Горечь таежных ягод - Владимир Петров

— Есть цель! Азимут… дальность… Групповая.

Повеселели, потеплели глаза за стеклами противогазов. Полковник, довольно посмеиваясь, чешет карандашом затылок и опять прохаживается по бетонному полу командного пункта. Недовольно морщится: надоедливо скрипят его новые сапоги.

Слышен хриплый голос Юлиана Мамкина:

— «Ноль вторая» маневрирует по высоте! Пикирует.

Это вторая цель, скоростная и малоразмерная, летит чуть дальше и южнее первой. Ее курс параллельной лентой ложится на планшет. Теперь, не меняя направления, она увеличивает скорость, идет к земле. Зачем?

Майор Утяшин вполоборота вопросительно смотрит через открытую дверь на командира. Тот молча выдерживает этот взгляд, хмуро сдвигает брови. Он не любит вмешиваться в действия стреляющего. Тем более теперешняя задача целераспределения не из самых сложных.

— Обстрелять цели последовательным переносом огня, — негромко, но твердо командует подполковник Прохоров.

Это и Кадомцеву ясно. Но какую из них захватить в первую очередь? Может быть, замысел «ноль второй» — отвлечь внимание ракетчиков и дать возможность проскочить первому самолету?

Кадомцев с сочувствием глядит на бритый затылок Утяшина. Ведь если майор сейчас ошибется, усилия многих людей окажутся напрасными.

А «ноль вторая» уже идет на малой высоте, прижимаясь к самой земле. Временами ее пульсирующая отметка сливается с отражениями местных предметов. Сейчас уже ясно: она первой войдет в зону поражения.

— Захватить «ноль вторую»!

Цель немедленно захвачена. Но Кадомцев только теперь понимает, как трудно ее вести на фоне «местников».

Дважды перекрывая отметки «местников», цель на какое-то мгновение раздваивалась, и Кадомцев с замиранием сердца ожидал худшего: возможного срыва.

Но всякий раз цепкие «клещи» станции снова вели «ноль вторую» в перекрестии экранов.

— Цель подходит к зоне пуска!

— Внимание! Первая, пуск!

Отстучали шаги метронома — и динамики разнесли по позиции весомые и крепкие, полные скрытого торжества слова:

— Цель уничтожена! Расход — одна.

Слова были утяшинские, Кадомцев успел уловить во всей фразе обычную, иронически-озорную его интонацию. Подумал: вот тут она к месту, как нельзя более к месту. Не один стартовик, услыхав их, захочет улыбнуться и поднимет руку, чтобы вытереть пот, струящийся из-под противогаза.

Но динамик уже рокотал тревожно и властно, заставляя решительно отбросить даже секундную расслабленность:

— Захватить «ноль первую»!

Еще стремительнее стал цикл боевой работы. Бесчисленные блоки, механизмы, аппараты, подчиняясь командам, слали в небо безошибочно-точные импульсы, переговариваясь с людьми лаконичным языком цифр, приборов, разноцветных лампочек.

Во всем было ощущение большой силы, четкости, уверенности.

Эта уверенность передалась Кадомцеву. Он вдруг стал замечать многое из того, чего не замечал раньше. Веник в углу, нарезанный из молодого карагайника, лилово-желтые пачки сложенной на полу защитной одежды, завядший вчерашний букетик кандыка, пристроенный кем-то на гвоздике над огневым планшетом. И еще почувствовал мокрую на спине гимнастерку.

Он теперь ничуть не волновался и был уверен, что все кончится хорошо. Цели могут идти еще десять, двадцать, тридцать минут, но все равно все будет хорошо.

Он прислушивался к командам и переговорам, принимал доклады дежурного дозиметриста, делал расчеты с помощью дозиметрической линейки, писал, сам докладывал или говорил о чем-то, думал, решал. И все — буднично и просто, словно был здесь, жил, ходил и занимался работой очень давно. Делал привычное дело в своем командном пункте своего дивизиона.

Кадомцев пока еще не осознавал этого, потому что не думал об этом. Но это было так.

…В решетчатом проеме окна виделись отливающие серебром ракеты. Настороженные и торжественные над зеленой грудью земли.

И по-прежнему спокойно плыли в вышине облака. Белые облака.

ДОЗНАНИЕ

1

А было так.

«…В ходе ночного марша командир стартовой батареи капитан Ламанов по собственной инициативе, дабы сократить предписанный маршрут, повернул колонну на проселочную дорогу. При переезде через реку Журавлиху мост разрушился, в результате чего затонула одна из стартовых пусковых установок…»

— Попросту утопили. Утопили, ротозеи! — генерал в сердцах хлопнул ладонью по листу рапорта, резко поднялся из-за стола, раскурил трубку. — А теперь этот Сизиков лепечет в своем рапорте: «Предпринимаем усилия для подъема со дна на сушу указанной установки». Тьфу! Язык-то какой! Махровая канцелярщина.

