Журнал «Если» 2008 № 09 - Далия ТРУСКИНОВСКАЯ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но прежде следует заметить, что за завтраком, состоявшим из ломтя ржаного хлеба и чаши с вином, шевалье Йохан сказал, что сделал все, как я повелел. Они забрали с собой крестьян, которым велели вытереть пыль и помыть полы в нескольких помещениях замка. Крестьяне исполнили все без малейших возражений, ибо боялись солдат куда больше, чем проклятия Синей Бороды.
Часовня, где маршал Франции творил самые омерзительные кощунства, уже к рассвету была очищена от грязи. Крестьяне, проделавшие всю работу, остались послушать мессу, но из деревни также явились несколько человек, возможно, надеявшихся на то, что прикосновение облатки к их языкам поможет заглушить навязчивый вкус ужаса.
Так вот, как уже было сказано, именно во время сбора пожертвований брат Паоло и его новоявленный ученик исполнили псалом. Крестьяне, разумеется, ничего не могли предложить, кроме нескольких караваев и головок сыра; однако наш палач с улыбкой расхаживал между ними, благосклонно принимая дары. Простофилям и в голову не приходило, каково его истинное ремесло.
Дюфаи положил на музыку божественный сонет Франческо Петрарки. Наверное, брат Паоло специально выбрал его, поскольку композитор, хоть и бургундец, все же побывал в Италии, и в музыке чувствовалось отчетливое итальянское влияние, ведь именно итальянцы ввели в моду давать основную партию самым высоким голосам, низводя остальные до роли простого аккомпанемента.
Слушая слова, я ощущал, как щемит сердце, ибо Петрарка поведал нам о Пресвятой Деве, представшей в лучах солнца и звезд.
И плод чресел моих пел эти слова, и ноты дрожали в ледяном воздухе, поднимаясь все выше и вьппе, словно лестница в небо…
In caelo.
Это жалкое создание утверждает, что живет на небе! А теперь он еще и наложил на меня проклятие, и я не мог видеть лица Пресвятой Девы в лучах звездного света. Вместо этого перед глазами упрямо вставало лицо земной женщины, женщины, чей чувственный запах и влажные губы взывали ко мне, искушая, соблазняя на грех; женщины, каждый жест которой отзывался обольщением Евы и коварством Змея. Я стоял, не шевелясь, и по лицу катился пот, хотя в церкви было холодно.
А голос моего сына все продолжал взлетать к потолку… и вдруг резко упал вниз. Луч света прорвался в восточное окно и осветил алтарь. И голос моего сына был этим светом. Он вывел меня из темноты. В мелодии слышался глас самого Бога!
И я увидел красоту в его глазах, моих глазах…
Теперь я твердо знал, что должен распрощаться с греховным прошлым. Исправить причиненное мною зло. Должен спасти своего сына. Алиса, грешная женщина, оказалась посланницей высших сил. Эти сладостные звуки не должны погибнуть зря. Мальчика следует оскопить: Господь, вне всякого сомнения, сам направит нож ради спасения столь совершенного голоса. Мой сын не узнает грехов плоти. Господь не допустит его падения, как допустил мое. Тецерь я понимал, почему Спаситель направил меня в Тиффаж.
Но до поры я сохранил это откровение в сердце своем.
В папских предписаниях допускается только два допроса, но ничего не говорится о времени. Поэтому в обычае инквизиторов никогда не объявлять об окончании заседания, с тем чтобы предписанные методы установления истины могли применяться без помехи, пока нужные сведения не будут получены.
Первое заседание, во время которого предполагалось обойтись без пыток, я предпочитал проводить в хорошо освещенном помещении, где атмосфера не была столь угрожающей. Поэтому мы воспользовались самой большой комнатой в замке. Если не считать скованных ног, узнику давалась полная свобода сидеть или стоять. В его распоряжении даже был табурет. Я сам занимал то, что ранее было судейским креслом маршала. По обе стороны сидели брат Паоло со своими книгами и руководствами, и брат Пьер, с пером, чернилами и пергаментом. Присутствовали также Жан Цирюльник, наш шевалье и несколько солдат. Народу было так мало, что мы словно терялись в огромном помещении.
Только узрев создание при дневном свете, я понял, почему мальчишка обмазал его грязью. Он был зеленым. О, нет> не ярко-зеленым, как трава или изумруд: кожа его имела зеленовато-серый оттенок. Его обрядили в тунику, дали пояс и башмаки, так что необычная внешность не слишком бросалась в глаза, тем более, что прежде всего вы замечали его глаза. Но я сумел заметить то, чего не увидел в тусклом свете подвала: на его руках были перепонки, в точности как на утиных лапах.
Время от времени в какой-нибудь Богом забытой деревушке рождаются дети с перепонками на руках и ногах, и крестьяне, не колеблясь, убивают их, ибо избавление от монстра – не преступление. Я никогда не слышал, чтобы кто-то из этих тварей дожил до зрелых лет.
И все же, если не считать неприятного окраса кожи, чешуи и перепончатых рук, создание не излучало ауры зла. По крайней мере, не при таком ярком свете. Мне он показался скорее жалким, чем ужасающим.
Хотя я и помнил, что он знает латынь, все же решил начать допрос на вульгарном наречии.
– Твое имя, – начал я.
– У нас не бывает имен. Все мы части Целого. Имена – это плохо, они отгораживают нас от Единого.
Что за чушь?!
– Но у тебя должно быть имя, – возразил я.
Это был кошмар любого бюрократа: все бумаги есть, но вы не можете начать допрос, поскольку подобные вещи регистрируются согласно именам обвиняемых, а если имени нет, что прикажете делать?
– Мы дадим тебе имя, – решил я и обратился к брату Паоло: – Выбери любое. Не будем чересчур усложнять и без того запутанное дело.
– Называйте меня Гийомом? – предложило создание.
Имя Гийом, как и Жан – одно из наиболее распространенных во Франции. Но я невольно подумал, что существо выбрало это имя, дабы уколоть меця моим грехом. Я хотел остановить Паоло, но тот уже внес имя в протокол.
– Ошибаешься, – вдруг объявил монстр Гийом. – Я чту его, ибо он мой первый друг в этом мире.
Его французский то и дело менялся: иногда был идеальным, иногда почти непонятным, словно незнакомец составлял предложения, выбирая их из груды слов.
— Почему ты говоришь «этот мир»? Ты живешь в другом?
— Я заблудился. Мой мир далеко.
— Где же он, твой мир?
Монстр Гцйом молча показал на потолок.
– Значит, ты ангел?
– Ангел? Э-э-э… – озадаченно протянул он, судя по выражению лица, выискивая нужное определение в некоем источнике информации. – А! Вы имеете в виду Аггелоа.
Я недоуменно вскинул брови.
— Посланца, – уже по-французски пояснил он. – Да. Я посланец.
— Итак, ты претендуешь на звание члена воинства небесного.
— Я упал с неба.
– Слушайте! – вскричал брат Паоло. – Он обличает себя собственными устами! Это падший ангел!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});