Мое время - Татьяна Янушевич

Семейный их домик держался крепко.

Бабушка, словно старенький маятник, сновала туда-сюда. Волчонок поводил глазами. Оленуха плавно и неотвратимо лепила каркас будущего своего гнезда, ходила на курсы кройки-шитья и домоводства, - у ней потом все будет ладно, родит четырех нежных оленят.

Но чего-то недоставало в их этом ухоженном кругу. Я даже не сразу хватилась. А родители где? Словно стрелок не было в их домашних часах, то есть какие-то кончики прокручивались не касаясь наших дневных цифр.

Отец был большим начальником, и его мы не видели никогда, разве что ночью мужской кашель донесется. Мать, что-то вроде отцовой секретарши, иногда появлялась поздно вечером, приходила к нам на кухню покурить. Там у них всегда теплился мелкими зубчиками газовый огонек на печке.

Мать, отвлеченно-ласковая, усталая, все вздыхала, курила жадно, думая не о том, спрашивала:

- У тебя все хорошо, милый?..

- Нормально, мам.

- Ну, поцелуй меня...

Волчонок не хотел ее огорчать. Тоже отвлеченно прикладывался к щеке.

Дело в том, что он уже с месяц не учился на своем втором курсе. Но он никому не врал. Просто молчал. А Совушка была подслеповата. Утром он уходил из дома, никто не спрашивал. А то бабушка сама отравляла его "показывать мне Москву". Но у меня были свои столичные приключения, он же пребывал в непонятной мне скуке. Мальчик ничего не хотел. Ему было ничего не нужно.

При первом разговоре я даже не поверила, думала, кокетничает, еще не изрос "разочарований". Я же и говорю, что сразу об него споткнулась.

Учиться он не то что бы не хотел, то есть ему было все равно, но честный человек не станет занимать чужое место...

- Знаешь, я ведь тоже пыталась найти себя, убежала из дома, объездила полстраны...

- Чего бежать, здесь хоть кормят.

- Ну, а работать? На заводе или в депо. Я работала, мне ужасно нравилось, пахнет горячим металлом!..

- Да какая разница, можно и на заводе. Все равно в армию заберут.

- А книжки? Картины? Пошли в Третьяковку?

- Скучно...

Я не могла понять. Столько всего вокруг! Мне становилось пусто рядом с ним в таком существованьи.

- Есть же друзья, наконец!

- Ну, мы собираемся иногда...

И я пришла в его компанию.

Десяток мальчиков, воспитанных, приличных. Гитара, ровным голосом поют Кукина, Городницкого.

Те же песни, но уныло, без нашей страсти, без ора, без выпендрежа.

Выпито много, но без куражу, без фантазий, напился, свесил нос, действительно скучно.

Все они тут что ли такие?

Я прошлась колесом. Никакой реакции.

- Спорим, могу съесть стул!

- Ешь, коли охота...

- Может, в Загорск съездим, или хоть в лес?

- Зачем?..

И правда, у них у всех были дачи.

Иногда они все же смеялись, байки мои слушали, не гнали.

Я хвасталась напропалую, - неужто ничем не зацепить? Мальчишки ведь! Мы, например, без конца испытывали себя: купались в проруби, лазали по крышам, прыгали с третьего этажа, резали руку бритвочкой, - тер

петь можно сколько угодно, а вот резать страшно даже самого себя, другого - так вовсе невозможно...

- Почему невозможно? - вдруг откликнулся Волчонок, - давай разрежу, если хочешь...

Я протянула ему руку, не веря еще.

Он взял бритву, выбрал удобную мякоть на моей ладони и начал резать. Не полоснул, как мог бы, заведясь, нет, стал пилить. Смотрел на меня спокойно и пилил все глубже.

В обморок я не упала, но глаз от крови не могла отвести, - кто-то же должен был закричать, помешать...

Я подняла глаза, - они внимательно следили. Жестокости не было в их взгляде и любопытства тоже, какое бывает у детей, когда они потрошат лягушку.

Я увидела ровный ряд жестяных волчьих мордочек.

Терпеть можно было еще,

но когда-то нужно остановиться.

Он тут же вытащил бритву.

Потом залил йодом и забинтовал довольно заботливо.

- Прости меня, - я опомнилась, - нельзя так испытывать.

- Ничего, нормально, - сказал он.

__________

Этот свой первый рассказ я дописать не сумела. Не умела тогда смотреть вперед, не хотела еще смотреть омраченным взглядом. Даже зажмуривалась, ожидая, вдруг с дребезгом полетит вниз перегруженная гиря часов.

Однако, с этими мальчиками ничего особенного не произошло. Кто-то из них даже доучился. Спились не все, и не все пропали. Так, рассосались в среде, размножились.

