Повесть о прекрасной Отикубо - без автора

— Ведь я не с чужим человеком говорю, — с досадой сказал Кагэдзуми. — Вам же добра желаю. Если господин начальник Левой гвардии берет на себя заботы о вашей судьбе и судьбе Саннокими и Синокими, так единственно потому, что его супруга этого хочет. Пусть мы с ней дети одного отца, но согласитесь, что такой пример родственной; любви — редкость в наши дни.

— Может быть, господин зять и наобещал мне золотые горы… Но сбудется ли это? А что я получила на деле? Жалкие крохи от наследства, сущую безделицу. Земельный надел в провинции Тамба, который не приносит и одного то [54] рису в год. Да еще поместье в Эттю, далеко от столицы, попробуй оттуда что-нибудь привезти. А муж Наканокими получил поместье в триста с лишним коку [55] дохода. Это ты, Кагэдзуми, так распорядился, — выбрал для меня самые далекие, плохие земли, — стала упрекать своего старшего сына Китаноката, хотя в разделе наследства принимали участие и все другие дети тюнагона.

— Что вы говорите, матушка! Разве мы позволили бы обидеть вас, будь это правдой? — заговорили наперебой ее сыновья и дочери. — Члены одной семьи должны помогать друг другу. Как может родная мать так жадничать? Все мы очень благодарны нашей сестрице…

— Ах, да замолчите вы! — вскинулась на них Китаноката. — Вас не перекричишь. Ополчились все на одну. Вы бедняки, вот и пресмыкаетесь перед богачом.

В эту минуту вошел Сабуро. Слова матери его возмутили.

— Неправда! Благородный человек и в бедности сохраняет красоту своей души, — сказал он. — Когда госпожа сестрица жила в нашем доме, слышал ли кто-нибудь от нее хоть одно-единое слово жалобы? Вы, матушка, столько раз несправедливо бранили сестрицу, а она всегда вас слушалась. Все говорили про нее: «Какая кроткая!» Разве сами вы, матушка, не говорили того же?

— Ах, так! — заплакала Китаноката. — И ты на меня!! Лучше мне умереть. Все мои дети ненавидят меня, попрекают, возводят на меня напраслину… Умру, грех вам будет.

— Какие страшные слова! Лучше прекратить этот разговор.

Оба сына встали и направились к выходу.

Старуха вдруг опомнилась.

— Стойте, стойте, куда вы? А ответ насчет дома? Надо же передать зятю ответ от меня.

Но они ушли, сделав вид, будто не слышат.

Сабуро сказал брату:

— Вздорная у нас мать и недобрая… Как это печально. Надо молить богов и будд, чтобы они смягчили ее сердце! А нам эти молитвы зачтутся на небесах.

Посоветовавшись между собой, братья решили вернуть Митиери бумагу на право владения отцовским дворцом. Увидев, что Кагэдзуми уносит с собой эту бумагу, Китаноката испугалась, как бы он в самом деле ее не отдал.

— Куда ты? Вернись, отдай мне бумагу, — позвала она сына назад. — Бумагу отдай.

— Ах, глупости! — отмахнулся тот. — Такой важный документ, а вы — то отдайте его назад, то подайте мне сюда! Сами не знаете, чего хотите.

Возвращая бумагу Митиери, Кагэдзуми сказал ему:

— Мы очень благодарны вам за вашу доброту. Наша семья теперь возлагает все свои надежды только на вас одного. Вы вернули нам дарственные бумаги на поместья. Мы хотели бы отказаться от них, чтобы исполнить волю покойного отца, однако не решились противиться вашему желанию и принимаем ваш щедрый дар! Но покойный отец особенно заботился о том, чтобы дворец его достался именно вам… Просим вас непременно принять эту бумагу в память нашего отца.

Митиери ответил на эти слова:

— О нет, напротив, дух покойного дайнагона не найдет себе покоя, если этот дом попадет в чужие руки. Пусть Китаноката доживает в нем остаток своей жизни, а после нее он перейдет к ее дочерям Саннокими и Синокими. Возьмите эту бумагу обратно.

И отказавшись от нее, возвратился вместе со своей семьей в Сандзедоно.

Прощаясь перед отъездом с мачехой и сестрами, Отикубо сказала:

— Скоро я опять побываю здесь, и вы навещайте меня. Я буду заботиться о вас вместо покойного отца. Просите у меня без стеснения все, что нужно, ведь я не чужая вам.

После этого она почти каждый день стала присылать своим сестрам модные красивые вещи, а мачехе полезные предметы обихода. Даже во времена покойного дайнагона они не видели таких богатых подарков.

