Сначала жизнь. История некроманта (СИ) - Кондаурова Елена

— Жизнь — это самое ценное, что есть на свете! — ответила она, как их учили. — И обязанность каждого человека хранить и приумножать ее!

— И мясника тоже? — невинно поинтересовался Тось.

— Что? — не поняла Мира. Какого еще мясника?

— Мясника, говорю, — охотно пояснил Тось. — Ты же ешь мясо? Мясник тоже должен приумножать жизнь?

Мира проглотила готовую сорваться с губ грубость. Мясо она ела. Сейчас, правда, очень редко, потому что господин Амати придерживался вегетарианской диеты, но раньше, в Краишевке, ела. Как все.

Тось отреагировал на ее задумчивость кривой усмешкой, но все же решил не щадить сестру.

— Хорошо, пусть не мясник, а крестьянин, который собирает урожай. Почему он засыпает зерно в амбар, чтобы зимой сожрать, а не разбрасывает по полям и лугам? Разве так он не преумножил бы жизнь?

Это была явная демагогия, и Мира разозлилась.

— Если бы он таким идиотским способом преумножил жизнь растений, то преуменьшил бы свою жизнь и жизнь своих детей!

— Иными словами, сдох бы с голоду, — сделал вывод Тось. — Так вот оно что! Я понял! — воскликнул он с преувеличенным энтузиазмом. — Приумножать нужно только жизнь людей!

— Перестань паясничать! — одернула его Мира. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю!

— Нет, — покачал головой Тось, — не понимаю. Объясни. Чем жизнь людей лучше жизни растений?

Мира развела руками, хотела повернуться и уйти, но потом вспомнила, как Тось в детстве тоже не понимал разницу между жизнью и смертью, и осталась.

— Люди ценнее растений потому, что Создатель вложил в них больше души, — опять же, как учили, ответила Мира. — Растения тоже ценны, как и животные, насекомые, рыбы и другие живые существа, потому что и к ним Создатель приложил руку. Ты хоть представляешь себе, сколько нужно всего — души, ума, вдохновения, чтобы создать самую маленькую тварь, которую ты пройдешь мимо и даже не заметишь? Неужели ты не видишь, как прекрасна жизнь? Неужели не понимаешь, какое это чудо — рождение человека? — Мира беспомощно посмотрела на Тося. — Неужели ты вообще ничего не замечаешь?

Тось наблюдал за ней со странным выражением лица.

— Почему же? — словно нехотя усмехнулся он. — Замечаю. Я многое замечаю. Например, как это красиво, когда кто-то умирает. Когда душа либо медленно обрывает нити, которые связывают ее с телом, либо быстро вылетает вспугнутой птицей. А тело остается лежать пустой оболочкой, ракушкой, в которой никого нет. Ты говоришь, жизнь — это красиво. Если бы не было смерти, как бы ты поняла, что жизнь красива? Тебе бы это и в голову не пришло. Знаешь, чем бы ты занималась? Ты боролась бы за свое существование с миллиардом других людей, и твоим основным чувством был голод. Зверский. Потому что, прежде чем жить вечно, надо разобраться с тем, что жрать. А ты никогда не задумывалась о том, что сама твоя жизнь существует за счет смерти других существ? Тех же животных, растений? Они умирают в тебе и дают тебе жизнь.

Когда ты умрешь, откуда ты знаешь, кому ты дашь жизнь? И кто сдохнет с голоду, если ты не умрешь?

Мира растерялась и не знала, что ответить. Она никогда не смотрела на смерть с такой точки зрения.

— Тось, я….

— Молчи! — отмахнулся он. — Знаю я, что ты скажешь. Мне вся эта ваша пустая болтовня, что сначала жизнь, а остальное потом, уже вот где сидит! — он резко рубанул по горлу. — Вы же не от смерти бегаете, а от своего страха! Как зайцы от волка, только бы не догнали, только бы не догнали! И никто не дает себе труда представить жизнь без смерти. Да если бы кто-нибудь представил, он бы ужаснулся! Это же кошмар! Все живут, постоянно плодятся и никто, никуда не может деться ни от себя, ни от жизни, ни друг от друга…. И так сотни лет, тысячи, десятки тысяч, миллионы…. Бесконечно. Ты только представь, все время быть, это же я не знаю….

