Чужая война - Вера Петрук

Пальцы Регарди медленно скользили по мягкой обертке свертка, а мысли унеслись вслед за птицей. Торопиться не хотелось. Нехорошее предчувствие, которое в последнее время навещало его слишком часто, проснулось снова.

Какое-то время Регарди еще вертел послание в пальцах, но тянуть дольше не было смысла. Аккуратно развернув мягкую бумагу, он с удивлением извлек из нее странный предмет. Почти невесомый, слегка шелковистый, гладкий, полый. При движении в нем перекатывалось что-то похожее на продолговатую бусину. Регарди поднес вещицу к носу, в недоумении лизнул языком. Запах был знаком, вкус тоже, но в голову ничего не приходило.

Утренний сквозняк вдруг взметнул штору и тронул нежным шелком лицо. Догадка появилась внезапно, а когда халруджи еще раз коснулся гладкой и нежной оболочки предмета, переросла в уверенность. Иман прислал ему мертвую куколку шелкопряда с полей Мианэ. Вот только зачем?

Регарди уважал любовь учителя к загадкам, но иногда ему казалось, что когда-нибудь иман перехитрит самого себя. Уж лучше бы он оставил записку.

Обругав себя за недогадливость, Арлинг поднял бумагу, в которую была завернута куколка, и сразу наткнулся на слова, нацарапанные на обратной стороне обертки. Царапины были глубокие и легко читались, словно иман заранее знал, что пальцы халруджи будут обожжены и не смогут прочесть обычное письмо.

«Жернова мельницы треснули, а мука отсырела», – гласило послание, не оставляя надежды на то, что новый день начнется легко и понятно. – «Хлеба в этом году не будет. Грядут бури. Пережди их на севере. Слушайся своего господина».

В смятении Арлинг несколько раз ощупал выступающие царапины, но ошибки быть не могло. Записка, которая должна была внести ясность в загадочную посылку, лишь все усложнила. Учитель опять оставил одни вопросы.

Что означали слова о сломанных жерновах? Собрания не будет? У имана неприятности? Или возникли проблемы у Белой Мельницы? Как он мог отправиться на север и одновременно слушаться своего господина, который собрался на юг, к Птичьим Островам? Что учитель имел в виду под севером? Согдарию или города поближе? И где он сам, черт возьми?!

Мертвая куколка шелкопряда символизировала смерть, но почему иман выбрал именно ее? Ни муху, ни дохлого таракана, ни жука… Арлинг был уверен, что личинка взята с фермерских полей Мианэ. Характерный узор на спинке куколки был легко узнаваем. Что-то случилось с шелковичными плантациями? Насколько он помнил, Маргаджан увел из города всех нарзидов, которые были основной рабочей силой на фермах. Возможно, с тех пор дела у них пошли совсем плохо, и мертвая куколка должна была означать крах балидетского шелководства? Или стоило мыслить шире? Что-то произошло в Балидете?

Арлинг все еще размышлял над посланием имана, когда за дверью послышались шаги Сейфуллаха. Задумавшись, он не заметил, как пролетело время.

В порту уже громыхали грузовые лебедки, разносчики чая наперебой призывали взбодриться лучшим напитком мира, песнопение жреца сменилось нестройных хором голосов верующих, собравшихся у главной башни на утреннюю молитву. Халруджи понял, что если бы не появление Аджухама, он мог простоять у окна весь день, бесконечно ощупывая тельце куколки. Неразгаданный смысл жег пальцы и туманил сознание.

Сейфуллах был веселым и не совсем трезвым.

– Можешь меня поздравить, – заявил он ему с порога, обдавая парами крепкого делавитского вина. – Я придумал, как увеличить наше богатство. Джаль-Баракат – отличный парень, но наивнее его бывают только драганы. Мы заключили потрясающую сделку!

Аджухам мог не продолжать. Уже сейчас было понятно, что он ввязался в какую-то авантюру, которая грозила очередными неприятностями.

Джаль-Баракат… Где он слышал это имя раньше? «Надо было разобраться с ним еще в цирке», – разочарованно подумал Регарди. Во всяком случае, рассказывать Сейфуллаху о послании пока не стоило. Мальчишка был слишком увлечен новой идеей, чтобы помочь ему разобраться с загадкой имана.

