Голубая Дивизия, военнопленные и интернированные испанцы в СССР - Андрей Елпатьевский

Ксавьер Морено Хулиа о дезертирах и военнопленных

Обратимся к тем страницам книги Ксавьера Морено, которые посвящены дезертирам из Голубой Дивизии. Он пишет, что в ее рядах имелось неопределенное, но незначительное число лиц, более или менее связанных с прежним республиканским режимом. Часть их предпочла соединиться с победившими в Гражданской войне, другие же продолжали борьбу, и если выявлялись службой информации дивизии, обвинялись во враждебности и возвращались в Испанию. Невыявленные же пытались перейти к советским, что не одному из них стоило жизни, как при самой попытке, так и после, в застенках. (С. 319). Морено отмечает, что испанская и американская историография о дезертирах бедна. Кроме того, те люди, которым удалось выбраться из своего трудного положения, в основном описывали свои действия в заключении, останавливались на контактах с теми, перед которыми они представали как предатели, как люди, продавшиеся врагу. Ничего не пишется о задержании при самой попытке к бегству (хотя сегодня есть семьи, которым было сообщено, что их дивизионер погиб в бою, хотя на самом деле он был казнен). (Если это действительно так, а хочется верить этому честному историку, то как же отличается в лучшую сторону «фашист» Франко от «коммуниста» Сталина в отношении к семьям воевавших! – А.Е.) Скудная советская историография, относящаяся к Голубой Дивизии (две статьи: одна – историка С.П. Пожарской, опубликованная в 1969 г., и другая – полковника Юрия Басистова, увидевшая свет 20 лет спустя), подчеркивает важность сведений о дезертирах, но не приводит цифр. Морено пишет, что мы не знаем, сколько было потенциальных дезертиров, – эта информация пока не извлечена на свет из Военного Архива, но знаем, сколько дезертиров достигло советских линий – примерно 80, – цифра очень небольшая и составляет 0,2 % от состава дивизии. Мы также знаем, – продолжает Морено, – что большинство попыток дезертирства имело место в начале зимы 1942–1943 гг., когда фалангистские добровольцы были в значительной мере заменены новыми людьми. (В примечании он говорит, что согласно Франсиско Торресу, в 1954 г. в Советском Союзе оставалось 65 дезертиров, а согласно Карме Агусти, 19 вернулось.) (С. 495)

Имелись, однако, – как утверждает Морено, – случаи дезертирства, вызванные другими обстоятельствами: обманом или принудительным рекрутированием, а также другими тысячами причин, которые не поддаются анализу. Таков был случай Альберто Диаса Гальвеса, награжденного Железным крестом и воинской медалью за сражение в Подберезке («Те немногие солдаты, кто еще оставался в живых, сгорбившись, сидели неподвижно. Мы смотрели друг на друга, но никто ничего не говорил. Никто не хотел принимать решения, которого мы все желали. Покинуть пост означало расстрел. Но нечего было думать. Я встал и медленно пошел…»), – ему спасли жизнь благодаря его командиру Майору Роману. [Мы не встретили это имя в нашей Базе Данных и можем предположить, что речь здесь идет о дезертирстве в свою сторону(?) – А.Е.] В любом случае, – пишет Морено, – были случаи дезертирства непредумышленного, без идеологической компоненты. Они создавались обстоятельствами еще на испанской территории: только из гражданского добровольчества Барселоны было семь дезертиров, один процент этого контингента. Во всех случаях это были новые люди, неизвестно, почему они это сделали, но не по идеологическим соображениям, поскольку они были фалангистами. Уже в России помимо трудностей фронта (холод, плохое питание, боеспособность врага, партизанские действия…) на них давила пропаганда, которую вела (С. 320) Красная Армия через радио и листовки, которые, помимо прочего, были еще и охранной грамотой, пропуском.

По поводу сказанного мы не совсем согласны с автором. Ридруэхо был одним из идеологов фалангизма, и тем не менее именно после возвращения из России его идеологическая позиция кардинально изменилась. В свою очередь, можно вспомнить и утверждение самого Ридруэхо о недейственности советской пропаганды и сделать вывод, что он был прав по отношению к составу первого контингента Голубой Дивизии периода 1941–1942 гг., но начиная со следующей зимы пропаганда стала более действенной.

