Стеклянный ангел - Зухра Сидикова

Алиса в черных обтягивающих трусиках и черном бюстгальтере кружилась вокруг шеста. Свет рампы золотил ее волосы. Она обхватывала шест ногами, изгибалась, взлетала вверх, держась только на руках, и снова срывалась вниз, опускаясь на колени. Золотисто-русые волосы мягкими локонами падали на лицо и грудь.

В ее танце не было ничего вульгарного, ничего двусмысленного, и в то же время движения ее были чувственны и непреодолимо сексуальны.

Несмотря на свой почти обморок, Миша сделал еще несколько снимков.

Выступление закончилось, зрители захлопали, Алиса послала в зал воздушный поцелуй, и тут на сцену выскочил какой-то ковбой с огромным букетом цветов.

«Придурок, — подумал Миша, — в театр пришел что ли? Букеты раздает…»

В глубине души ему стало досадно, что это не он Алисе цветы преподносит. Ну да ладно, успокоил он себя, в следующий раз обязательно.

Зрители засмеялись, захлопали. Алиса пожала плечами, но букет взяла. Пошла куда-то в темную глубину сцены. Придурок ринулся было за ней, но охранники, выдрессированные, по-видимому, на борьбу с неадекватной реакцией на красоту, быстренько выпроводили его обратно. И только, когда он стал спускаться по ступенькам, и свет рампы осветил его лицо, Миша узнал в дарителе своего любимого подопечного: Сенина-младшего.

А вот Сенин, судя по наглой ухмылке в Мишину сторону, соперника заприметил давно. Выразительно показал Михаилу средний палец и направился к выходу.

«Ну, это мы еще посмотрим», — подумал Миша.

Они стояли возле своих автомобилей, и, словно два кавалера из рыцарских времен, ожидали, когда появится прекрасная дама и решит их участь.

Входная дверь находилась от каждой из машин на равном расстоянии, примерно посередине, и когда она распахнулась, и в светящемся прямоугольнике появилась стройная фигурка Алисы, кавалеры замерли и обоюдно послали друг друга к чертям собачьим. Не вслух, конечно, мысленно. Телепатически.

Алиса сделала несколько шагов по прямой, — Миша и Сенин оцепенели, — и… повернула вправо, то есть в Мишину сторону.

«Умойся, сеньор помидор!» — злорадно подумал Миша, распахнул перед Алисой скрипнувшую дверцу (у-у, проклятый металлолом!), усадил девушку, победоносно поглядывая на ошеломленного Сенина, окоченевшего возле своего БМВ, сел за руль и молясь всем автомобильным богам, чтобы старушка-развалюшка не рассыпалась на глазах у поверженного соперника, рванул с места.

Несколько минут ехали молча. Миша не мог и слова вымолвить, во рту пересохло от волнения.

Первой не выдержала Алиса.

— Ну как, понравилось вам мое выступление? — спросила она.

— Очень, — выдохнул Миша, — так понравилось, просто нет слов. Вы были просто… не знаю даже как выразиться поприличней… вы были ошеломительно прекрасны.

Она тихонько засмеялась:

— Я рада, что вам понравилось. Мне было важно, чтобы именно вы оценили.

— Почему: именно я?

— Не знаю, — она пожала плечами, — вы не такой как все эти…

— Все эти?.. — переспросил Миша.

— Ну да, все эти… кто пристает, не дает прохода.

— Понятно, — кивнул Миша, — в связи с этим, можно мне спросить у вас кое-что?

— Спросите…

— А что там делал Сенин? Вы говорили, что вас кто-то должен был подвезти. Он?

— Допустим, — ответила Алиса, и отвернулась к окну, перестала смотреть ему в щеку, отчего она у него горела не хуже верхнего круга светофора.

— А помните, я вам говорил, что он злой дядька и питается маленькими девочками?

— Помню. Но я не Красная Шапочка. Да и он не Волк.

— Это точно, он не волк, он — шакал.

— Почему вы его так не любите?

— Наверное, потому, что вы его любите.

— Вот еще, выдумали. Вовсе я его не люблю. Просто не знаю, как от него отделаться.

— Может, мне с ним поговорить?

— Нет, не нужно. Я со своими проблемами привыкла сама справляться. И потом — он мне пока нужен.

Мишу царапнуло это «пока нужен», он даже повернулся к ней, рискуя загнать машину в сугроб на обочине. Но тут она вскрикнула, испугавшись того, что их слегка занесло. И он снова вцепился в руль, и постарался забыть и эти слова, и тон, которым они были сказаны.

У самой двери он обнял ее и стал целовать. Ему непременно хотелось коснуться ее колен, которые некоторое время назад так соблазнительно обхватывали металлическую покатость блестящего гладкого шеста.

Он все тянулся, приподнимая полы ее мягкого бежевого пальто, но она тихонько смеясь, отталкивала его руку.

Он прижал ее к двери, чтобы все-таки достичь желаемого, и вдруг совсем рядом кто-то сказал:

— Хватит пыхтеть-то. Чего по подъездам зажимаетесь, людям спать не даете?

Миша понял, что голос доносится из-за той двери, к которой он прислонил Алису.

— Кто это? — с опаской спросил он.

— Это моя квартирная хозяйка, — прошептала Алиса. — Она берет за отличную комнату очень недорого, но главное, она — бывшая балерина, и иногда, по настроению, может посмотреть номер и дать парочку советов, которым цены нет. Не хочу ее злить, побегу. Спокойной ночи, Миша.

— Алиса, ну так нечестно! Сначала раздразнили, а теперь… Я сейчас просто сгорю, останется после меня горстка пепла прямо вот здесь на вашем пороге, и утром дворничиха меня просто сметет в свое ведро. И развеет по двору, у вас под окнами… Поцелуйте меня.

Он обнял Алису покрепче, но она, смеясь, высвободилась, и скрылась за дверью, за которой, как оказалось, стояла крашенная белокурая дама в каком-то бордовом балахоне и с сигареткой в зубах. Видимо, та самая бывшая балерина.

Миша не успел даже поздороваться, дверь с грохотом захлопнулась у него перед носом.

Он обречено вздохнул и поплелся вниз по ступенькам. Идти было очень неудобно. Что-то конкретно мешало. «Вот всегда так, — подумал Миша. — Может, жениться пора?»

Глава одиннадцатая

На улице его встретил нежданчик. Это слово Миша позаимствовал из Сашкиного лексикона. И оно как нельзя лучше подходило к тому, что происходило или собиралось произойти в этот тихий ноябрьский вечер, который как в мамином любимом фильме, вдруг перестал быть томным.

— Ну что, Михаил Плетнев, поговорим, — сказал Сенин, и, цыкнув, сплюнул сквозь зубы, явно метясь на Мишин ботинок. Миша успел убрать ногу, и ответил, все еще стараясь быть вежливым и доброжелательным:

— Говори. Только быстро. Я тороплюсь.

— Не здесь, — сказал Сенин. — Садись в машину, съездим в одно местечко.

— Не поеду я с тобой никуда, — сказал Миша, и демонстративно засунул руки в карманы брюк. Посвистывая, пошел прочь.

— Сышь? — презрительно хмыкнул в след Сенин.

Миша замедлил шаг, уговаривая себя не вестись. Но как говорится — «Не вынесла душа поэта…», обернулся, переспросил вежливо.

— Что ты сказал? Повтори…

— Бздишь, говорю, в смысле — очкуешь? В том плане, туалетную бумагу нести уже или обождать?

— Это ты сейчас с кем разговариваешь? — поинтересовался Миша. — В смысле — на каком диалекте гутаришь, в том плане, что если вас не затруднит, сир, извольте перевести на русский.

— Ах, да, ты же у нас мастер слова, по-простому не понимаешь, — издевательски осклабился Сенин. — Хорошо давай по интеллигентному. Боишься, мальчик? Слабо тебе со мной сейчас в одно место съездить, поговорить?

— Не слабо, — сказал Миша, — поехали.

Через пять минут они неслись по скользкому шоссе в Сенинском внедорожнике, и Миша проклинал себя за то, что повелся как последний лох. Не вслух, конечно.

Ехали довольно долго. Куда-то за город. Миша вглядывался в темноту за окном, но различал только черную гряду лесопосадки вдоль шоссе и огни, иногда мелькающие в просвете деревьев.

— Куда едем? — спросил он у Сенина.

— На Кудыкину гору! — хохотнул тот.

Сейчас завезет в лес, грохнет без свидетелей, — мелькнула в Мишиной голове беспокойная мыслишка. Он ощупал карманы в поисках чего-нибудь подходящего для защиты.

Сенин свернул на проселочную дорогу, Миша понял это по осторожному шелесту колес. «Какая все-таки отличная машина, — подумал почти с завистью, — не то, что моя колымага».

Наконец внедорожник остановился.

— Приехали, — сказал Сенин. — Давай на выход.

Дом стоял в чистом поле. Высокий и узкий как свечка. Чудо современной архитектуры. Вернее несуразное дитятко какого-то горе-архитектора. Пизанская башня из сплошного бетона и стекла посреди поля в окружении леса.

— Пошли, — Сенин отправился к единственному подъезду.

— Здесь недострой еще, — любезно сообщил он, — под ноги смотри, а то убьешься. Отвечай потом за тебя. Лифт пока не работает. Давай пешком. На двадцатый.

Миша проклял все на свете, пока они шли по лестнице. А Сенин ничего — как огурчик, дыхание ровное, цвет лица чистый. Еще и поглядывает сверху вниз на Мишу с издевкой.