Горечь таежных ягод - Владимир Петров

«Лучше некуда!..» — усмехнулся в душе Хабалов. А если бы генерал знал, что Алеша Ламанов — тоже старинный знакомый Хабалова, и приплюсовал бы и это обстоятельство, сумма бы получилась вполне округлой. Может, сказать? Но тогда положение Хабалова явно станет неловким. Уже и так он наговорил слишком много, и теперь достаточно еще одной незначительной уклончивой детали, чтобы стало ясно: он стремится уйти от поручения.

— Я согласен, товарищ генерал!

Генерал хмыкнул и опять посмотрел на него вприщур, озорным и насмешливым взглядом, будто хотел сказать: а кто тут спрашивает твоего согласия?

— Затвердим. А теперь берите блокнот и внимательно слушайте мой инструктаж.

2

Стоял май — пора цветения ландыша и черемухи. Прибрежные откосы, исчерченные белоствольно-черным березником, слоились в зыбком мареве. От борта катера бежали к берегу ровные дорожки синеватой студеной волны, и, наверное, сверху почтовый катерок напоминал гигантского жука-дровосека, щупающего своими усищами подмытые половодьем берега таежной реки.

Хабалов смотрел на водную гладь и зябко ежился, вспоминая утренний разговор у начальника штаба: из дивизиона Сизикова сообщили, что стартовики приступили к подъему со дна злополучной пусковой установки. И ведь наверняка без водолазов. Где их взять, когда до ближайшего мало-мальски устроенного порта сотни километров?

Кутаясь в плащ-палатку, Хабалов жалел, что не захватил темные очки. Еще зимой, во время командировки на отдаленную точку в тундре, он «проглядел» глаза, умудрился подхватить конъюнктивит, хотя и солнце-то там показывалось всего на два-три часа. Теперь солнечные блики до боли резали глаза.

И все-таки почему генерал решил провести расследование? Непонятно. Не собирается же генерал отдавать Ламанова под суд? Не тот «состав преступления», вернее, тут попросту нет этого состава. Скорее всего грубый дисциплинарный проступок, за который положено строгое взыскание. Так при чем же расследование?

Ну, а кроме всего прочего, майор Сизиков — любимец генерала, постоянный положительный пример во всех его докладах и выступлениях на служебных совещаниях. Кому это неизвестно?

Отчего теперь вдруг такая немилость, заведомая придирчивость? Ведь никаких других поводов, за исключением последнего ЧП, к этому не было. Безусловно, не было.

Странно и удивительно…

Ладно, положим, что генерал расследованием решил приструнить Сизикова — уж слишком самоуверенным, самовлюбленным он стал в последнее время. Но тогда почему именно ему, Хабалову, человеку, не отличающемуся напористостью и умением «пустить шорох до дрожи в коленках», поручили это расследование?

Конечно, генеральские соображения насчет партийных качеств Хабалова имеют серьезное обоснование, но в данном случае не это решающее. А что же решающее?

Интересно: Хабалов едет разгадывать загадки не только за других, но и за себя…

Далеко впереди, за вторым или третьим изгибом реки, ярко полыхнул громадный солнечный блик. «Встречный рейсовый теплоход», — болезненно щурясь, подумал Хабалов, но через минуту понял, что ошибся: пассажирская навигация на реке ведь еще не начиналась (где-то в верховьях до сих пор разбирали заторы, намытые половодьем). А вспыхнули на солнце, по всей вероятности, окна новой школы-десятилетки в райцентре.

Здесь, в Лихачеве, должна была ждать его дивизионная машина. Так по крайней мере они вчера условились по телефону с Сизиковым. Между прочим, Сизиков, видимо, не догадывается об истинной цели этого визита, решил, наверно, что это обычная техотдельская командировка. Пообещал организовать рыбалку на таежном озере, тем более что послезавтра — воскресенье.

Только вряд ли рыбалка состоится. А жаль.

Можно было бы вспомнить немало забавного из их курсантского прошлого. Все трое участвовали, например, в самодеятельности, в курсантском ансамбле песни и пляски. Неплохой был ансамбль, дружный, сплоченный. Ну это благодаря руководителю ансамбля майору Митрофанову, большому энтузиасту и отличному организатору.

Помнится, Митя Сизиков пробовал даже солировать. Да и Даманов тоже сначала был в хоре, но у него что-то не ладилось со слухом, и, когда его решили отчислить из ансамбля, он упросил майора Митрофанова перевести его в танцевальную группу. Плотный и круглый, как набитый портфель, Алеша Даманов отличался серьезностью и какой-то истовой старательностью на репетициях. Это и определило его танцевальное амплуа: Алеше отводились роли поваров, ротных каптерщиков или незадачливых влюбленных.