Тось замолчал, лицо его неприятно исказилось, а Мира невольно представила себе картину, которую он нарисовал, и пришла в ужас. И поняла, что если бы ей предложили вечную жизнь на таких условиях, то она бы отказалась наотрез. Ведь боль и вину, которые она носила в себе, можно терпеть, только если знаешь, что когда-нибудь этому придет конец. А если это будет продолжаться вечно, то лучше…. Что? Сразу умереть?

Мира испугалась этой мысли. Дочь Ани не должна думать о смерти, она должна с ней бороться и побеждать.

— Ты несешь ерунду! — дрожащим голосом прошептала она. — Ты ничего не понимаешь! Жизнь — это не только жизнь тела, но и жизнь души. Той гадости, которую ты придумал, не может быть никогда, потому что душа тоже живет и развивается. Развивается, понимаешь? Если человек будет жить вечно, он разовьется настолько, что найдет способ избежать ужасного будущего, которое ты придумал.

— Разовьется?! — с ненавистью прошипел Тось. — Человек? Интересно, чего этот урод сейчас не развивается? Ты посмотри вокруг — сколько грязи, зависти, ненависти! Нас окружают тупые злобные скоты! Страшно подумать, во что они разовьются!

— Неправда! — Мира отпрыгнула от названного брата, впервые в жизни позволив гневу выплеснуться наружу. — Прекрати! Ты ничего не понимаешь! Да, люди развиваются через боль, через грязь, но пока они живы, у них есть шанс! А ты носишься со своей смертью, как дурак с писаной торбой. Может, мы ее и боимся, но мы с ней боремся, а ты готов танцевать с ней кадриль! Ты оскорбляешь меня такими разговорами, неужели не понимаешь?

Она повернулась и пошла прочь, но Тось через некоторое время догнал ее, начал извиняться, просил, чтобы Мира не уходила, говорил, что она права, а он и правда ничего не понимает…. И Мира, конечно, простила и приняла его объяснения. Потому что, если бы не простила и не приняла, получилось, что он в чем-то прав, а она нет. А признать его правоту было так страшно, что Мире от одной мысли об этом казалось, что она заглядывает в бездну. Нет, нет, только не это, только не это….

Их встречи продолжались, Тось больше не заговаривал про смерть, а Мира, хоть и старалась гнать неприятные мысли, часто ловила себя на том, что постоянно вспоминает тот разговор и мучительно пытается придумать возражения, чтобы доказать Тосю правоту своего взгляда на жизнь,… ну и на смерть тоже. Она много раз пыталась сформулировать свое личное отношение, то, что она сама знала о жизни и смерти, но у нее не получалось. Как объяснить человеку, не отличающему живое от неживого, то, что жизнь кажется ей естественной и вечной, пусть даже она и прерывается ненадолго? А смерть представляется одним большим и нелепым обманом, наверное, самым крупным во всей Вселенной. Как можно отказаться от противостояния этому обману? Мира не понимала.

Наверное, и другие дочери Ани этого тоже не понимали, потому что для них противоборство со смертью было естественным. Жизнь это ценность, о ней нужно заботиться, ею нужно дорожить, защищать и поддерживать. Что может быть прекраснее жизни? Мира никогда не слышала от своих сестер по дару рассуждений о жизни, смерти, перерождении и прочих вещах. Общую философию целительства им преподавали только на первом курсе, и учебник по этому предмету был написан таким образом, что все понимали, что там представлены ответы для несведущих в целительстве простецов, а не для самих дочерей Ани. Просто эдакий сборник шпаргалок на случай, если кто-то из больных начнет приставать с вопросами. С больными это действительно срабатывало, а вот с Тосем — нет. Мира всю голову сломала, соображая, как построить разговор с молочным братом, чтобы донести до него хоть примерное понимание, но так ничего и не придумала.

Когда она проговаривала заготовленные фразы самой себе, все вроде бы звучало логично и правильно, но когда открывала рот, чтобы заговорить с Тосем, ей становилось очевидно, что все, что она придумала, — глупо и наивно, и Тось наверняка поднимет ее на смех. А ей этого очень не хотелось, потому что ее ощущение бесконечности жизни — это было действительно важно для нее. И поэтому она молчала. Презирала себя за глупость и неумение говорить на серьезные темы, но все равно молчала.