Генерал был кряжист. Что-то медвежье проскальзывало в его ссутуленных плечищах, в заплывших глазках проницательных и хитрых.

— Ну что вы на это скажете, товарищ Хабалов?

Майор Хабалов, тоже поднявшись, в нерешительности поглядывал на жесткую генеральскую шевелюру (эка, заматерел!).

— Я полагаю, что дело серьезное…

— Удивил! — генерал с шумом выпустил из ноздрей фиолетовый дым. — Конечно, серьезное. Иначе я бы вас не позвал. Я спрашиваю, какие выводы вы делаете из рапорта Сизикова, как вы оцениваете этот рапорт?

— Витиеватый.

— То-то и оно. Ведь как положено по-командирски, по-человечески, в конце концов? Изложи обстоятельства и сделай выводы. Почему так случилось, кто виноват конкретно. А ведь это похоже на школьное сочинение! — генерал пренебрежительно поднял за уголок рапорт. — Эквилибристика!

— Но там, товарищ генерал, кое-что и проглядывается… — осторожно вставил Хабалов и тут же пожалел о сказанном.

— Что проглядывается, где проглядывается?! — Генерал сердито выколотил трубку в медную пепельницу, потом с яростью продул мундштук.

«Суров старик!» — растерянно подумал Хабалов и с сочувствием вспомнил своего начальника полковника Зарудного — тот всегда выходил из генеральского кабинета с унылой физиономией, и, возвращаясь к себе, выпивал бутылку нарзана.

— Проглядывается, — повторил Хабалов.

Генерал удивленно поморгал и, не спуская с Хабалова глаз, нашарил волосатой своей лапищей на столе очки. Затем стал перечитывать рапорт, далеко, по-стариковски отнеся листок. Посопел, в раздумье пожевал губами.

— Вы имеете в виду это! Справедливо. Конечно, Сизиков пытается выгородить Ламанова, смягчить его вину. Чего стоит одна фраза: «…по собственной инициативе, дабы сократить предписанный маршрут…» А попросту говоря: капитан Ламанов нарушил приказ. Вот как это надо квалифицировать.

— Так точно, — кивнул Хабалов, хотя имел в виду совершенно другое. Он отлично понял, что от этого дела ему все равно не отвертеться.

— Я догадываюсь, — сказал генерал, — где тут зарыта собака. Понимаю. Майор Сизиков и капитан Ламанов — друзья. Больше того, однокашники по училищу. Вот он, Сизиков, и старается выгородить своего приятеля. Стыдно, ведь оба коммунисты!

«Да, конечно, однокашники… — подумал Хабалов, сразу представив ироничного Сизикова и увальня Алешу Ламанова. — Только что-то незаметно было, чтобы они дружили в училище. Да и учились-то в разных ротах».

— Думаю поручить вам расследование как нештатному военному дознавателю, — буркнул генерал, чмокая потухшей трубкой. — Ваше мнение?

«Ага, «думаю»! — обрадовался Хабалов. — Значит, это еще не приказ, значит, можно попытаться отговорить генерала, упросить, если потребуется».

— В общем-то, ситуация понятна… Однако прошу учесть, товарищ генерал, у меня сейчас очень много незавершенных текущих дел. Вы же знаете: поступает новая техника… И потом…

Генерал опять раскурил трубку. С удовольствием затянулся и, слушая, стал равнодушно глядеть в окно.

— Ну-ну, дальше.

— У сына экзамены в школе начинаются. Впервые сдает. А жена все время занята в вечерней смене. Надо взять парня под контроль.

— Предположим, — генерал тряхнул седым чубом. — Хотя, по-моему, сын ваш в этом не нуждается. Он отличник, это я знаю — с моим Петькой компанию водит. Да вы не стесняйтесь: говорите главную причину.

— Какую? — несколько опешил Хабалов.

— Ну как это какую? — генерал повернулся, и его глаза-щелочки озорно заискрились-заблестели. — Вы ведь тоже давний приятель Сизикова! Или не так?

— Так точно, — подтвердил Хабалов. — В училище были в одной роте, потом вместе служили два года. И я полагаю, товарищ генерал, что…

— Что это создает для вас как для официального лица определенную неловкость? Так сказать, щекотливое положение?.. В какой-то степени да. Но вы человек прямой и принципиальный — это не комплимент. Потом вы хорошо знаете командира дивизиона, вашего старого товарища. В сумме — полнейшая партийная объективность. Ну, как я рассчитал?