А сблизились все трое позднее, когда волею судьбы получили назначение в один полк, точнее даже, в один дивизион. Сколько же лет назад это было? Да, десять лет.

Жили в одной холостяцкой комнате, вместе ходили в столовую, в кино, на танцы в городской парк. Вместе, в складчину купили настольную лампу, магнитофон и громадную в бугристой багетовой раме картину-репродукцию «Три богатыря». По замыслу картина должна была символизировать их дружбу, их, так сказать, «Тройственное согласие».

Однако, как это ни смешно, именно картина и стала яблоком раздора. По вопросу о том, куда ее вешать, мнения решительно разошлись. Хабалов представлял оппозиционную точку зрения. Картина три дня простояла в коридоре, а на четвертый рано утром лейтенант Хабалов «сменил домашний адрес».

Впрочем, сам он остался «добрым приятелем двух закадычных друзей», как его в шутку именовали потом коллеги-сослуживцы.

Ах юность, юность…

Многое из этого поблекло, округлилось и стерлось в памяти, многое оказалось смешным, наивным.

Впрочем, до сих пор не прошло еще и ощущение легкой горечи, невнятной и неопределенной досады. Ах да! Ну конечно, это показное, кричащее неравноправие в их дружбе, в дружбе лейтенантов Сизикова и Ламанова.

А вот поди ж ты, тем не менее десять лет продолжается такая дружба. А может быть, совсем уже и не такая?

Через полчаса катерок приткнулся к деревянной Лихачевской пристани и, попрощавшись с командой, Хабалов сошел на берег.

Старенький, с порыжевшим брезентовым верхом военный «газик» ждал его неподалеку, рядом с базарной площадью. Ефрейтор-шофер грелся на солнышке, облокотившись на крыло и лузгая семечки. Заметив Хабалова, он лихо пристроил набекрень пилотку, представился. Потом, словно бы смутившись, сказал:

— У меня тут пассажиры, товарищ майор. Не помешают?

— Какие пассажиры?

— Да куры, будь они прокляты. Анна Никитична, командирша, мне личное боевое задание выдала: привезти две пары хохлаток с местного базара. Я ей говорю: неудобно, начальство встречаю. А она: ничего страшного. Майор, говорит, Хабалов меня хорошо знает. Так что — извините.

Едва Хабалов открыл переднюю дверцу, из кабины вырвался заполошный куриный гомон.

Ефрейтор смущенно бросился поправлять на заднем сиденье корзину, повязанную марлей.

— Орут, как укушенные. Тут одна из них умудрилась яйцо снести прямо в корзине. Ну и шуму было! А мне ж неудобно: все-таки военная машина.

Усевшись за руль, ефрейтор прогазовал мотор и удивленно повернул голову: куры примолкли.

— Перепугались. А между прочим, ничего себе куры, рентабельные. Уж больно крупные яйца. Вот посмотрите.

Он откинул крышку шоферского ящичка: среди промасленной ветоши ослепительно белело свежее яйцо. То-то будет довольна командирша!

— Поехали, — буркнул Хабалов.

Вот тоже удивительная человеческая метаморфоза. Хрупкая, застенчивая до слез девушка с бледным личиком, на котором чудилась желтовато-розовая пыльца многочисленных домашних гераней, — и ровно через два года — плотная, цыгански смуглая, властная, непререкаемо-уверенная хозяйка-«домоправительница». Эфирная Анечка — и командирша Анна Никитична, которая даже приезжих гостей из начальства заставляет на пороге своего «семейного храма» снимать сапоги. Для этой цели в доме содержится полная коллекция мужских тапочек.

А впрочем, что же тут плохого? Может быть, именно такой и должна быть офицерская жена. Хваткой, оборотистой, заботливой «до зубовного скрежета», как выразился в прошлый их приезд полковник Зарудный, — не то поощрительно, не то с иронией.

Хабалов усмехнулся, вспомнив гостеприимство Анны Никитичны. Двое суток она потчевала их таежными соленьями, вареньями, компотами, маринадами. Потом в поезде, в ночном купе оба испытывали облегчение и блаженствовали, будто вырвались с гауптвахты. Вот уж поистине — «сибирский сервис — демьянова уха».

— А что, поезда давно не ходят? — спросил Хабалов шофера.

— Третью неделю. Мост половодьем сорвало, был ледяной затор. Говорят, к понедельнику восстановят.

— А пусковую установку тоже в связи с наводнением утопили? — схитрил Хабалов. Как знать, может, ефрейтор сообщит какую-нибудь важную деталь, тем более что на месте, в дивизионе, расспрашивать рядовой состав Хабалов не собирался, помня указание генерала «строго соблюсти необходимый этический уровень».