Щит героя - Анатолий Маркуша

- Не что-то, а бензопровод! Подачи у тебя не было.

- Значит, продул и говорит: "Запускайте". - "И запустится?" спрашиваю. А он: "Обязательно, куда ему деваться". И запустился. "Заплатить, - думаю, - надо и как-то неудобно деньги предлагать". Но все-таки полезла в сумку. Он увидел и спрашивает: "Интересно, сколько же собирается дамочка отвалить?"

- Не говорил я "дамочка", никогда я этого слова не произношу...

- И сколько я тебе заплатить собираюсь, тоже не спрашивал?

- Спрашивал. Это было.

- Я говорю: "Теперь, насколько я знаю, цена стандартная - на бутылку. Или мало?" И тогда он мне заявляет: "Не мало, но я не пью". - "Как же быть?" - это я у него спросила. А он и говорит: "Может, разрешите пока в машину сесть, а то дождик".

- И тут уж Галина Михайловна точно решила, что я обольститель и мелкий жуир. Однако не пустить в машину было неловко - дождь правда шел. Пустила. А у самой вид взбесившейся королевы...

- Не ври, Валера, я очень спокойно держалась. Только один момент был, когда ты сказал: потрогайте мне лоб...

- Но глазом не моргнула и потрогала.

- А у него, наверное, тридцать девять, весь горел. И я, конечно, спросила, куда его отвезти. И услышала... Что ты сказал?

- А что? Все, как на самом деле было, так и сказал: дома у меня больше нет - одна прописка, ехал я в этот поселок, чтобы снять комнату, да не рассчитал сил и теперь даже не знаю...

"Господи, - подумала я, - как все глупо получается. К себе взять его не могу - дети, соседи... ясно. И на улице бросить не могу..."

- В жизни не забуду, как она меня спросила: фамилия, имя, отчество? Я представился и попробовал что-то сострить относительно анкеты. А она строго так говорит: не ломайтесь, Валерий Васильевич. Сейчас я вас отвезу к одной старушке, представлю фронтовым другом, а там посмотрим...

- И ты знаешь, к кому я его свезла? К Шурке.

- К какой Шурке?

- Медсестрой у нас в полку была. Шурка Арефьева, оторва, ругательница, но добрая душа! Помнишь?

Действительно, припоминаю я, была. Некрасивая, много старше нас. Жалостливая и к мужчинам очень даже снисходительная.

- А она разве здесь? - спрашиваю я.

- В Москве. В больнице работает. Одинокая... Вот так мы и нашлись. Все.

- Как все? - очень серьезно спрашивает Валерий Васильевич. - А самое главное что ж не рассказываешь?

- Ну ладно... Завалились мы к Шуре, а та говорит: "Ничего ты мужика подобрала, подлечим, сгодится..."

- Александра Федоровна сразу оценила! А Галина Михайловна еще долго в сомнениях пребывала. И почему решилась...

- Только не хвастай, Валера! Я тебя умоляю.

- А чего хвастать? Когда я на ноги поднялся, Александра Федоровна ультиматум предъявила: или ты его берешь, а то себе оставлю...

- Нарасхват мужчина! Очередь на тебя стояла...

- Повезло тебе, - говорю я и смотрю на Галю.

- Мне? А ему?

- По-моему, нам в самый раз выпить по рюмочке за справедливость и везение, - предлагает Валерий Васильевич, - чисто символически, всерьез тебе, Галка, нельзя, я понимаю.

- За справедливость и за везенье можно, - говорит Галя и достает пузатый графин с какой-то темно-коричневой настойкой.

Мы выпиваем по рюмочке. И Галя спрашивает:

- Ну что, поладили? А то я все время как по ножу ходила. Все-таки, Валера, он, - Галя кивнула в мою сторону, - нашим ведомым был, самый старый друг, ребят с рождения знает. И по первому знакомству нехорошо вы друг на друга смотрели. Или вру?

- Так ведь не каждый раз с первого взгляда получается, - замечает Валерий Васильевич.

Приходит Ирина. Оглядывается и спрашивает:

- Что это у вас такой вид, будто на свадьбе гуляете?

- Тебе не нравится? - спрашиваю я.

- Нравится.

Игоря в тот день я так и не дождался. Уезжая, положил на его стол развернутый сталинградский лист. Сказал Ирине:

- Если спросит, откуда карта, скажи, что я оставил.

- А это отец написал?

- Да.

- Вам?

- Мне.

- "Человек должен стремиться вдаль", - читает Ирина. И молчит.

К вечеру подморозило, и асфальт сделался сухим, светло-серым. Я люблю пустынные улицы моего города, особенно в поздний час, когда идешь и слышишь собственные шаги. Идешь, и вдруг начинает казаться, что рядом с тобой шагает время...

Приближаюсь к Самотеке. Это район нашего с Пепе детства. Здесь в кривых старых переулках мы гоняли мяч, лазили на крыши сараев, дрались и строили первые планы. Сколько лет минуло? Целая жизнь, можно сказать, прошла. И всегда мне казалось, похожего на Пепе человека быть не может. Лучше, хуже сколько угодно, но такого, чтобы я сказал: он похож на Пепе, нет! И вдруг, словно в голову ударяет, а ведь Карич удивительно напоминает Петелина. Не лицом, не манерой держаться, а чем-то куда более существенным, глубинным. Я даже останавливаюсь, будто хочу услышать ответ в шелесте еще голых деревьев Цветного бульвара; они должны помнить Пепе...

