В театре и кино - Борис Бабочкин

Оставшись один, Рюмин садится на траву где-то в центре сцены, около пня. Начинается далекий колокольный звон. Вечерний звон. Розовеет небо.

Из трюма вылезает на четвереньках совершенно пьяный Суслов. Он увидел Рюмина еще издалека и ползет именно к нему, чтоб излить свою желчь.

Начинается новый кусок - о мужчине. Здесь он предстает перед нами во всей своей "античной красоте": сплетник, завистник, ретроград, ревнивец и скот. Прекрасный портрет русского интеллигента начала века! Эта сцена написана настолько ярко, что здесь актера нужно оставить наедине с автором. Посредники могут только помешать.

После ухода Рюмина Суслов засыпает у стога сена, слева, так, чтобы он не был виден, если сесть внизу стога, справа. Дальше займет это место Юлия Филипповна.

Вполне отвечают намеченной нами теме о борьбе мужчин и женщин обе следующие сцены. Сейчас появятся., две замечательные пары: одна, олицетворяющая все прелести семейного счастья, - это Дудаков и Ольга Алексеевна; другая -Замыслов и Юлия Филипповна предстанут перед зрителями как апологеты "свободной любви", ее, так сказать, жрецы. Ироническое и даже презрительное отношение автора к той и другой паре наиболее ясно чувствуется именно в этих сценах. На этот счет трудно обмануться. Обе сцены написаны вполне ясно и не требуют особой расшифровки.

Дудаков и Ольга появляются со стороны озера. Ольга настроена несколько сентиментально, она себя чувствует юной, как ей кажется, хорошо сегодня выглядит и от этого ведет себя еще более "интеллигентно", чем обычно. Дудаков же, оттого что вокруг так чудесно красиво, что жена у него сегодня такая интересная, вдруг размяк, загрустил и растрогался. Супруги ведут мирную, идиллическую беседу, и только в конце диалога Дудаков с горечью произносит: "Ты вспомни, Ольга... когда-то мы с тобой... разве о такой жизни мечтали мы?". А Ольга все повышает тональность своей арии: "Но что же делать? Что делать? Ведь у нас - дети. Они требуют внимания". И так далее. Продолжая свой дуэт, Дудаковы скрываются в лесу.

Юлия и Замыслов, появившиеся на сцене во время последних реплик супружеской четы, были свидетелями этой картины "семейного счастья", к которому они относятся с нескрываемой презрительной иронией. Юлия усаживается внизу стога, справа, а Замыслов взбирается на вершину холма в центре сцены и внимательно осматривает окружающее пространство. И только убедившись, что поблизости никого нет (ни он, ни Юлия так и не замечают спящего Суслова), подходит к Юлии, склоняется к ней и долго целует, а потом снова озирается по сторонам.

В дальнейшем разговоре с Юлией Замыслов выкладывает ей свое кредо: "...Верю только в мое право жить так, как я хочу!.. я сам судья и хозяин своей жизни...". И сказав это, хозяин жизни благоразумно решает не рисковать и тихонько ретироваться: "...Нам все-таки нужно держаться

поосторожнее... подальше друг от друга...". А Юлия, явно издеваясь над его трусостью, его видом и поведением мелкого жулика, с пафосом, как стихотворение, выкрикивает: "Вдали, вблизи - не все ль равно, о мой рыцарь? Кого бояться нам, столь безумно влюбленным?".

И поведение Замыслова в этой сцене, и его лексика - "милая Юлька", "моя радость", "роскошь моя" и т. д. - изобличают в нем такого отъявленного пошляка, что это становится ясным и для Юлии Филипповны. Оставшись одна, она в раздумье затягивает свое: "Уже утомившийся день склонился в багряные воды", потом встает, тщательно оправляет платье, принимает обычное легкомысленное и милое выражение лица, поворачивается, чтобы уйти, и вдруг замечает Суслова. Он совсем рядом с ней. Испуганная, она останавливается в ужасе, закрыв рукой рот, чтобы не закричать. Но поняв, что муж все время спал, как спит и сейчас, спокойно садится около него и начинает щекотать ему цветком лицо, нос, глаза.

Проснувшись, Суслов не сразу понимает, кто рядом с ним, а когда узнает Юлию, им овладевает пьяная страсть. Он хочет обнять жену, но она решительно от него отстраняется и неожиданно спрашивает: "...Слушай, хочешь сделать мне удовольствие?". Суслов, не подозревая, что она имеет в виду, нежно мотает головой и шепчет: "...я на все готов для тебя... чего ты хочешь?". В ответ Юлия вынимает из сумочки маленький блестящий револьвер и спокойно, тихо, серьезно произносит: "Давай застрелимся, друг мой! Сначала ты...