Я рассказывала о них своим друзьям, всем и каждому. Но ощущение, что сразу за моими пятками разверзлась трещина и отколола наш старый материк, вместе с нашими отцами и дедами, отделила от нового поколения, - это ощущение мне передать не удавалось. Никого тогда еще не пугал мой ужас, а глупость, она и есть глупость, подумаешь, мальчики отказались играть в романтику.

И теперь мне рассказ тот не дописать, когда с дальности своего зрелого обзора я уже могу различать смену поколений. Что значит, удачное поколение, неудачное? Оно просто другое. Сейчас мы говорим, - дети наши стали меркантильными, читать не хотят, подавай им диско да адидас.

Шапочка бы с кисточкой, - чего в том страшного? Не всегда же мода оборачивается коричневым мундиром... Не все же мальчики такие... Конечно. Есть и девочки. Есть и взрослые.

Сцепление поколений крупно-зубчатое. Иной зуб покажется огромным, прямо великим - мутация прорезалась.

Но с обзора исторической дальности все мы - сплошная масса с невысоким коэффициентом ответственности. Хотя материки пока целы. А то, что нам казалось Великим, со временем часто меняет величину.

Где теперь, к примеру, многие Великие империи? Волчата сгрызли? А вот на незаметной речке Псел до сих пор стоят Великие Сорочинцы.

Несмотря на мелкие суеты, сохранилась частями Великая Китайская Стена.

Великие войны были, но разве они учат новые поколения Великому Ужасу Войны?

Жестяные мальчики во все времена бывают.

И не только в статистиках по преступности, не только в чужих странах, городах, районах с "определенным контингентом" (тут мы облегченно вздыхаем: Ваш не такой? И мой, слава Богу).

Они не только в спектаклях, где главный герой - "Тя-желый Рок".

Они - в наших логовах, под нашими теплыми крыльями, у наших олених, и самое страшное - во все времена.

А казалось бы, простая штука, - беречь механизм своих домашних часов: с одного конца не перегружать гирю, с другого - своевременно завязывать предохранительный узел.

Временнaя привязка 1985 год.

24. Возвращение

Решение созрело вдруг. В коридоре Московского университета, от кабинета завкафедрой физики моря, где меня согласны были принять, до двери деканата, где оставалось завершить формальности.

В ожидании приема стою у окна.

Октябрь налетел нетерпеливо, стоптал газоны там, под окнами внизу, разметал листья; деревья встали простоволосы, сверху отсюда беззащитны, трогательны; колготят вороны в прутьях, много их на Ленинских горах, интересно, - это которые? - с севера прилетели, или собираются на юг.., - я только недавно узнала, что вороны - перелетные птицы, сибирские, например, зимуют в Сред-ней Азии, шуршат там в верхушках тополей.., а как не похожи на странниц, скукожились на ветках - черные мокрые курицы...

Ну а я на каком перепутье? Что я здесь делаю? у конечной цели своего маршрута...

Возвращение созрело и совершилось вдруг.

Как же длительно и каким широким фронтом катила я к достижению цели, и вот, - шагнула от окна, мимо кабинета декана, и дальше вижу себя уже перед дверью дома своего...

В нормальной жизни мы не фиксируем возвращений, как не отмечаем всякий раз со значительностью: "в ту же воду дважды не входят". Нет, это наш каждодневный пульс: вышел из дома - вернулся, и Господа за это не благодарим...

Хотя, если тебя есть кому ждать и встретить!..

Слава нашим бабушкам! - к нашему приходу из школы даже стол уже, бывало, накрыт, а мы еще петляем по дому, волоча за собой полуснятую форму, кося одним глазом в книжку, хватая немытыми руками пирожок, и отзываемся нехотя: "ну, сейча-ас"...

Это теперь видно, когда мчишься с порога к плите разогревать обед, одной рукой скидываешь в ванну белье, второй хватаешь веник, а если и самому ждать некого, то иной раз прямо валишься на диван и спишь не раздеваясь час-другой...

Поклон маме моей. Как она умела встречать!

Она ждет меня у колонн Филиала, куда привозит нас крытый грузовик из пионерского лагеря. В ладошке моей, вдруг замечаю, преет вялый букетик ромашек, скапливая горечь промелькнувшего теперь сезона, горечь тлеющих углей ночного костра, в едином дыму распаленные наши лица, в царапинах коленки, так близко все мои друзья... утром разрознились в сборах, сдаче казенной постели, на лавках здесь в кузове еще пели заученно хором, ссыпались через борт, будто сразу позабыв друг друга.,..

- Мама! - помню губами прохладные щеки ее.

- Что же ты ревешь, дурашка?

Или стоит на перроне. И я уже вижу ее из окна вагона. Она вглядывается, вглядывается в проплывающие мимо окна, лицо напряжено ожиданьем, улыбка блуждает по лицу, но она еще не знает об этом, - они совпадут в миг, мама и ее улыбка, в тот миг, когда рама моего стекла встанет напротив, выхватит нас из общего окружения,