Жрица Изиды - Эдуард Шюре

Тем временем Омбриций направлялся из Рима в Помпею со свитой, состоящей из когорты легионеров. По пути его приветствовали, бросали цветы. Он достиг вершины своих желаний и все же никогда до сих пор не испытывал подобной тревоги. Гедония заставила его принять на себя роль судьи поклонников Изиды. Он знал, что осуждение их есть непременное условие его женитьбы на патрицианке. Роль эта была ему противна. Несмотря на все, бывший его учитель Мемнон внушал ему уважение. И потом, как мог он быть палачом Альционы? Со времени сцены таинственного поцелуя Антероса он вспоминал о ней с горечью. Но как бы он ни обвинял жреца в обмане, а иерофантиду в измене, она все же оставалась для него совершенно особым существом, странным и священным. Что он почувствует при виде ее? Как в этом процессе, созданном ненавистью и местью, примерит он достоинство консула и судьи с тиранической волей Гедонии Метеллы и с состраданием, которое должно оказывать девушке — притом, может быть, невинной?

Но когда Омбриций с большой пышностью был встречен у ворот Помпеи городским сенатом, фламинами Юпитера и самой Гедонией во главе жриц храма Августа; когда вечером он очутился в нимфеуме патрицианки, окруженный лестью партии гедонианцев; когда увидел светильники своего будущего Гименея, горящие в больших черных глазах его любовницы как огненные факелы, — все страхи и сомнения его рассеялись. Женщина, вливавшая ему в один и тот же кубок наслаждение и честолюбие, снова всецело завладела им. С этого дня молодой консул испытывал странное ощущение. Опьяняющий нектар, который он большими глотками пил из глаз, голоса и с уст Гедонии, переливался в его жилах тонким ядом. Он ожесточал его сердце и облекал грудь его чешуей, непроницаемой для всех чар Изиды.

Процесс продолжался уже целую неделю. Свидетели и обвиняемые были допрошены, наконец настал день приговора.

Помпейский суд представлял открытую ложу, образованную тремя аркадами, напротив храма Юпитера, по ту сторону большого прямоугольного форума. Под каждой аркадой находилось по массивному курульному креслу из мрамора. На среднем, самом высоком, заседал судья, консул Омбриций Руф; направо от него — дуумвир Лентул, налево — декурион, исполнявший обязанность писца и направлявший процедуру. Позади консула бюст цезаря из белого мрамора выделялся на фоне сложенных военных трофеев, состоявших из щитов, копий и бронзовых орлов, знаков отличий легионов. Это медное солнце со стальными лучами блистало могуществом Рима, царящего над миром силой оружия. Напротив судьи, несколько ниже и на самой площади, было устроено нечто вроде деревянной трибуны, на которой помещались четверо обвиняемых: Гельвидий и его жена, иерофант Мемнон и иерофантида Альциона. Ликторы и легионеры, выстроенные полукругом, отделяли обвиняемых от шумной толпы, покрывавшей площадь. Свидетели из различных городов и из самой Помпеи не могли доказать ни единого преступления обвиняемых, ни одного нарушения законов. Но в этот день Лентул, повторяя и резюмируя свое обвинение, запутал Гельвидия и Мемнона системой коварных инсинуаций. Он обвинял своего сотоварища в желании посредством многократных путешествий отделить несколько итальянских и сицилийских городов от Римской империи, смещая в них сенаторов и восстанавливая аристократическое правление, и в стремлении его к царской власти. Речь его кончалась ядовитым обращением к жрецу Изиды:

— Что до тебя, Мемнон, — сказал Лентул, — то ты не более, как сообщник заговорщика Гельвидия. Ты ввел в этом городе культ мнимой богини, Изиды египетской, для того чтобы отвратить народ от отечественных богов. Вместе с твоей иерофантидой, женщиной-пифией, ты предавался занятию волшебством. Она предсказывала будущее, исцеляла больных именем злых гениев и накликала чары на своих врагов. Наконец вы оба, так же, как Гельвидий и его жена, отказались принести жертву божественному Августу и ныне царствующему цезарю, правящему миром. За эти преступления мы ожидаем, что консул приговорит вас к наказанию, налагаемому в таких случаях законом. Мы просим, чтобы роковая трирема, принесшая возмущение на берега Италии, была выдана нам; чтобы оружие и сокровища ее поступили в распоряжение императора; чтобы остов проклятого судна, отягченный кознями и злодеяниями, был разломан на куски и сожжен на морском берегу в присутствии муниципалитета Помпеи.