потом я!" В следующем за репликой Суслова: "...Брось эту гадость... ну, брось, прошу тебя!" - монологе Юлии такая богатая гамма чувств, желаний, красок, что их нельзя подсказать актрисе.

Схематически монолог развивается так, что, начав говорить с Сусловым почти ласково, Юлия потом, к концу, уже не может сдержать всей ненависти, всего презрения, которые она испытывает к мужу. А как все это может быть воплощено на сцене, - вопрос таланта и мастерства исполнительницы. Несомненно одно: если бы Суслов взял у Юлии револьвер, чтобы действительно застрелиться, она его не стала бы останавливать, а потом, вероятно, пустила бы и себе пулю в лоб. Жизнь для нее совершенно отвратительна. Она глубоко несчастный человек. Созданная для любви, она любви никогда не видела. Мужчины, которые ее окружали, всегда были ее врагами. И когда Суслов, поняв наконец всю серьезность положения под дулом револьвера, подавленно сказал: "Слушай, Юлия, так нельзя... нельзя!" - она уже на все решилась. Она способна на убийство. От ее следующей реплики мурашки по коже должны пойти: "Можно - ты видишь! Ну, хочешь, я сама застрелю тебя?". Сейчас, вот сию минуту это может произойти.

Суслов закрывается рукой и от направленного! на него револьвера, и от глаз Юлии. Страх отрезвил его. Он поворачивается, чтобы уйти, но жена останавливает его словами: "Иди... я выстрелю тебе в спину". И Суслов замер на полушаге, спрятав голову в плечи и боясь пошевельнуться. Он должен быть уверен в неизбежности выстрела, который не раздался, очевидно, только потому, что Юлия увидела приближающуюся к ним Марью Львовну.

Юлия опускает револьвер, потом прячет его в сумку. Суслов, подавленный, стоит, опустив голову, совсем трезвый, страдающий, несчастный и жалкий. ...За что ты ненавидишь меня?", - спрашивает он жену.

Хорошо, чтобы именно в этот момент из-за кулис послышались аккорды гитары и чистый четкий голос Сони, поющей старый романс Денца:

Шепнув прости,

Удалились вы,

Сжимая руку мне...

Мой грустный взор

Все провожал

Ваш образ вдалеке...

По закону контраста, как это вообще нужно делать в театре, этот лирический, грустный романс замечательно подчеркнет всю глубину разрыва между Юлией Филипповной и Сусловым. Пение должно доноситься издалека, но так, чтобы слышно было каждое слово романса.

"Тебя нельзя ненавидеть...", - с отвращением произносит Юлия и совершенно другим тоном, любезно и мило обращается к Марье Львовне. Суслов уходит.

В диалоге двух женщин - Юлии Филипповны и Марьи Львовны - тема акта звучит с новой остротой и силой. Очевидно, философия Ницше совсем им не нравится и они не подчинятся силе плети, которой их пытаются поработить мужчины. А если нужно будет, то в ответ на ницшеанскую плеть возьмут в руки русское полено. Посмотрим, чья возьмет. Во время этого диалога, где выясняется, что каждую из них в свое время били "дубиной по голове" и поступали с ними, в сущности, хуже, чем поступают со своими женщинами дикари, еще более контрастно прозвучат слова романса:

Увы, когда бы вы знали все,

Могли б мы быть

Так счастливы всю жизнь...

Подошедший к женщинам Двоеточие просит, чтобы ему дали платок - "голову повязать". Юлия уходит за платком, оставляя Марью Львовну и Двоеточие одних. Все, что рассказывает Семен Семенович о Власе, о том, как он там сверкает сейчас остроумием, тоже работает на тему "Мужчины и женщины". Для Марьи Львовны это еще одно огорчение и еще один довод в пользу ее решения - не соединять свою судьбу с Власом.

"...Скажите... - она хотела еще что-то спросить про Власа, но удержалась и спросила первое попавшееся: - ...вы долго здесь проживете?". Страшно заинтересованный возможностью наконец поговорить о своих делах, Семен Семенович ведет диалог с Марьей Львовной в шутливом тоне, как бы не придавая ему особого значения, но потом мы узнаем, что ее предложение истратить деньги на какое-нибудь общественно полезное дело он принимает вполне серьезно и последует этому совету. Марья Львовна начинает сцену рассеянно, думая о своем, но ей нравятся наивность и простота Двоеточия, и в конце концов она заинтересовывается бедным богачом.

После маленькой комической сценки, когда возвратившаяся Юлия Филипповна повязывает голову дядюшки женским платком, все трое направляются вниз, но в это время из-за кулис послышались голоса и на сцену вышли Басов, Шалимов и Замыслов. Дудакова и Власа с ними нет - авторская ремарка ошибочна. Басов пьян и счастлив до слез. У него "душа нежная, как персик". Он придает очень большое значение своему "талантливому" сравнению и от душевной щедрости уступает его писателю Шалимову.