У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945 - Вильгельм Люббеке

противника. Большую часть времени наши гаубицы вели огонь по нашему же участку фронта, в то время как коридор обстреливала дивизионная артиллерия.

По крайней мере один раз в день в кустах на передовой линии противника я замечал подозрительное движение. Я тут же просил огневой поддержки. Хватало шесть – двенадцать выстрелов из наших 75-миллиметровых гаубиц, чтобы предотвратить концентрацию войск противника еще до того, как он был готов к атаке. Пехотинцы довершали дело, огнем из пулеметов уничтожая тех, кто выжил.

Такие действия противника были достаточно редки, но мы ежедневно опасались его проникновения в наше расположение. Рассматривая в бинокль высокую траву и кусты, я постоянно был готов к появлению вражеских солдат, которые могли в одиночку или группами перейти передовую линию. Постоянная опасность атаки с любого направления заставляла нас быть в постоянном напряжении, мы были готовы стрелять по любой подозрительной тени.

В болотистой местности нам было сложно защищаться от вражеского огня, потому что отсутствовала привычная система окопов и подземных бункеров. Вместо этого мы возводили полутораметровые стены из тщательно пригнанных бревен по всей линии обороны. Боеприпасы и провизию из тылового обоза на артиллерийские позиции позади меня доставляли только под покровом темноты, чтобы избежать обнаружения и обстрела со стороны русских. Для того чтобы не провалиться в болото, все передвижения осуществлялись по бревенчатым гатям, положенным прямо на землю. Узкая гать связывала передовую с позицией артиллеристов в 800 метрах от нее, где наша рота обедала и спала. Если вы делали неосторожный шаг в сторону, ваша нога тут же уходила в болото на целых 30 сантиметров. Когда я шел по этим мосткам, я держал на изготовку свой автомат на случай встречи с проникшим в наше расположение русским солдатом. Для врага, спрятавшегося в траве, я был отличной мишенью. Психическое напряжение от подстерегавшей меня постоянно на Волхове опасности переносить было гораздо тяжелее, чем угрозу огня снайперов в Урицке.

В тылу я изредка встречался с Шютте и Зауке, но совершенно не было времени сыграть партию в скат или перекурить с товарищами: все время отнимало у меня наблюдение за тем, что происходило у передовой, со своей позиции. Из-за постоянной потребности во мне на линии фронта я обычно и спал там же. Мы спали в разбитых на бревнах палатках из непромокаемого материала, хотя остаться сухим было практически невозможно.

Над стоячей водой вокруг поднимались тучи комаров, от которых не было спасения. Даже специальные противомоскитные сетки на палатках не мешали им охотиться за нами. К этому добавлялось постоянное раздражение на теле от вшей, так что спокойно выспаться было просто невозможно. Горячий суп для нас был роскошью, все питание ограничивалось сухим печеньем, консервированным тунцом и колбасой. Хотя мы сохраняли высокий боевой настрой, недостаток сна, плохое питание и напряжение от постоянных боев вконец лишили нас сил и внутренне опустошили.

К середине мая Красная армия отказалась от попыток перехватить наступательную инициативу на Волхове. 22 мая, воспользовавшись этим, мы перешли в наступление по всему периметру котла. К концу месяца 58-я дивизия и другие немецкие части сломили упорное сопротивление Красной армии и вторично замкнули котел.

Несмотря на то что площадь окружения сократилась, яростное сопротивление врага продолжалось, хотя положение его, и так незавидное, еще больше ухудшилось. Советская артиллерия продолжала обстреливать нас с правого берега Волхова, но войска, находившиеся в окружении, испытывали острую нехватку боеприпасов, необходимых для ведения боевых действий.

Советская пехота, подгоняемая политруками, поднималась в отчаянные и самоубийственные атаки на наши позиции. Противник не располагал достаточным количеством стрелкового оружия, солдат посылали в бой с голыми руками; винтовки брали у павших в бою. Один раз я наблюдал в изумлении, как вражеский солдат бежал прямо на меня совершенно безоружным.

Потом на допросе в нашем разведотделе русские военнопленные рассказывали, что их гнали в бой, а в их тылу стояли заградительные отряды с пулеметами. Солдаты должны были во что бы то ни стало выполнить приказ. Врагу удалось в результате наступления прорвать на короткое время фронт окружения, но лишь ценой ужасающих потерь, так и не добившись основной цели. Разлагавшиеся трупы советских солдат покрывали все пространство перед нашими позициями.

Поздним июньским утром я занял свое место наблюдения. Справа в нескольких футах расположился солдат с новым мощным пулеметом MG-42. Поскольку он отличался высоким темпом стрельбы, на слух было невозможно различить, ведется одиночный огонь или автоматический. Пулемет издавал при стрельбе очень характерный звук, напоминавший скорее треск разрываемого холста, чем оружейный выстрел. Возможно, его главным достоинством была надежность в деле, даже несмотря на опасность его загрязнения в условиях Волховских болот.

Как обычно, мой напарник был мне незнаком. Мы мало говорили, лишь обменивались замечаниями, наблюдая за передвижением противника. Менее чем через полчаса после того, как я заступил на пост, русские пошли атаку. Они накатывались волнами через густой кустарник, росший на ничейной полосе. Сразу же наша артиллерия начала непрерывно обстреливать противника через линию фронта. Падавшие 75-миллиметровые снаряды образовали огневую завесу в 25 метрах перед нашей позицией. Идя на риск, я просил артиллеристов перенести огонь как можно ближе к нам.

Красноармейцы приближались, и пулеметчик продолжал непрерывно поливать их огнем. Я поддержал его, начав стрелять по врагу из своего автомата. Несмотря на то что противник не открывал ответного огня и трудно было наметить цель в густой листве, мы с пулеметчиком продолжали стрелять, в то время как тяжелые орудия поддерживали нас.

Когда ствол MG-42 перегрелся от постоянной стрельбы, солдат рывком снял его и бросил в лужу; сразу же с шипением поднялись клубы пара. Установив новый ствол, он снова открыл огонь. Вокруг уже повсюду валялись пустые коробки из-под пулеметных лент.

Бой продолжался безостановочно уже полчаса. Из имевшихся у меня четырех обойм, снаряжавшихся тридцатью двумя патронами, я расстрелял третью по счету обойму. Я присел за деревянным бруствером, чтобы перезарядить автомат, на что мне потребовалось 15 секунд. В этот момент я услышал, что пулемет замолк. Возможно, подумал я, что пулеметчик тоже перезаряжает свое оружие или меняет ствол. Бросив взгляд направо, я увидел, что он свалился на землю рядом со мной. Секундой позже я увидел, что из небольшого отверстия в его виске сразу же под кромкой шлема бежит струйка крови. Я не услышал в грохоте боя выстрела, что убил его. Но точность попадания указывала, без всякого сомнения, на то, что стрелял снайпер.

В пылу боя нет времени задумываться о чьей-то судьбе. Но мгновенно в голове промелькнула мысль, что и я мог