Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды - Владимир Короткевич

Конавка почесал лысину, начинавшую просвечивать меж буйных кудрей, льстиво усмехнулся:

— А что. Я это всегда знал, что возвышусь. Я ж... незаконный сын короля Алеся. Кровь! Так первым апостолом быть — это мне семечки.

— Брат его, Явтух... Быть тебе апостолом Андреем.

Стройный «Андрей» судорожно проглотил слюну.

— Ничего, — успокоил Лотр. — Им также поначалу страшно было.

Лотр крепко забрал в свои руки дело, и Босяцкий ему не мешал. Выдвинул идею, спас всем шкуры — и достаточно. Теперь, если Ватикан окажется недоволен, можно будет сказать, что подал мысль, а дальше всё делал нунций. Если будут хватать, Лотр воленс-ноленс заступится за монаха — одной верёвкой повязаны. А заступничество Лотра много чего стоит. Могучие свояки, связи, богатство. Капеллан внутренне улыбался.

— Сила Гарнец, — продолжал Лотр.

Гаргантюа плямкнул плотоядным ртом и засопел.

— Ты Яков Зеведеев, апостол Иаков.

— Пусть.

— Они тоже рыбачили на Галилейском море.

— Интересно, какая там рыба водилась? — спросил новоявленный апостол Иаков.

Вопрос остался без ответа. Нужно было спешить. Лотр искал глазами похожего на девушку Ладыся.

— А брат твой, по женоподобству, Иоанн Зеведеев, апостол Иоанн, евангелист Иоанн.

Умствующие глаза Ладыся расширились.

— Приятно мне. Но чёткам-то меня выучили, а прочему ни-ни. И никого не успели за то время. Другие начали первые буквы, а я тут проповедовать начал. Так я даже не знаю, как «а» выглядит. Ни в голове этого у меня, ни...

Лотр улыбнулся:

— Они, рыбаки, думаешь, очень грамотные были?

— Тогда пусть, — закатились юродские глаза.

— Значит, вы — Зеведеевы, — с неуловимой иронией заключил Босяцкий.

Раввуни воздел глаза вверх.

— Ваанергес, — по-древнееврейски высказался он. — Бож-же мой!

— Правда твоя, — согласился Босяцкий. — Очень они звучны. «Сыновья грома».

Лявон Конавка — Пётр — льстиво засмеялся:

— А что? Уж кто-кто, а я это знаю. С ними в одном шалаше ночевать невозможно — такие удоды.

— Хватит, — перебил его Лотр. — Акила Киёвый.

Телепень колыхнул ржавыми волосами, добродушно усмехнулся, понял: на костёр не поведут.

— Эва... я.

— Ты с этого дня — Филипп из Вифсаиды. Апостол Филипп.

Тяжело зашевелились большие надбровные дуги.

— Запомнишь?

— Поучу пару дней — запомню. Я способный.

— Ты, Даниил Кадушкевич, служил мытарем — быть тебе, по роду занятий, евангелистом Матфеем. Апостолом Матфеем.

Сварливые, фанатичные глаза зажмурились.

— Ты, лицедей Мирон Жернокрут, отныне Варфоломей.

— Кто? — заскрипел Мирон.

— Апостол Варфоломей, — разъяснил Лотр. — За бездарность твою. Тот тоже у самого Христа учился, а потом в Деяниях его и словом не помянули.

Лотр рассматривал бурсацкую морду следующего.

— А ты, Якуб Шалфейчик, апостол Яков. Иаков Алфеев меньший.

— Какой я тут меньший. Я тут выше всех. Максимус. — И обиженно смолк.

Бургомистр Устин смотрел на фокусника. Правильно-круглая голова, вскинутая в безмерной гордости. Верхняя губа надута.

— Этому, Яну Катку, — встал бургомистр, — по самовосхвалению его, нужно Ляввея дать.

— Правда что, — сказал Болванович. — Ляввей, прозванный Фаддеем. Апостол Фаддей. А поскольку в Евангелиях разночтения — кто в лес, кто по дрова, то он же Иуда Иаковов, он же Нафанаил. Видишь, имён сколько!

— Спасибо, — поблагодарил Каток. — Я почти удовлетворён.

Михал Ильяш глядел на Лотра чёрными хитрющими глазами. Улыбался.

— Ты, Михал Ильяш, с этого часа Симон Канонит, в прошлом Зилот. Потому как «нет в нём хитрости».

Нависло молчание. Раввуни глядел Лотру в глаза. Кардинал искривил в усмешке рот:

— Ну а тебе, Раввуни, и Бог велел быть Иудой из Кариота.

— Почему?

— А потому, что ты здесь, пожалуй, единственный, кто до тридцати считать умеет.

— Я...

— Сомневаешься? Ну и хорошо. По ходу дела перекуешься, поверишь в свои способности... пан апостол Иуда.

Иудей вздохнул:

— Ну что... Ну, спасибо и на этом... Не я один... И не в первый раз я за этого босяка отвечаю.

Лотр встал, и за ним поднялись остальные.

— Всем, кто ещё связан за дурную привычку давать волю рукам, всем этим, кто хорошо дрался, развяжите руки. И идём к воротам. — Отыскал глазами Корнилу: — Иди вперёд. Постарайся упорядочить энтузиазм, сотник.

Судьи откинули капюшоны, сбросили чёрные мантии. Стража сняла со стен факелы.

В их трепетном свете шествие потянулось к дверям.

Глава 11

«...И ПАДУТ ПЕРЕД НИМ НАРОДЫ».

Лёг перед змеем, глядя в пыль, и поставил его ногу себе на затылок, а сердце моё трепетало, как рыба на песке.

...Возмутился духом при виде этого города, полного идолов.

Пророк Ильюк примазался к нападающим поздно — может, пьяный был и только что проспался. Теперь он стоял и голосил на весь Старый город:

— Бейте! Вызволяйте! Как Христос пришёл на какой-то там год правления Тиберия, так и на этот раз — на какой-то там год правления Жигмонта вновь Он пришёл!

Нечёсаная копна тряслась. Звериные шкуры казались в отсветах огня запёкшейся кровью, а голые страшные мускулы рук были словно из меди.

— Предсказал вам приход Его я, Илья!.. Старайтесь, хлопцы! Бог великий смотрит на вас... Вызволяйте — отдаст Он вам богатые дома на разграбление!

Два человека в чёрном переглянулись. Стояли они поодаль, чтобы их не зацепили бревном таранящие ворота.

— Пророка этого давно надо было взять. Сразу, как только прорвутся, хватаем его и тащим.

— Брось, — сказал второй. — Кому ты его потащишь? Хозяевам нашим? С них вот-вот головы полетят.

— Плохо ты их знаешь. Всё кончится миром.

— Врёшь!

— Увидишь.

Ворота крошились на куски. Искры тянуло, как в трубу. Лязг мечей за воротами смолк, а вместо него возникло откуда-то ангельское тихое пение. Словно с неба. Что-то дивное происходило в замке. Потому, видимо, драться и перестали.

Последний удар бревна развалил ворота. Веером, ковром легли на землю искорки. Топча уголья, толпа ворвалась в замок.

— На слом! — ревели голоса. — Христа! Христа убивают!

Гурьба валила валом. И вдруг остановилась. Ангельское пение вознеслось к небу.

С великим изумлением смотрел народ, как движется ему навстречу разубранное шествие с крестами и как шествуют перед ним тринадцать человек, одетых в холстину.

Люди стояли молча. Брезжила заря, и в ее неверном свете мрачно сияло золото риз и единственное золотое пятно в толпе нападавших — золотые выше кисти руки Тихона Уса.