Прощай, Южный Крест! - Валерий Дмитриевич Поволяев

потемнело. — Собственно, я сюда приехал специально, чтобы повидать тебя, помочь, если это нужно.

— Как узнал, что я тут?

— Чили — страна маленькая, здесь всем друг про друга известно всё. Особенно, если речь идет о русских.

— Понятно. — Геннадий с шумом втянул в себя воздух, выдохнул, окончательно избавиться от боли можно было только так — путем разных упражнений.

— Есть у меня приятель на той стороне острова, — сказал Лурье, — перемещайся-ка ты к нему, Гена. — Лурье качнул головой, метко подбил носком ботинка один из цветных голышей и отправил его в воду "печь блины". — А на барже тебе хватит плавать.

Москалев был с ним согласен, но до этого решения еще предстояло дорасти, созреть, — очень не хотелось обижать обитателей баржи, ведь они не желали ему ничего плохого, и прежде всего — сам Фобос, который и принял его, и обогрел, все понял и не задавал лишних вопросов.

Лурье открыл карман потертой кожаной сумки, — кожу он любил и считал лучшим галантерейным материалом из всех прочих, наверное, любовь эта досталась ему по наследству от отца-полярника, привыкшего покорять Север в коже и мехах, — достал оттуда визитную карточку, черкнул на ней несколько слов по-английски.

— На, — протянул визитку Геннадию, — найти этого человека очень просто, его знают не только все вижучи и их собаки, но и все пингвины, живущие на острове Чилоэ.

Пингвинов на родине картошки Чилоэ было много — наверное, столько же, сколько и в Антарктиде, только здешние пингвины были мельче, сварливее и драчливее антарктических; Москалев посматривал на них с симпатией, но, честно говоря, и побаивался, опасался их крепких щипков, — синяки обеспечены стопроцентно, а то и больше: разъяренный пингвин может содрать с руки кусок кожи.

Геннадий взял квадратик картона, на котором Лурье начертал несколько слов. Это была записка к лонго-майору.

— Лонго-майор — это что, Юра, имя, должность или что-то еще?

— Лонго-майор — это должность, так в Чили называют вождей племен. Имей в виду, вождь племени вижучей наделен правом без всяких предупреждений заходить к президенту, в любое время, когда захочет. Без предварительных записей и очередей.

— Как зовут этого майора?

— Карлос. Фамилия — Линкоман.

— Почти все немецкое, что имя, что фамилия. Не немец ли? Ведь недаром говорят, что сюда чуть ли не сам Гитлер переселился.

— Это вряд ли… Нереально. И немцы… Это тоже не очень реально. — Лицо Лурье перерезали две скорбные морщины, он не очень любил все, что так или иначе было связано с Германией и уж тем более — с фашизмом.

Геннадий не знал, были ли мужчины из семейства Лурье на фронте, но догадывался, что все-таки были, а раз были, то знакомы с лихом под названием "война".

— Поезжай к Карлосу в поселок Пурео, там тебе будет лучше, чем здесь. — На прощание Лурье вновь обнялся с Москалевым.

…В темноте, ориентируясь на плеск слабо посвечивавшего своим кружевом прибоя, Геннадий ушел с баржи.

Ощущал он себя неловко — надо было бы попрощаться и обняться и с Фобосом, и с Гаджиной, и с Вэвасом — мальчишкой, оказавшимся среди несостоявшихся зэков, мастером варить хороший кофе (даже Тереза не могла сравниться с ним в этом деле, не говоря уже о других девушках), Вэвас всем пришелся по душе, в том числе и Геннадию, — но он решил уйти по-английски, без объяснений и разных слезливых слов. Именно в этом случае его никто не будет уговаривать остаться, давить на жалость и вообще бросаться ненужными фразами.

Утром на барже его не обнаружили…

26

Москалев объявился в поселке индейцев-вижучей Пурео, чьи живописные вигвамы были рассыпаны по горным склонам, как ласточкины гнезда.

Коротенькая записка Лурье, нацарапанная на обороте визитной карточки, подействовала — его немедленно принял лонго-майор Линкоман, оказавшийся человеком простым и доступным, одетым не в старинный костюм с перьями, при богатом головном уборе, а в обычное платье — не самого дорогого пошиба тройку, сшитую из материала, который когда-то, после войны, был очень популярен в России — из шевиота. Темные глаза лонго-майора были доброжелательны, это ободрило Геннадия.

Услышав фамилию Лурье, он вздернул над собой, будто в молитвенном движении, сразу обе руки:

— О, Лаурье!

Маленький квадратик визитной карточки, вырубленный прессом из плотной бумаги, оказался пропуском в иной мир, который Геннадий не знал совершенно, хотя и подозревал, что он существует; лонго-майор отвел ему пустующий вигвам, от которого до уреза воды было не более десяти шагов, но это был еще не океан, а пролив — океан начинался дальше, — после чего предводитель вижучей ткнул короткой сильной рукой в пространство:

— Рыбы здесь много, можешь ловить, сколько захочешь, — улыбнулся широко.

Зубы у лонг-майора были такие, что у Геннадия, не имевшего зубов совсем, по коже пополз холодок — он представил себе, как здешнее племя такими зубами перегрызало глотки испанцам, прокусывало щиты и латы и вообще превращало незваных пришельцев в котлетный фарш.

Рыбы было действительно много — и в самом проливе между двумя длинными островами, и чуть дальше, налево, где имелось открытое пространство и на волнах качались деревянные боны — там один приезжий смельчак разводил и выращивал лососей, и в пространстве справа. Вода была холодная, как раз для лосося, считавшегося в Чили далекой северной рыбой, купаться тут — не то, что в Сан-Антонио, где на берегу теплой бухты вырос большой порт, — было нельзя. В бухте же Сан-Антонио можно было варить кур, мясо, рыбу — такая там вода.

А в Пурео даже летом можно увидеть плавающие в прибое круглые, большие, иногда величиной с гусиное яйцо, льдинки, градины. Хорошо было одно — не прижимала, как на севере, иссушающая жара, и хотя Геннадий к жаре уже привык, акклиматизировался не на сто, а на все сто пятьдесят процентов, все равно в жару ему дышалось трудно.

Вигвам, который выделил лонго-майор, был сколочен из листов трехслойной фанеры, очень плотной — фанера хорошо держала гвозди с повешенной на них тяжелой, набухшей влагой одеждой, в середине вигвама Геннадий установил бочку, из нее вывел трубу в верхнее отверстие, внизу в бочку засунул кусок старой решетки и, хотя она полноценный колосник не могла заменить, кое-какая польза от нее была; чтобы удобнее было класть дрова, в боку бочки вырезал отверстие для дверцы.

Вот жилье и готово, хоть сейчас отмечай новоселье, да только нет что-то настроения затевать праздник, и денег на вино нет… Был бы он на барже — живо достал бы выпивку, а в приварок к ней — еду и музыку, но он находился уже не