Том 1. Муза странствий - Борис Бета

маслом, нашатырем или просто металлом глянцевитые полированные машины – спустились до самого железного дна – пола – и прошли к шипящим котлам: право, стремительное круговращение машин, оцепленное мостиками, решетками и лестницами, оставшееся за железной дверью, казалось теперь прохладным, просторным раем!..

Однако часа через два его столбняк рассеялся. Голый по пояс – он сразу же изорвал свой тельник, зацепившись в проходе между котлами, и обжег локоть, – надвинув слюдяной козырек на глаза, Абелунг приловчился сперва кидать уголь в топки, потом подламывать спекшуюся огненную массу саженным пудовым ломом, а еще несколько позже разравнивать ее длиннейшим скребком; и он не забывал больше надевать на руку суконную варежку.

Так стоял он вахту заболевшего кочегара.

Прошло время, их сменили, они поднялись наверх, приняли душ, переоделись, поужинали в полночь, выпили шнапса и легли спать. А утром их опять разбудили на вахту…

Так шло время до Порт-Саида. Абелунг освоился с товарищами. После полудня, – после вахты и обеда, – курил на палубе, смотрел на море, щурился от солнца. Все знали, что он пробирается на Восток, в Китай. А он в свою очередь знал, что в Порт-Саиде ему придется сойти на берег – иначе нельзя. Так объяснил старший механик.

В Порт-Саид пришли на закате; свежий ветер африканской зимы тянул с берега, из каменного города с плоскими крышами высоких домов. Абелунг переоделся в свой костюм. Его позвали к механику, и он получил заработанные у котлов деньги. «Не проговоритесь на берегу, что ехали на нашем пароходе, – сказал механик еще раз. – Желаю счастья в дальнейшем путешествии».

Быстро, по-африкански, темнел воздух, и когда Абелунг садился в лодку, на высоком борту горели огни. Абелунг был растроган, охмелел: старшина вахты Мартенс подарил ему макинтош, отличное английское офицерское пальто кремового цвета; сосед по котлу слева, Шенберг – кожаные новые перчатки, трубку и табак; кроме того, в глубоких карманах макинтоша находилась целая колбаса, бутылка шнапса, узкий хлеб, зеркальце, сигары…

Лодочник греб к берегу. На берегу ожидала египетская полиция – что сделает она с путешественником без паспорта? Вернее всего, вышлет в Марсель. А в Марселе…

Лодка проходила под стеной большого парохода. Это англичанин, какой-то «City», многоэтажные палубы окрашены в темно-желтый цвет… Абелунг указывает лодочнику на трап англичанина. Абелунг опять впадает в столбняк отчаявшейся храбрости и, стоя, набивает трубку.

Заплатив за проезд, он поднимается по трапу. У входа на палубу стоит вахтенный матрос; он облокотился на поручни и насвистывает; индийская прислуга – узколицые люди в пестрых чалмах – чистят медь рубок. Абелунг идет направо, поднимается по открытой лестнице, вступает на длиннейшую террасу. Он проходит ее медленно и строго; две дамы в меховых шубах смотрят из лонгшезов на огни чужих пароходов, – две дамы, больше никого. Абелунг поднимается этажом выше, на следующую галерею. Но шлюпки на талях еще выше, – и еще одну короткую лестницу одолевает он. Большой воротник макинтоша поднят, трубка потухла. Стараясь не стучать, Абелунг приближается к очереди шлюпок. Они все одинаковы, велики, плотно закрыты брезентами, хитро увязаны по бортам. Но нужно следовать совету Мартенса!

Абелунг заходит в тень. Припоминая упражнения на параллельных брусьях, он подтягивается. Булка сломана, но бутылка цела – и… вот брезентовая поверхность, туго натянутая. Теперь преступника видят, разумеется, со всех сторон. Он ложится пластом, находит в кармане нож, раскрывает его. Биенье сердца отдается в горле, но рука сильна, черт возьми, – она вспарывает брезент под прямым углом. Угол этот с некоторой лихорадочностью загибается, и тело, неловкое, глупое тело, начинает проползать внутрь лодки, стукаться, умещаться, рука снова закрывает брезентовый угол.

Он почувствовал испарину облегчения, переждал, а потом протянулся как мог и, снявши шляпу, с кулаком в изголовье, решил дремать…

Сырость будила его несколько раз за ночь.

Днем, – часы его показывали четверть двенадцатого, – он огляделся, увидал большие банки с галетами, носовую цистерну – хранилище пресной воды (все это на случай кораблекрушения), снял макинтош, воротник, галстук и начал закусывать. Потом курил и думал – мало звуков проникало к нему. И так как трое суток тяжелой работы и короткого сна утомили его, он опять уснул…

Он спал теперь вдоволь. Но ночью второго дня он почувствовал первейшую необходимость спуститься вниз. Он знал, что пароход в Красном море, что пройдены канал и Суэц. Днем он брился холодной водой и такой же водой закусывал галеты.

Он надел воротник, шляпу и, оставив макинтош в своем жилище, высвободился из-под брезента на свежий воздух. Легко, осторожно спрыгнул он на палубу.

Так вот она, свобода! Он расправлял плечи, выпрямлял шею. Мягкий ветер отнес к плечу концы непристегнутого галстука. Он смотрел на звезды, широкий дым из трубы застилал их… С бодростью, но неторопливо, двинулся он вдоль галереи. Всюду была тишина, мало огней горело в этот поздний час на пути парохода в открытом море…

А когда он, распахнув дверь необходимого ему помещения, приготовился выйти, – он замер: молодой рослый штурман ожидал его. Они оба молчали. Абелунг чувствовал свою бледность.

– Прошу вас пройти, – сказал штурман горловым английским голосом, – и прошу вас выслушать меня: известно ли вам, сэр, что пользоваться этим помещением воспрещено пассажирам?

Абелунг промолчал.

– Да, известно, – ответил он наконец каким-то чужим голосом, – но… я спешил.

Моряк пожал плечами.

– Мы не дети, сэр. Это детская поспешность, прошу простить!..

Он оглядел Абелунга, который и сам видел складки на своем костюме, складки даже на отворотах пиджака!..

– Могу ли я узнать номер вашей кабины? – спросил моряк, поглядывая искоса.

– О, да! – ответил Абелунг, разом опуская руки в боковые карманы пиджака. И вдруг с живостью, совсем ему несвойственной, с детской порывистостью рассказал он молодому штурману свое истинное положение.

Тот оставался все время серьезен и спокоен. Он пригласил Абелунга следовать за собой. Идти было недалеко. В большой каюте сильно пахло английским табаком. По толстому ковру неслышно прошли они к креслам возле курительного столика. Моряк указал на папиросы, на кресло.

– Скажите, прошу вас, – начал он, когда закурили, – что заставило вас путешествовать столь неудобно и… преступно.

Абелунг трясущейся рукой донес папиросу до пепельницы.

– Я отвечу вам, – сказал он прерывисто. – Я еду туда потому, что там моя невеста…

Моряк молчал. Вдруг он бросил свою папиросу в раковину и воскликнул:

– Но чем вы питаетесь? И как можно просидеть два дня в шлюпке?

Абелунг промолчал. Теперь глаза у англичанина были совсем иные, иначе звучали его слова. Он встал с кресла и поглядел на Абелунга продолжительно.

– Вы герой, – сказал он, – вы мой гость сейчас и… – тут