– Значит так, – восторженно продолжил Сейфуллах, развалившись на кровати. – Этот тип оказался придворным шибанского царя. И ты не поверишь! Он собирает труппу для выступления на каком-то их празднике. То ли на дне рождения государевой жены, то ли на дне поминовения его усопшей тетки, не важно. В общем, он предложил тебя купить, чтобы ты потешил шибанскую публику разными чудесами. Попрыгал, поразгадывал цвета, ну и так далее. Конечно, я согласился. Постой, что ты сразу возмущаешься? Дослушай до конца, а потом похвали меня за находчивость. Все просто. Джаль-Баракат – дурак и неуч. Такие люди рождены для того, чтобы делать нас богаче. Так вот, я его не обманывал и сразу сказал, что ты – халруджи. А он мне: «Ну и что?». У всего в мире, говорит, есть своя цена, даже у халруджи. Раз так, то я долго ломаться не стал. Можешь быть спокоен, дешево ты ему не достался. Мы, конечно, поторговались, куда ж без этого, но сошлись на весьма приличной сумме. Я тебе ее пока не скажу, чтобы ты не зазнался.

– А как же Птичьи Острова? – не удержавшись от сарказма спросил Регарди. – Вы поедете туда один?

– Не перебивай меня, – возмутился Сейфуллах. – Я все подсчитал. Сделка состоится через месяц, но половину суммы Джаль-Баракат заплатит уже завтра. Внесет, так сказать, аванс. Мы с тобой посетим Птичьи Острова, дождемся собрания Белой Мельницы, а потом произойдет эээ… передача твоего тела и оставшихся денег. А сейчас будет самая интересная часть плана! Ты, грустный и расстроенный тем, что господин оказался таким подонком, отправляешься с этим Джалем-Баракатом в Шибан. Как только ваш караван оказывается подальше от Самрии, ну, допустим, в Фардосе, ты крадешь верблюда и сбегаешь от этого чудного шибанца обратно ко мне. Как только ты появляешься в столице, а бежать тебе надо будет очень быстро, мы хватаем наши денежки и отправляемся с Терезой в Карах-Антар, как и задумывали раньше. Ну как? Правда, здорово я придумал?

«Нет, не правда», – хотел сказать Арлинг, но поперхнулся и замолчал, поняв, что не знает, с чего начать. С возмущения дурацким планом Сейфуллаха или с рассказа о записке имана? Ко всему, он вспомнил, где раньше слышал о Джаль-Баракате. Возможно, его подводила память, но это было не так давно, в Балидете. В сырой и темной камере, где доживал дни лучший канатоходец Сикелии, Калим, носивший когда-то гордое имя «Тень Серебряного Ветра». Некто Джаль-Баракат отрезал гордецу ноги за то, что тот не поехал с ним выступать перед каким-то царем с Востока. И хотя Джаль-Баракат из Самрии был, конечно, другим человеком, от подобных совпадений становилось не по себе.

– Ты какой-то бледный, – почти заботливо сказал Аджухам. – Руки болят? Ты вот что. Поспи пару часов, а вечером отправимся в порт. Дорога предстоит не легкая. Ненавижу море. Облюю всю палубу, к гадалке не ходи.

Арлинг собрался ответить, что выспаться лучше Сейфуллаху, а не ему, но тут раздался стук в дверь. Требовательный, громкий, тревожный. И это была не Тереза. Халруджи молча извлек джамбию из ножен. Он не знал ни одного человека из тех, кто толпился в коридоре, бряцая оружием и шелестя халатами из дорогого шелка.

– Сейфуллах Аджухам, откройте! – раздавшийся голос привык раздавать команды и не терпел возражений. Арлинг покрепче перехватил рукоять кинжала, но Сейфуллах предупреждающе положил руку ему на плечо.

– Будь на чеку, – прошептал он. – Я открою.

Халруджи кивнул, готовый обрушиться на врагов по первому неосторожному движению с их стороны.

Скрипнула створка двери, впустив запахи дорогих благовоний, кожаных сандалий, пота и металла. Часть незнакомцев – в шелковых одеждах и драгоценных украшениях – принадлежала к небедной прослойке Самрии, другая половина – в доспехах и с дешевыми керхскими серьгами – была городской стражей.

– Сейфуллах Аджухам? – повторил человек, выделявшийся из охраны исполинским ростом и резким запахом пота. Вероятно, он возглавлял всю эту загадочную группу людей, которая явилась к ним в столь ранний час.

– Вас приглашает наместник Самрии Гебрус Елманский. Вы должны отправиться с нами немедленно. Это касается вашей семьи.

Во дворец наместника их доставили в гербовой карете, запряженной шестью породистыми скакунами. Такие кортежи в Сикелии встречались редко и являлись данью политической моде, служа напоминанием о Согдарии. Даже открытые створки окон не спасали от начинающейся духоты, а булыжники мостовой, разбитые тяжелыми повозками с портовыми грузами, отдавались в телах пассажиров частой дробью. Большинство самрийской знати передвигалось на верблюдах или в крытых паланкинах, но наместник был ярым приверженцем всего согдарийского, поэтому правящая верхушка была вынуждена ездить в завезенных из Согдианы каретах, не очень приспособленных к портовым дорогам.