Морено отмечает, что «Красная Армия уважала жизнь каждого дезертира, вне зависимости от того, имелись для этого идеологические причины или нет. Волховский фронт был очень беден на дезертирство: это было отражено в докладе коммунистических изгнанников в феврале 1942 г. Но уже на Ленинградском фронте в сентябре 1942 г. приказом Верховного главнокомандующего предписывалось немедленно принимать, хорошо кормить и предоставлять медицинскую помощь дезертирам, после чего отправлять их в ближайший штаб. Приказ был напечатан по-русски и по-испански в виде листовки и забрасывался на позиции дивизионеров. Первоначально это имело эффект и было не только пропагандистской мерой: люди действительно получали еду и медицинскую помощь. Но после этого они подвергались развернутым допросам со стороны должностных лиц НКВД (политической полицией), длившимся по нескольку дней. И после подачи соответствующих заявлений некоторые приглашались в службу пропаганды, направленной на Дивизию, но большинство отправлялись в концентрационные лагеря. Таким образом, пропагандисты после ухода Голубой Дивизии с фронта оказались там же, где были заключены их товарищи, попавшие в плен. В лагерях они, вместе с некоторыми военнопленными, которые, в конце концов, согласились сотрудничать с лагерной властью, занимали должности с определенной ответственностью, но были лишены свободы и находились в конфликте с большей частью военнопленных и интернированных. Свидетельство Сесара Астора, – пишет Морено, – не оставляет места сомнениям относительно страданий этих людей».

Заметим здесь, что в российских архивных документах, относящихся к испанским военнопленным, понятие «дезертир» не употребляется, а понятие «перебежчик» встречается очень редко, лишь по отношению к самым первым из них, и затем исчезает из списков и других документов, будучи поглощено общим понятием «военнопленные». Как можно видеть из документации лагерей для военнопленных и интернированных, подведомственных ГУПВИ МВД СССР, основное деление испанских военнопленных осуществлялось по признаку «антифашисты» и «сторонники Франко», а переход на советскую линию фронта практически не учитывался.

Морено прав, когда пишет, что «Сталин не доверял дезертирам Голубой Дивизии, потому что она была добровольческой, и большинство перебежчиков находилось на общем положении военнопленных до его смерти, несмотря на безнадежные петиции к руководителям КПИ, находящимся в Москве. Освобожденные в 1954 г. и позже, некоторые из них оставались в Советском Союзе, где пытались начать новую жизнь, а другие, несмотря на потенциальную опасность, о которой предполагали, вернулись в Испанию (С. 321).

Хосе Луис Родригес Хименес о том же

Хосе Луис Родригес Хименес подчеркивает, что случаи дезертирства и перехода участников дивизии к русским считались военным секретом и что он специально изучил ситуацию с теми, кого с конца 1942 г. Штаб Дивизии считал «нежелательными» и старался вернуть обратно в Испанию.

Он констатирует, что точной цифры военнопленных нет ни в одном испанском архиве. По его мнению, можно предполагать, что их было около двух тысяч (сразу скажем – цифра эта очень преувеличена). Мы думаем так, – пишет он, – потому что число нелегальных испанцев, воевавших в немецких частях, неизвестно; то же можно сказать и о числе тех, кто эмигрировал в Третий Рейх и попал в руки советских. Следует также подчеркнуть, что какая-то часть военнопленных была уничтожена сразу же после захвата или попала в руки партизан (Последнее вполне возможно. Но Родригес ошибается, утверждая, что значительная часть авиационных и морских экипажей, около семисот человек, была интернирована в концентрационные лагеря из-за отказа принять советское гражданство; таковых, как мы знаем, было во много раз меньше, и причина была не в отказе от гражданства, а в требовании выезда и отказе от любой работы – А.Е.). По его мнению, не менее пятнадцати процентов военнопленных умерло в лагерях от различных болезней и от условий жизни. Он подчеркивает, что их заставляли работать, упоминает о деятельности антифашистских комитетов в лагерях и замечает, что в отличие от военнопленных других национальностей, испанцам была запрещена переписка с родными.

Родригес говорит, что не имеет точных цифр дезертировавших – ни тех, кто перешел на советскую сторону, ни тех, кто бежал в тыл. По собранным им данным, число перебежчиков к врагу было очень небольшим между октябрем 1941 и маем 1942 гг. Даже в докладе, составленном испанскими коммунистами, находившимися в СССР, этот факт отмечен. Доклад указывает, что к концу первого года дезертиров в Красную Армию было только семеро (против двадцати трех военнопленных), все они были гражданскими добровольцами, страдавшими от наступивших холодов и ударов Красной Армии. Правда, доклад также подчеркивал, что наибольшее число дезертиров относится к бежавшим в испанский тыл. Небольшое число перебежчиков объясняется в докладе пятью обстоятельствами: составом дивизии (большинство фалангистов), впечатлениями от успехов немецкой армии, влиянием офицеров на солдат, запуганных тем, что Красная Армия расстреливает всех пленных, слухами о скором возвращении в Испанию и, наконец, угрозами расправы над дезертирами и их семьями при германском наступлении.