Человек - сложная система, но все равно и люди, как всякая система, должны укладываться в какие-то условные координаты: честный - нечестный, смелый - трусливый, щедрый - жадный, осторожный - рисковый, открытый замкнутый, умный - глупый, добрый - злой...

И укладываем, стараемся, подгоняем и ставим отметки: честности - на четверку, смелости - на тройку, щедрости - на пять с плюсом, ума - на тройку... и тщимся вывести средний балл - хороший, вполне приличный, так себе... Жаль, что, ставя отметки людям, мы чаще всего забываем оценить отношение к труду. А в этом отношении, я совершенно уверен, ключ от главной тайны каждого - надежный ты или нет?

Когда-то Пепе был слесаренком, потом стал летчиком истребительной авиации, позже поднялся в летчики-испытатели. И всегда он оставался р а б о т н и к о м, всегда труд для него был не только обязанностью, но радостью, необходимостью, гордостью. И в этом они похожи - Пепе и Валерий Васильевич...

Тихо. Прохладно. Сухо щелкают шаги по светло-серому пустынному асфальту. И время будто шагает рядом, безостановочное, неутомимое время. Один современный писатель назвал Москву добрым городом, кажется, это лучшая строчка из великого множества опубликованных им строк.

И снова я думаю об Игоре.

Только труд убеждает. Лучше всех слов... Труд может совершить и изменить все... Но как сказать об этом Гале, Валерию Васильевичу, Игорю?

Вот Пепе я бы не задумываясь выложил:

- Отдай, Петька, своего красавчика в руки хорошего мастера, и через год он станет человеком!

Пепе понял бы и, уверен, согласился со мной.

ШАГ ЗА ШАГОМ

Ирина проснулась среди ночи и, еще не до конца разлепив веки, поняла - в комнате включен свет. Взглянув сонными глазами на часы, увидела - четверть четвертого. На письменном столе горела настольная лампа, прикрытая сложенной вдвое газетой. Игорь сидел за столом, уронив голову на скрещенные руки. Постепенно до Ирины дошло: заснул над физикой. Ей сделалось жалко Игоря.

Поеживаясь, Ирина спустила босые ноги на пол, зевнула, потянулась и быстрыми, мелкими шагами перебежала комнату.

- Игаш, Игаш! Проснись.

- А? Сколько времени?

- Четвертый час, Игаш. Ложись, ты же не встанешь в школу.

- Я что, заснул?

- Заснул. И не разгуливайся. Быстренько раздевайся и ложись.

Игорь заглянул в учебник, судорожно, по-собачьи, клацнул зубами и сказал:

- И всего-то чуть-чуть не дочитал... Жалко.

- Ложись, Игаш, теперь уже никакого толка читать нету. Поздно.

Они разошлись по своим кроватям, и Игорь потушил свет.

Ирина не сразу пригрелась под одеялом и не сразу уснула. Она думала об Игоре. Вот уж месяц, как он судорожно цепляется за книжки, пачками решает задачи, носится в Москву на дополнительные занятия с Таней и Вадимом, терпеливо отчитывается перед Алексеем, когда тот раза два в неделю приезжает его проверять и натаскивать... Он старается, как не старался никогда еще в жизни. И все-таки не верится, чтобы Игорь благополучно рассчитался за восьмой класс. В Игоревом упорстве есть элемент истерики, перенапряжения. Что говорить, не к знаниям он рвется, нет; честолюбие взыграло: "Я не хуже других!" - и еще он хочет "отомстить" Белле Борисовне, классной, вообще школе, которую не любил раньше и не полюбил теперь. А если сорвется, что тогда будет?..

Как только тренькнул будильник, Игорь вскочил и сразу стал собираться.

Первых двух уроков он даже не заметил. Игорь не слышал, о чем шла речь: мысли его, опережая время, были на контрольной по физике; неустойчивые, надо сказать, это были мысли: то ему казалось, что он напишет работу с легкостью, то его шибало в нервный озноб - нет, ни за что не написать! И тогда Игорю представлялось насмешливое Танино лицо и иронически вздернутые брови Вадима. Что сказать ребятам, если засыплется?

И еще Игорь вспомнил: "...учение в худой голове тщетно есть и бесполезно". Ломоносов. Это Ирка когда-то написала ему... Тут он подумал: "Давно написала, а помню! Раз это помню, может, и еще что-нибудь в голове осело?.."

К величайшему своему удивлению, Игорь написал контрольную без особых затруднений. Как-то так вышло - задачки вроде сами решились. Когда все уже было кончено, когда на перемене Игорь убедился, что у большинства ребят ответы сходятся с его ответами, он почувствовал вдруг совершенно необоримую слабость во всем теле, ему смертельно захотелось уснуть. Казалось, стоит подремать каких-нибудь пять-десять минут, и это валящее с ног чувство липкой, как грязь, усталости исчезнет.