Гельвидий встал и опроверг по пунктам обвинения Лентула, за исключением обвинения в отказе совершить жертвоприношение цезарю, которое он обошел молчанием. Он закончил следующими словами, бесстрашно подтверждающими его мысль, его намерения и надежды:

— Я не боролся против цезаря, я защищал свободу городов и их древние традиции. Города существуют для того, чтобы создавать избранное общество свободных людей, воспитывающих в народе свободу и достоинство. Ныне, вследствие трусости, лжи, пороков и подкупности, вы являетесь не более как рабами цезаря или черни. Мы же, посвященные, работаем для создания такого порядка вещей, при котором городские должности будут распределяться сообразно с душевными качествами, и даем пример этого в наших гетериях, где все души свободны, но каждая действует сообразно со своим положением. Ради этой божественной мечты, ради вечной истины мы одинаково готовы и жить, и умереть.

— Ты хотел быть царем! — крикнул Лентул.

— Да, царем по духу! — звенящим и гордым голосом произнес обвиняемый.

За ним поднялся Мемнон и произнес торжественно и серьезно:

— Я не знаю, виновны ли мы по законам империи и римской религии, но мы невиновны по законам божественным, начертанным в каждой чистой совести. Мы утверждаем только ту истину, которая обнаруживается нам в глубинах сознания и на вершинах мышления. Эта вечная истина более всех скрыта от толпы, но она самая старая в мире. Она была истиной посвященных во все времена. Она угадывается воодушевлением, завоевывается жертвами, доказывается действием. Порядок, который мы хотим установить на земле, есть лишь отражение верховной иерархии, царящей в силах видимой вселенной и в мире духов, в который мы проникаем. Мы идем к веку, когда боги будут пониматься в самом существе своем и сольются в свете Изиды, которая есть Душа Мира.

— Говоря таким образом, — прервал его Омбриций, — ты кощунствуешь против государственных богов и подтверждаешь свою виновность.

Мемнон продолжал:

— Было время, когда ты, говорящий с столь высокого места, сам устал от самого себя и от этих каменных и бронзовых богов, которых деспотизм превратил в свое послушное орудие. Ты пришел к нам полный жажды к истине и надежды на свет. Тогда ты называл нас своими учителями, Омбриций Руф. Сегодня ты хочешь судить нас и приговариваешь себя к темнице угрызений, которые душат тебя. Ибо не мы боимся тебя, а ты трепещешь перед нами. Некогда мы заставляли живых богов говорить перед тобою — Духа, одетого светом и огнем. Посмеешь ли ты сказать, что не видел его? Посмеешь ли утверждать перед лицом этого народа, что не верил в стоящую здесь иерофантиду и что она не давала тебе свидетельств истины?

Омбриций сидел с самым жестким и надменным выражением лица, но испытывал невольное волнение при звуке голоса своего бывшего учителя. В первый раз с начала процесса он решился устремить взгляд в глаза Альционы, блестевшие огнем ясновидения. Все видели, что он колеблется.

В эту минуту в толпе произошло движение. Гедония Метелла вышла из храма Августа и показалась в сопровождении жриц. Одетая в пурпуровую столу, с диадемой на лбу и в лиловом газе, окутывающем голову, она встала в центре полукруга, против суда.

— Я являюсь в качестве свидетельницы для подтверждения обвинения, — сказала Гедония. — Месяц тому назад я застала жрицу Альциону на коленях перед мнимой могилой консула Омбриция Руфа. Все могут видеть эту гробницу с именем мнимого усопшего в саду Изиды. Из чувства мести она призывала своих злых гениев, чтобы убить на расстоянии консула, которого она боялась в качестве судьи.

Ропот пробежал по толпе. Альциона встала и звонким, ясным голосом произнесла:

— Нет, никогда! Я просила у Бога не его смерти, а своей. Возле гробницы, воздвигнутой учителями неверному ученику, я предлагала себя в жертву ради его спасения.

Из другой группы народа донесся гул восхищения. Поддерживаемая этой волной симпатии, Альциона по внезапному вдохновению покинула скамью на трибуне, поднялась по трем ступенькам судилища и, став на колени перед консулом, с умоляющим движением протянула ему цветок лотоса, который держала в руке. Нежный и проникновенный голос ее пронесся как вздох, и стоявшие поблизости услышали:

— Вспомни, Омбриций Руф!

Тогда гедонианцы, видя, что консул колеблется и что дело их может быть проиграно, стали кричать: «Она виновна! Преступление ее доказано! На Гемонские ступени колдунью!» Чтобы прекратить этот шум, грозивший помешать его свободному решению, Омбриций встал, простирая одну руку над просительницей: