Волчьи ягоды. Сборник - Леонид Залата

— Гринько составил список знакомых Полякова, которые носят очки, — доложил Ремез. — По крайней мере шестерых из них следует проверить.

— Делать это нужно как можно деликатнее, — предостерег полковник.

— На снимке человек без очков, — заметил Панин.

— Снимок тридцатилетней давности. — Ремез помолчал и словно бы неохотно добавил: — Тем более что это могут быть разные люди. А откуда уверенность, что убил именно тот, кто на фотографии? К Полякову мог заявиться кто-нибудь другой. Так сказать, по поручению. Впрочем, это всего-навсего рабочая гипотеза, поскольку лучшей нет.

— У вас, Ремез, на каждый тезис — антитезис, — недовольно сказал полковник. — Сколько их — станет ясно, когда найдем хотя бы одного. Не порывайте контакт с Котовым. Кстати, Ярошем интересовались?

— Ярош собирается переехать в Киев. Я сам посоветовал. Что же касается его знакомства с Полищук, о котором говорил Очеретный, то у нас нет оснований подозревать человека.

— Пусть едет, тут ему и в самом деле нелегко… — Полковник думал о чем-то другом. — Что дал осмотр следов ночного визитера?

— Мы можем с уверенностью сказать: человек с кастетом и человек с пистолетом… — Ремез усмехнулся. — Кажется, я заговорил в рифму. Словом, это один и тот же человек. Следы одинаковые.

Позвонил дежурный:

— Товарищ полковник, вы хотели видеть сержанта Губавина. С утра томится.

— Томится, — сердито отозвался Журавко. — Он что — гречневая каша? Поговори с ним сам. Без крика, но так, чтобы не скоро забылось. — Полковник кинул телефонную трубку и впился в нее злыми глазами, словно это была не трубка, а сам виновник его гнева. — Чуток сообразительности да ловкости — глядишь, и не было бы у нас мороки.

Панин был согласен, что сержант Губавин действовал не наилучшим образом. Но ведь и мы, думал капитан, хороши. Пост установили на всякий случай, скорее из-за того, что опечатанный дом все еще пустовал. Преступник, считалось, не посмеет сунуться туда в другой раз. А он посмел. Теперь ясно, что дежурить, по крайней мере ночью, нужно было не меньше, чем двоим. А чья это забота? Конечно, не Губавина.

— Как думаете, преступник тоже искал тайник в саду?

— Вряд ли, — сказал Панин. — Крался к дому, а тут Губавин.

— Котов же додумался.

— Котову помог давний случай из практики. Нам-то никому не пришло в голову!

Журавко потер пальцами виски, пожаловался:

— Голова пухнет. Преступник охотится рядом с нами, успел столько бед принести, знаем: тут он, а уцепиться не за что. Даже из города не бежит, словно уверен, что мы его не достанем. Допросите еще раз «шерстянников».

Ремез развел руками:

— Может, он в конце концов не имеет отношения к «шерстянникам»? Я уж думаю, не залетный ли гость?

— Это нам что-нибудь дает? Лучше уж свой, домашний, — невесело пошутил полковник. — Хоть бы эксперты дали зацепочку.

— Эксперты сделали все, что могли. Накидали мы им всякой всячины: кучу отпечатков следов ног, письма — подброшенное и в райисполком, наконец, пулю… А материала для идентификации нет. Единственное, что сумели установить, — следы в саду принадлежат одному человеку, я уже докладывал. Почерковедческая экспертиза тоже бессильна: с чем сравнить почерки в письмах? Текст подброшенного, как вы помните, вылеплен из газетных букв. Что касается пули, то Очеретный звонил: копаются в архивной картотеке, но надежды мизерные.

— Эксперты скажут свое слово, когда мы доставим им самого преступника, — не без иронии добавил Панин. — Для следствия это важно. А для розыска?

ВЕРИТЬ ЛЮДЯМ

Капитан милиции Панин, слушая рапорты оперативников, с горечью думал, что и эта кропотливая работа оказалась напрасной. Среди знакомых Полякова, которые носили очки, не нашлось ни одного, кто вызвал бы малейшее подозрение. «Стеклянные глаза… Мало ли что может сказать человек в таком состоянии! Не очки же, а глаза, да еще стеклянные. Типичный бред».

Капитан раздал инспекторам размноженные в лаборатории снимки — скадрированное крупным планом лицо с глазами навыкате, в котором теперь особенно четко угадывалось нетерпение, мол, скорее, некогда мне позировать! «Ремез, конечно, прав, тогда он мог и не носить очки, — согласился Панин. — Но и характерного для близоруких прищуривания незаметно».

Зазвонил телефон. Капитан неохотно снял трубку и не сразу узнал голос Белогуса, а узнав, неимоверно обрадовался:

— Игорь Игнатьевич? Наверное, само провидение послало мне ваш звонок.

— Приезжайте, — сказал Белогус.

Панин едва удерживал себя от желания нажать на акселератор, невзирая на красные огоньки светофоров. Давно не испытывал он такого нетерпения. Белогус встретил его взглядом человека, которому нет дела до милицейских забот. Сбитая набекрень белая шапочка придавала главному врачу задиристый вид.

— Он в сознании, но ни говорить, ни писать не может. Не волнуйтесь — временно… Постепенно все станет на свои места. Поражены некоторые центры. Как только пациент достаточно окрепнет, сделаем небольшую операцию. Впрочем, это наши хлопоты, а ваши… — Белогус исподлобья глянул на Панина и закончил уже сердито: — Ваши, насколько я понимаю, совсем в иной плоскости. Идемте!

Лицо Ванжи заросло рыжей щетиной, однако оно уже не было прозрачно-белым, как тогда, когда Панин мельком видел его в день приезда отца. Василий Михайлович сидел около сына осунувшийся. Все эти дни он только то и делал, что метался в Песчаное, где слегла от известия о ранении сына жена, и обратно. Капитан кивнул ему и подступил к кровати.

— Здравствуй, Василь! — сказал он, склонившись над лейтенантом. — Вижу, дела пошли на поправку. Между прочим, тобой сам Колодяжный интересовался. Ты меня слышишь?

В глазах Ванжи мелькнуло что-то похожее на улыбку.

— Слышит, он все слышит! — отозвался Василий Михайлович. — Вы не сомневайтесь.

— Вот и чудесно, — сказал Панин. — Будьте добры, Василий Михайлович, погуляйте в коридоре, мы немножко поговорим наедине.

Капитан нажал на слово «наедине», надеясь, что Белогус тоже выйдет, но тот не понял или не захотел понять намека. Настаивать же, зная характер главного врача, Панин не отважился.

— Разговор поведем таким образом: я буду спрашивать, а ты отвечай глазами. Да — один раз моргнешь, нет — два. Понял?

Ванжа моргнул раз.

— Значит, понял. Теперь слушай внимательно. Ты видел его?.. Видел. Знаешь его?.. Знаешь? Повтори!.. Знаешь. А кроме тебя, кто-нибудь из наших знает?.. Знает.

Сдерживая волнение, Панин достал из кармана фотоснимок.

— Это он?

Ванжа смотрел долго. Наконец моргнул ресницами, но как-то неуверенно.

— Похож?.. Ясно. Но уверенности нет?.. Так. Теперь слушай, Вася. Снимок давний, очень давний. Человек был молод, сейчас… — Панин оглянулся на Белогуса. — Сейчас ему на несколько десятков лет больше. Попробуй представить.

Глаза лейтенанта беспокойно заметались, забинтованная голова рванулась и бессильно упала на подушку. Лоб покрылся капельками пота.

— Спокойно, спокойно, голуба, — подскочил к постели Белогус. — Не нужно волноваться. Дайте ему отдохнуть, капитан. И хватит вопросов, которые требуют нервного напряжения. Я запрещаю! Слышите?

Панин с тревогой смотрел на Ванжу.

— Хорошо, Игорь Игнатьевич, обещаю. Один-два простеньких вопроса, и все. — Он развернул блокнот. — Василь, мне нужны две фамилии: кого ты видел у Полякова и кто, кроме тебя, знает его. Вот в блокноте азбука от «а» до «я». Угадаю букву — сигнализируй. Ты все понял?

— Вам дай только волю, — проворчал Белогус, ловя себя, однако, на мысли, что ему интересно, чем кончится этот необычный разговор.

…В гулкий коридор райотдела Панин ворвался, как вихрь, и чуть не сбил с ног Гафурова, который как раз спускался вниз.

— Салют, Рахим!

— Добрые вести? — спросил Гафуров. — Сияешь, как новая копейка.

Но Панин даже не обернулся. Перепрыгивая через две ступеньки, он взбежал на второй этаж. Вскоре капитан уже подталкивал в дверь кабинета начальника райотдела оторопевших Гринько и Ремеза.

— Сергей Антонович, я привел к вам двух субъектов, которые собственными глазами видели человека, совершившего нападение на Ванжу. Третий, в лице старшего лейтенанта Очеретного, отсутствует после дежурства.

— Что за шутки, капитан? — нахмурился Журавко. — Нашли время…

— Никаких шуток, Сергей Антонович. Я только что от Ванжи.

Василек Сосновский возвращался с занятий секции самбистов во Дворце железнодорожников. Был погожий вечерний час, когда солнце скатилось за горизонт, а сумерки, хоть еще не успели сгуститься, но уже щедро плеснули на землю синей краски. Как всегда в это время, Виталий Гаврилович Квач прогуливал овчарку. Собака была в наморднике, шла горделиво, ноздри черного чуткого носа дрожали, втягивая окружающие запахи. Василек поздоровался с Квачом, отступил в сторону, пропуская овчарку.