Понемногу мачеха начала ценить доброту Отикубо. «Детей у меня много, — думала она, — но сыновья мои не очень-то радеют о матери, и только одна падчерица по-настоящему заботится обо мне и моих дочерях».

Тем временем старый год пришел к концу.

Во время новогоднего производства в чины и звания отец Митиери удостоился высшей милости, он был назначен Главным министром, а Митиери стал вместо него Левым министром.

Муж Наканокими был очень беден, он обратился за покровительством к Отикубо и получил доходную должность правителя области Мино.

Срок службы Кагэдзуми в провинции уже истек, но благодаря заступничеству сестры он без труда получил новый пост правителя области Харима под тем предлогом, что очень хорошо исполнял свою прежнюю должность. Сабуро тоже не был забыт: ему дали звание начальника гвардии.

Братья собрались у своей матери и с радостью стали; говорить о том, какими милостями осыпала их Отикубо и как с ее помощью они возвысились в свете.

— Ну как, матушка, вы опять будете повторять, что ничем не обязаны своей падчерице? Хоть теперь-то вы перестанете болтать про нее все, что в голову взбредет? — говорили, посмеиваясь, братья.

Чувствуя правоту их слов, Китаноката наконец «обломала рога своего сердца». В самом деле, вся семья ее вдруг оказалась в большом фаворе.

Многие даже стали роптать:

— В этом году счастье улыбнулось только одной семье. Лишь сыновья и зятья покойного дайнагона Минамото удостоились наград… Другие ничего не получили.

Митиери не обращал внимания на подобные пересуды. Вся полнота власти в стране была сосредоточена, по существу, в его руках. Даже Главный министр не предпринимал ни одного государственного дела, не посоветовавшись сперва со своим сыном. Если сын говорил ему: «Такая-то и такая мера никуда не годится», — то Главный министр немедленно отказывался от нее, не считаясь с собственным мнением. И наоборот, если ему что-нибудь было не по душе, но Митиери упорно советовал это, то главный министр всегда уступал ему. Поэтому производство в чины, от самых высших вплоть до самых низших, зависело только от доброй воли одного Митиери.

Как родной дядя императора, он пользовался его особой милостью, блистал талантами и, несмотря на свои юные годы, уже носил высокий чин Левого министра. Кто в стране посмел бы противиться его воле? Главный министр до такой степени попал во власть своей безграничной любви к сыну, что даже испытывал перед ним робость. Отец и сын словно поменялись местами. В свете быстро это заметили.

— Лучше идти с просьбой к Левому министру, чем к его отцу. От сына скорее добьешься толку, — говорили люди.

Все, кто только хотел испросить какой-нибудь милости, обращались именно к Митиери, и в доме его всегда толклось много посетителей.

Когда муж Наканокими собрался ехать к месту своей новой службы, Отикубо послала ему много прощальных подарков. Сам Митиери тоже особенно благоволил к этому родственнику своей жены, потому что, в бытность свою управителем в Сандзедоно, он лучше всех других исправлял свою должность. Пожаловав ему на прощанье коня с седлом, Митиери напутствовал его такими словами:

— Я оказал вам покровительство, потому что жена моя замолвила за вас словечко. Постарайтесь же на новом месте оправдать мое доверие к вам. Если до меня дойдут слухи, что вы нерадиво относитесь к своим обязанностям, то больше ничего от меня не ждите.

Муж Наканокими почтительно выслушал это напутствие, радуясь тому, что судьба послала ему такого влиятельного покровителя. Вернувшись домой, он сказал жене:

— На прощание господин Левый министр наказал мне ревностно исполнять мою службу. Вся наша судьба зависит только от его милостей…

Наканокими разделяла радость мужа. Митиери не забыл и о прочих сестрах.

— Как бы мне хотелось найти хороших мужей для Саннокими и Синокими! — все время повторял он. — Но сколько я ни ищу, подходящих не находится…

Китаноката с дочерьми получили от него столько лет них и зимних платьев, сколько и при жизни дайнагона у них никогда не было. Даже вечно всем недовольной мачехе не на что было жаловаться.

Отикубо родила мужу несколько сыновей. Не буду описывать, как радовались родители, когда наступало время надеть на одного из них в первый раз хакама [56].

Старший сын Таро [57] был не по летам рослым и умным мальчиком. Как только ему исполнилось десять лет, Митиери подумал, что, пожалуй, он и в императорском дворце не посрамит себя, и включил его в число отроков, приучавшихся к дворцовой службе в свите наследника престола.

Мальчик уже умел читать трудные китайские книги и был очень даровит от природы. Юный император заметил его и сделал товарищем своих забав. Он так полюбил мальчика, что когда играл на многоствольной флейте, то и его учил этому искусству.