавил его от неминуемой почти смерти.

 Вот первый случай, познакомивший меня с чрезвычайной полезностью сего целебного камня.

 Теперь было бы слишком пространно, если б хотеть мне рассказывать вам дальнейшую историю о сем камне; о всех бесчисленных опытах, им в разные времена предпринимаемых; о вожделеннейшем успехе оных; о удивительных и совершенно нечаянных открытиях многих и других целебных его способностях и силах, а коротко скажу, что многие, не сотни, а тысячи людей получили и получают и поныне от него пользу и не от одной каменной болезни, но и от других многих; ибо впоследствии времени открылось, что он также великое облегчение производит от грыжи, от животных болей, от стеснения в груди, при случае поднимающейся днафрагмы, от чувствуемой боли в окрестностях сердца, от простого и кровавого поноса, от колики, изгаги {Изгага — изжога.}, разных кровотечений и прочее; и что, наконец, оказалось, что он и к заживлению свежих ран имеет чрезвычайную способность.

 Словом, из бесчисленных опытов сделалось нам известно, что полезность его так велика, что, судя по оной, можно почитать его наравне с золотом. Наконец, что доставил он в жизнь мою мне бесчисленное множество минут приятных, и я имел повод к особливому благодарению промысла Господня за то, что одарил он здешнюю мою усадьбу и прекрасную гору, на которой имею я жительство, великим и таким множеством сих целебных каменьев, что и поныне не имеем мы в них недостатка, хотя ежегодно расходится его у нас порошком по нескольку фунтов, раздаваемого больным от разных болезней, и что святой воле его угодно было употребить меня орудием к открытию сего полезного лекарства и преподать мне после случай спознакомить с сим камнем и полезностию его и все любезное мое отечество, и быть тому причиною, что многие и другие и в разных местах государства нашли таковые же каменья и производят ими пользу.

 Но я заговорился уже о побочностях и теперь возвращусь к прежнему моему предмету.

 В сих и подобных сему упражнениях препроводил я все достальные дни месяца апреля и успел разных окаменелостей набрать столько, что в состоянии был я отправить их после целый коробок к г. Нартову.

 С наступлением месяца мая начал я уже пристальнее помышлять о московской поездке, и хотя от князя Гагарина не было еще никакого слуха, но я почитал езду свою тем необходимейшею, что в Москве побывать мне и для других нужд было надобно.

 Итак, предполагая отправиться в сей путь непосредственно после нашего праздника, за нужное находил я побывать до того времени в Серпухове и повидаться еще раз с межевщиком, узнать об обстоятельствах нашего дела и можно ли мне будет отлучиться в Москву. К сему побуждало меня наиболее то, что по слухам, поверенные и управители Нарышкинской волости приезжали из Москвы и со многими помирились, а мне не давано было о том ничего знать, что меня не только удивляло, но несколько и тревожило. Обо всем том хотелось мне распросить и распроведать, Брат Гаврила Матвеевич согласился съездить со мною в сей раз вместе. Итак, назначили мы к тому мая 1–е число, и туда ездили.

 Езда наша имела успех вожделенной. Мы застали межевщика нашего т. Золотухина дома, с ним виделись и обо всем переговорили. Удовольствие наше было великое, когда услышал я, что дела наши находятся в хорошем положении, и что мне от волостных нет никакой опасности.

 Они открылись уже сами межевщику, что у них писцовой дачи очень мало и в писцовых книгах есть ошибка, и потому не было ни малейшего сомнения в том, чтоб они не помирились. Впрочем межевщик давал мне волю отлучиться куда хочу и просил сделать его своим приказчиком, или поручить ему свое дело.

 Приятно было мне его к себе благоприятство и я желал, чтоб было оно нелестное. Я открыл ему причину, для которой хочу ехать в Москву и он советовал не упускать сего случая. Итак, в полном удовольствии расстались мы с ним и поехали домой.

 Но сей день назначен был к доставлению мне и другого еще удовольствия. Не успели мы выехать из Серпухова, как повстречались с волостным ченцовским поверенным; был он уже не прежний беззубой Лобанов, а другой из волостных подьячих, именем Иван Александров.

 Я остановил его, чтоб поговорить с ним о нашем мире, и как обрадовался увидев, что он к миру был очень склонен и хотел помириться с нами на прежних границах, а просил только прудовой берег и столько на нем места, сколько надобно было для положения на нем рубежа, на что и нам склониться очень было можно. Коротко, мы условились уже с ним, чтоб в последующий день прислать поверенных и подать мировую сказку, и поехали домой с полным удовольствием, льстясь скорым уже и вожделенным окончанием сего толь долговременного, скучного и хлопотливого дела.

 По приезде своем, на другой день опечален я был несколько болезнию моего большого сына Степана, занемогшего горячкою, и как думать надобно, от простуды.

 Между тем продолжал я упражняться в прежних своих делах, а особливо в переписке набело книги моей «О благополучии», и спешил тем всячески, чтоб успеть переписать первую часть до отъезда моего в Москву. Однако не так сделалось, как я думал. Промыслу Господню угодно было призвать меня в столицу сию гораздо прежде, нежели я думал, а именно: